Студент 1 - Дамиров Рафаэль - Страница 4

– Аудитория триста два, – заключил ведущий. – Прошу за сопровождающим!

– Молодежь, за мной, – с развязным юморком произнес рослый спортивный парень в бело-синей футболке, настоящих джинсах «Рэнглер», которые тогда называли «Вранглер» и настоящих же «адидасах».

Мы с нестройным паркетным скрипом затопотали за обладателем «Вранглера», я успел заметить пару восхищенных девичьих взглядов, брошенных ему вслед, а заодно и небольшой укол самолюбия. Ладно! – подумал я. Посмотрим еще, кто чего стоит…

Шли недолго, наш ведущий подвел нас к аудитории № 302, все с тем же неуловимым юмором произнес:

– Сдаю вас с рук на руки, – и передал в распоряжение двух экзаменаторов, рассадивших партию в шахматном порядке, строго по одному человеку за парту.

Один из этих двух представился: Игорь Леонидович. И начал объяснять правила: названный подходит, берет билет, фиксируется время; абитуриент начинает готовиться. Ровно через сорок минут у каждого забирается билет и проштампованные листы, выдаваемые для черновиков и ответов. И начинается собеседование, так сказать, в два потока: оба экзаменатора работают с теми или иными экзаменуемыми, вызываемыми в произвольном порядке…

– Вопросы есть?

Курчавый брюнет Рабинович немедля вскинул руку.

– Слушаю вас.

– Кто именно к какому экзаменатору попадет, это известно?

– Нет, – сказал преподаватель, – это в случайном порядке.

И далее разъяснил, чем можно, и чем нельзя пользоваться во время экзамена. Собственно, ничем нельзя пользоваться. При себе только паспорт, экзаменационный лист и ручка. Все остальное запрещено.

– Все меня услышали, всем понятно?

Догадайтесь, кто поднял руку?..

– Слушаю, – произнес Игорь Леонидович с заметно изменившейся интонацией.

– Ручка шариковая или чернильная? – деловито спросил неутомимый Рабинович.

– Не имеет значения, – сдерживая улыбку, ответил экзаменатор.

Рабинович удовлетворенно кивнул и вынул из нагрудного кармана пиджака две ручки: чернильную и шариковую. Последняя была толстая, с разноцветными индикаторами, свидетельствующими о том, что в ней несколько стержней.

Одет, кстати, он был очень добротно, в импортный костюм наподобие того, что был у элегантного мужчины в золотых очках – обычно это были изделия чешские или югославские. Или из ГДР.

Рабинович-то, конечно, молодец, а я чуть не облился холодным потом: а у меня-то ручка есть?! Я судорожно зашарил по карманам… Есть! Нашел.

Нашел дешевенькую шариковую ручку: темно-зеленый пластмассовый корпус из двух половинок на резьбе: нижняя подлиннее и граненая, верхняя покороче и гладкая. Плюс колпачок с пружинящим отростком. Почему-то белый и покусанный в тыльной части. Зажим этот в моем случае был отломан, но это неважно. Лишь бы писала. Я чиркнул стержнем по левому запястью, рядом с ремешком часов – пишет! Ну, слава Богу. На всякий случай я развинтил корпус, глянул стержень – почти полный. Ладно.

Между прочим, шарясь по карманам, в правом боковом я натолкнулся на какую-то бумагу, но доставать, естественно, не стал.

Тем временем абитуриентов начали вызывать. Дошла очередь и до меня.

Что у меня осталось в голове от знаний, полученных в прошлой жизни?.. Да не так уж мало и осталось, но это были знания практические, а вот что касается теории, а точнее говоря, школьных знаний, вот тут бабушка надвое сказала. Но этот мир придуман не нами! Оказался я в такой ситуации, значит, оказался. А это говорит о чем? О том, что жизнь ставит передо мной задачу: не сдавайся! Борись до конца!

С таким философским умозаключением я подошел, предъявил паспорт, отдал экзаменационный лист, взял билет:

– Номер восемнадцать!

Экзаменатор – не тот, что выступал, а другой – хмуро зафиксировал «18» против моей фамилии в списке, проставил время, глянув на часы. Все это, уткнувшись в бумаги. А затем поднял на меня не очень приязненный взгляд:

– Э-э… Родионов, а почему у тебя обувь в таком состоянии? Ты в коровник пришел или на экзамен?

Кто-то приглушенно фыркнул.

– Так получилось, – меня задело. И я мгновенно отпарировал: – И простите, не ты, а вы.

Теперь фыркнули несколько человек, погромче. Препод, и без того неприветливый, потемнел, как грозовая ночь. Но и я закусил удила. Дух справедливости, который всю прошлую жизнь реял надо мной, никуда не делся. Какого черта ему до моей обуви?! Знания мои проверяй, а до прочего тебе дела нет. И тыкать нечего!

Экзаменатор, кажется, хотел что-то сказать, но внезапно вмешался его коллега:

– Лев Юрьевич, давай потом это обсудим. У него время идет. Ступайте, Родионов, готовьтесь. Чистые листы взял?.. Нет?! Э, голова, два уха! Держи… те.

Я взял листы и пошел на свое место. За всеми этими событиями как-то и билет толком не посмотрел, а когда сел, глянул… эх, мама дорогая! Ладно, будем собирать в кучу то, что осталось от общей химии. Таблица Менделеева… валентность… окиси, закиси, перекиси и прочие сульфиды… Шучу, конечно.

Поглядывая на часы, я начал готовиться. Наши арбитры бдительно следили за нами, хотя при некоторой ловкости списать, пожалуй, можно было… Я вспомнил про бумажку в правом кармане и подумал про долю везения: сидел я так, что правая нижняя часть моя была в мертвой зоне для экзаменаторских взглядов. Так-то оно так, да шевелиться, изгибаться… Заметно будет.

Все же я попробовал. Как можно незаметнее полез в карман, двумя пальцами, как щипач, подвытянул бумагу, скосил правый глаз… точно, «шпора». И тут же уголком левого глаза заметил на себе взгляд Игоря Леонидовича. Вот черт!

Я судорожно попытался сунуть бумагу обратно в карман. Но она, зараза, спружинив, упала на скамейку. Пальцем я толкнул ее к стене, шпаргалка упала в щель между скамейкой и стеной.

И мне почудилось, что Игорь Леонидович почти неуловимо ухмыльнулся. А потом склонился к соседу, зашептал тому на ухо нечто, что ему явно не пришлось по душе. И без того сумеречный сосед стал мрачнее тучи. И бросил на меня тяжелый взгляд.

Я ничуть не усомнился, что речь шла обо мне. И что в лице угрюмого химика я ухитрился нажить себе врага. Не знаю, на один лишь этот день, или на много дней вперед… Но друзья, враги – это одно, а экзамен экзаменом, и думать надо о нем, а не о психологии…

Словом, я постарался ответить на все три вопроса, включая задачку на химические реакции – вспомнил, как они решаются, и к моменту завершения, в общем, где-то на четверку с минусом, полагаю, написал. Время вышло, билеты и ответы у нас собрали.

Честно говоря, я ощутил, как от волнения пересохло в горле. Экзаменаторы распределили листы между собой, Лев Юрьевич глянул в первый, буркнул:

– Степанов!

Бледный щупловатый Степанов заторопился к преподавательскому столу.

– Петрова, – пригласил Игорь Леонидович.

Алла Петрова в макси-юбке неуверенно проковыляла к нему на высоченных каблуках.

Мы ждали. Рабинович смотрел в окно, беззвучно барабанил пальцами по столу, мне показалось, что он наигрывает какой-то мотив… Но вот с Петровой закончили, а Лев Юрьевич продолжал занудно пытать Степанова. Игорь Леонидович что-то отметил в ведомости, пошелестел листочками и объявил:

– Родионов!

Я бодро зашагал к экзаменационному столу, стараясь не думать о том, что кто-то сейчас смотрит на мои загаженные «Ботасы» и мысленно ржет. Стиснул зубы, подошел, сел.

Игорь Леонидович смотрел на меня с какой-то неуловимой симпатией, что ли.

– Ну-с, Василий Сергеевич… будем на «вы» продолжать, или можно все-таки на «ты»?

– Вам можно, – позволил я, с удовольствием представляя, как проколбасило сейчас Льва Юрьевича.

– Спасибо, – не без иронии сказал преподаватель. – Так оно как-то привычнее. Ну-с, ознакомился я с данным трактатом, – он шевельнул листы, – и должен сказать, что он не безгрешен, но заслуживает снисхождения. Особенно вот это меня заинтересовало…

И к моему почти восторгу он углубился во второй вопрос, где речь шла об углеводородных соединениях, а в них-то я чувствовал себя увереннее всего. Игорь Леонидович спросил меня об окислении углеводородов, проще говоря, о горении, нечто совсем несложное. И я, вполне уверенно ответив, ловко перевел разговор на горючие смеси, мысленно призвав на помощь навыки, полученные в роте химзащиты.