Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 92

— Ты даже не догадываешься, какой везучий! — сделал я свой вывод из его рассказа.

— А ты как здесь оказался⁈ — поинтересовался Боря Пивенштейн. — Я был уверен, что ты утонул на Аляске. На нашем аэродроме базировался полк на «Бостонах». Как-то я упомянули тебя, и они рассказали, что ты с похмелья пошел на охоту и не вернулся.

Мы как раз подъехали к отелю «Гудзон», в котором я останавливался, когда ночевал в Нью-Йорке.

— Тебе обязательно сегодня вернуться домой? — спросил я.

— Нет, завтра выходной, — ответил он.

— Тогда сниму здесь номер на двоих. Нам еще много чего надо обговорить, — предложил я.

В США мне не хватало человека, с которым мог бы поговорить по душам, не скрывая, кто такой, провернуть не совсем законное дело и даже совсем незаконное. Не то, чтобы я особо доверял Боре Пивенштейну, но, по крайней мере, я знал, чего ожидать от него, а чего нет. В этом плане с янки я ошибался чаще. Иногда думаешь, нормальный чувак, а у него вдруг из потайного ящичка вылезает целый букет пиндосовских заскоков. Я снял номер для двух летчиков, оставил там свое барахлишко, после чего мы пошли в ближайший французский ресторан, наводку на который дал портье. Там я заказал террин из говяжьих мозгов, говядину по-бургундски, фрикасе из индейки с шампиньонами, на десерт грушу в вине и две бутылку бордо урожая тридцать девятого года, который, по словам месье Тома, был хорош. Разговор предполагался долгий.

Для начала я рассказал, как стал американским военным летчиком, капитаном, ветераном и так далее, а теперь учусь в аспирантуре и подрабатываю в гражданской авиации. Про радиопьесы и киносценарии отложил на следующий раз, чтобы не перегрузить собеседника информацией.

— Всего этого я сумел добиться, благодаря хорошему знанию английского языка. Меня здесь считают своим, янки во втором поколении. Так что первое, что тебе надо — это научиться говорить более-менее сносно, — закончил я.

— Это я и сам понимаю, — сказал Боря. — Только когда учить английский и на что⁈ На работе так устаю, что ничего не хочется делать, а зарплаты хватает, только концы с концами сводить. Если доллар в неделю отложил — уже хорошо. Я собирался получить лицензию коммерческого пилота, окончив авиашколу, которая у нас на аэродроме базируется, но это стоит триста долларов, и на что-то надо жить три месяца, пока будешь учиться. Попробовал вспомнить молодость, щипнуть в метро лопатник. Навыки уже не те, чуть не попался. Так что плюнул на всё, живу потихоньку.

— Давай выпьем за то, что твоей тихой жизни пришел конец, — предложил я. — У меня на тебя большие планы.

121

Утром мы наведались в банк, где я добавил на свой счет две тысячи долларов из двух с половиной, которые привез, и открыли счет на имя Бориса Штейна, как теперь именовался одессит. Этот шлемазл раньше заходил в банк только для того, чтобы обналичить зарплатный чек. Затем мы съездили на метро, которое здесь называют сабвеем, в Манхеттен, в частную школу английского языка, объявление которой я нашел в утреннем выпуске газеты «Нью-Йорк стар».

Она располагалась на третьем этаже офисного здания: приемная, кабинет директора, учительская и пять небольших аудиторий. Обучение группами по шесть человек. Четыре урока в день. Десять долларов за неделю. Я оплатил за четыре месяца.

— Только не сачкуй, — потребовал я от Бори Штейна.

— Не буду, — пообещал он. — Упрусь рогом, но научусь говорить свободно.

— И не сиди в Бруклине в русской среде. Найди где-нибудь здесь подработку по вечерам и побольше общайся с носителями языка. Так быстрее выучишь, — посоветовал я.

Решив этот вопрос, поехали на аэродром. Мой самолет уже был загружен. Я пересказал дамам, приукрасив, историю русского полковника и поставил в известность, что нашел ему работу получше, что в понедельник Борис Штейн не придет.

Дальше мы отправились в «Нью-Йоркскую школу гражданской авиации», как громко назывались снятые в аренду кабинет, комната с двумя тренажерами, небольшая аудитория и восьмилетний учебный двухместный самолет «Т-6» по прозвищу «Тексан (Техасец)», похожий на облегченный «Ил-2». Владельцем, директором, учителем и инструктором в одном лице был Мэтью Хедли, капитан ВВС в отставке, ветеран войны с Японией в составе Тридцать восьмой бомбардировочной группы Пятой воздушной армии, кавалер трех «Воздушных медалей» и «Креста за выдающиеся достижения». Так было написано под его большой фотографией, висевшей на стене сразу у входа. Мы его нашли на летном поле рядом с самолетом с синими и белыми полосами и красными звездами, будто американский флаг порвали на куски, которые приклеили к фюзеляжу и крыльям. Мэтью Хедли только что вернулся из учебного полета. Это был невысокий светло-русый малый, который, слушая собеседника, наклонял голову вправо и смотрел снизу вверх, скосив голубые глаза.

— Я мог видеть тебя в Порт-Морсби? — спросил я, сделав вид, что мы раньше встречались, но не уверен в этом.

— Я там бывал, так что могли пересекаться, — ответил он. — Ты где служил?

— В Третьей бомбардировочной, — ответил я.

— На чем летал? — продолжил он опрос.

— Сперва на «Бэнши», два вылета на «Митчелле», закончил на «Хэвоке», — перечислил я.

— А я все время на «Митчелле», — сообщил он и спросил: — Вы по делу?

— Да, — ответил я и показал глазами на курсанта, парня лет восемнадцати: без него.

— Джо, подожди меня в тренажерной, — приказал Мэтью Хедли.

— Это Борис Штейн, русский летчик, полковник. Я познакомился с ним, когда в сорок втором перегонял «Хэвоки» в Россию по ленд-лизу. Его сбили, попал в плен к немцам. Сидел в концлагере с нашими летчиками. Когда их освободили, не стал возвращаться к коммунистам. Там бы его расстреляли, как предателя, за то, что сдался в плен, — рассказал я. — Ему нужна лицензия коммерческого пилота. Ничему учить его, как сам понимаешь, не требуется. У него налета больше, чем у нас с тобой вместе. Пусть почислится у тебя, сдаст экзамен, поможешь оформить документы. Заплачу за это сотню наличными без оформления.

Мэтью Хедли задумался, поглядев снизу вверх на меня, на Борю, опять на меня.

Я достал купюру в двадцать долларов:

— Нанимаю тебя на пробный полет. Слетаешь с ним, убедишься, что учить его не надо.

— О’кей, — согласился он, взяв деньги.

Мы подошли к самолету втроем. Я объяснил Боре, что есть что в кабине и какие маневры должен сделать. Они заняли места: курсант спереди, инструктор сзади, закрыли фонари. Самолет легко взлетел, сделал восьмерку, горку, бочку и сразу сел плавно.

— Как будто в молодость вернулся! — произнес повеселевший Борис Пивенштейн. — Мне в плену постоянно снилось, что прокрадываюсь на аэродром и сбегаю на самолете. Сегодня сон будто бы стал явью!

Я перевел его слова Мэтью Хедли. Тот проникся.

— Летать он умеет, — объявил хозяин авиашколы и спросил меня: — Зачем ты помогаешь ему?

— Хочу свой бизнес завести. Нашел компаньона, который поможет с покупкой «Дугласа-дс3». Нужен еще один пилот. Этот опытнейший русский обойдется мне дешевле, чем неопытный янки, — изложил я понятный любому американцу вариант.

— Разумно, — согласился директор авиашколы. — О’кей, я согласен.

Я отслюнявил ему сотню баксов, пообещал зайти в гости, когда прилечу в следующий раз, чтобы посидеть в баре, вспомнить боевые будни. Сейчас не могу, надо лететь в Остин.

Прощаясь у самолета, нагруженного почтой, дал Боре, который теперь Штейн, сто двадцать долларов на жизнь и попросил:

— Вспомни молодость еще глубже — прислушивайся, приглядывайся. Может, где есть сейф, к которому нетрудно подобраться и в котором тысяч пять или больше. Желательно, чтобы деньги были «грязные», в полицию не заявишь о пропаже. Заработаем оба.

— Понял! — хитровато улыбнувшись, произнес он.

122

У меня хорошая координация движений, но иногда задумываюсь и натыкаюсь на людей. Так я и познакомился в университетской диннерс со студенткой-первокурсницей Самантой Мэйси. Расплескав ее кофе, попросил прощения и купил новый. Подумал, что судьба столкнула, но позже понял, что в жизни этой девушки случайных инцидентов не бывает. Она была симпатичной, улыбчивой, голубоглазой шатенкой с точеной фигурой и сиськами, немного великоватыми для ее комплекции. Мы сели за один столик, разговорились. Училась она в колледже изящных искусств на отделении искусствоведения.