Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 44

Я снял шинель и шапку, повесил их на деревянную вешалку, прикрученную к стене, оставшись в парадной форме с наградами. Они произвели впечатление на американских офицеров. Раньше сюда прилетала только молодежь, не нюхавшая порох.

Майкл Бриджтаун представил меня членам своего экипажа — сухощавому, ироничному второму пилоту Джеку Джонсону и рыжеватому круглолицему штурману Кларку О’Нилу. Я назвал свое полное имя и фамилию, звание и предыдущую должность. После чего по их просьбе рассказал, на чем воевал, сколько сделал боевых вылетов, сколько, каких и как сбил самолетов, за что награжден и почему попал сюда.

— Ты хочешь сказать, что тебя, боевого летчика, командира эскадрильи, отправили перегонять самолеты из-за чьей-то жены, что ты не сам выпросил этот перевод, чтобы сбежать с фронта⁈ — не поверил Кларк О’Нил.

— Именно так. С удовольствием бы продолжил воевать, но родился не в той стране и не в то время, — признался я.

— У нас летчики ждут не дождутся, когда налетают двадцать пять боевых и вернутся домой, а у тебя в два раза больше и хочешь продолжить! — удивился и Джек Джонсон.

— Война затягивает. После нее мирная жизнь кажется пресной, — объяснил я.

— Мне такое же другой летчик говорил, — поддержал меня Майкл Бриджтаун.

— Так переходи к нам! У нас летчиков не хватает, а желающих воевать — и подавно! — в штуку предложил Кларк О’Нил.

— Я бы с удовольствием, но не знаю, как отсюда сбежать, — серьезно произнес я.

— Ты действительно хочешь перейти к нам? — спросил первый лейтенант.

— Я сирота и наполовину американец, у которого отец был врагом народа. Я нужен им, пока идет война, а потом не смогу даже в университет поступить, несмотря на боевые заслуги. Так что меня в СССР ничего не держит. С удовольствием сбегу из этой тюрьмы. Лучше умереть на войне свободным человеком, — ответил я.

Майкл Бриджтаун переглянулся с членами экипажа и предложил:

— Можем помочь тебе. Завтра в десять утра мы улетаем в Грейт-Фолс, Монтана. Возьмем тебя с собой, скажем, что ты наш техник.

Это было именно то, ради чего я пришел в бар. Мы обсудили предложенный мною план, внесли коррективы. На имеющиеся два бакса я купил выпивку моим новым друзьям, а потом они мне, и еще раз они, и еще… — и мы еле добрались до своих комнат.

57

Утром меня с трудом растолкали. Я отбивался руками и ногами и посылал всех к черту и еще куда-то. Потом все-таки встал, побрился, умылся и даже сходил на завтрак, где выпил две чашки чая и в коридоре пересекся с Майклом Бриджтауном, который подтвердил вчерашнюю договоренность. Идти на занятия, переводить я отказался наотрез.

— Погано мне, ребята, отстаньте! Голова раскалывается! Пусть Анисимов переводит, ему за это платят! — взмолился я. — Лучше пойду на охоту, разгоню похмелье на свежем воздухе. Я всегда так делаю.

Мне поверили. А как не поверить старшему товарищу, боевому летчику и т.д. ⁈

Новый френч с орденами я повесил на видном месте и в карманах оставил советские деньги. Никакой нормальный советский человек не сбежит без таких сокровищ. Взял сагайдак, как положено охотнику, и кое-что по мелочи, исчезновение чего не вызовет подозрения. Пошел не спеша, попав на глаза нескольким прохожим, к реке Танана, на правом берегу которой расположен Фэрнбанкс. Заметил на ней темную полынью еще вчера, когда крутил фигуры над аэродромом. После посадки прошелся, убедился, что подходит для моего плана. Точнее, план у меня появился, когда увидел рядом с большой полыньей еще и маленькую с метр в диаметре. Наверное, на дне бьют ключи. Я оставил четкие следы к маленькой полынье и даже наплескал шапкой немного воды на лед рядом с ней. Мокрый головной убор оставил на краю. Пусть гадают, зачем я поперся через реку в этом месте и провалился под лед. Стараясь не оставлять следов, добрался до большой полыньи и кинул в нее шинель. Когда-нибудь одежду найдут, не сегодня-завтра, так весной, и еще раз решат, что я утонул с жуткого бодуна. Типичная смерть для советского человека. Социализм есть советская власть плюс алкоголизм.

Без головного убора, в гимнастерки, надетой поверх двух рубашек, я минут десять поотплясывал на морозе возле развалин недогоревшей деревянной избушки, пока не подъехал пикап с грейдером спереди, который используют для расчистки взлетной полосы. Аэродромный персонал и летчики частенько используют его в личных целях. За рулем сидел рыжий Кларк О’Нил, потомок ирландских переселенцев, который дал мне старый летный комбинезон и пилотку.

— Не замерз? — спросил он, когда я оделся и сел в кабину, и протянул мне оловянную фляжку, в которой был скотч, разбавленный водой.

— Теперь уже согрелся! — отхлебнув изрядно, весело ответил я и наклонился к полу, потому что проезжали мимо группы аборигенов в одеждах из оленьих шкур.

Они глазастые, замечают и запоминают мелочи, на которые бледнолицые не обратят внимания.

Машина подъехала к военно-транспортному самолету «ДС-3», который в СССР превратился в «Ли-2». Это была грузопассажирская версия, отличавшаяся от советской тем, что сиденья вдоль бортов ковшеобразные, более удобные, имелся туалет рядом с грузовым отсеком, отделенным переборкой с дверцей. Через нее меня и провели, помогли спрятаться в большом деревянном ящике, на дне которого лежал свернутый брезент. Типа «заяц» пробрался незаметно, хотя экипаж самолета — пилот, второй пилот-штурман и радист — в теме. Они рады помочь собрату-летчику сбежать из тоталитарного государства.

Я лежал в ящике, пропахшем плесенью, глотал пыль и ждал, когда взлетим. Все еще был шанс, что кто-нибудь увидел меня, садящегося в американский самолет, и поднял шум. По-любому уже не вернусь в СССР, где меня сразу шлепнут или отправят летать по бараку на зоне, но тогда придется официально просить политическое убежище. Верные псы Сталина внесут беглеца в расстрельный список и начнут охоту. Я, конечно, не Троцкий, ледоруб на меня тратить не будут, но запросто всадят пулю в спину при первой возможности. Былые заслуги не спасут.

При этом совесть у меня чиста. Я помог своим в самой страшной войне, в самый тяжелый ее период, в самых напряженных местах. Готов был и дальше сражаться. Раз не нужен на фронте, значит, и в тылу без меня обойдутся. Там у меня будет намного больше шансов загреметь на Колыму за какое-нибудь высказывание в адрес мудрейшего вождя народов.

И ведь большая часть этих придурков искреннее верит, что живет в лучшей стране и системе, что за пределами их клетки идет жестокая борьба за выживание, что Сталин именно такой, как его славословят. Такие будут попадаться даже в начале двадцать первого века и с горечью сетовать, что потеряли такую прекрасную, человеколюбивую систему, где все были равны (ха-ха!), где всё было справедливо (ха-ха-ха!). У этих от старости мозги накренились, поэтому путают молодость, которая прекрасна в любом месте, даже в тюрьме, с государственным строем. Интереснее мне было наблюдать за молодежью, которая, наслушавшись баек дедушек-бабашек о том, как хорошо было при социализме, тоже ностальгировали о неизведанном. Их бы на несколько дней отправить в начало восьмидесятых, не говоря уже о тридцать седьмом. По возвращению сразу бы отправились вешать коммунистов, хотя после развала СССР это уже было стадо выживших из ума пенсионеров под предводительством рукожопых мошенников.

58

Командиру Триста пятьдесят второй авиационной базы или попросту Восточной, расположенной на восточной окраине города Грейт-Фоллс, Монтана, полковнику Самуэлю Такеру под пятьдесят. Темные волосы с густой проседью подстрижены очень коротко, нос свернут и шея толстая, как у профессионального боксера. В общем, в пабе с ним лучше не спорить и не только там. Сидя за массивным столом с двумя телефонами, черным и красным, он цепким взглядом изучает меня, стоящего перед ним в большом кабинете, наполненном ярким светом солнца в зените.

— Никак не решу, парень, что мне с тобой делать, — медленно произносит он.