Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Самойлов Александр - Страница 8

Мыслительный процесс у Лиха выглядит крайне необычно. Он начинает чесаться во всех местах с таким остервенением, словно по нему бегает стает кусачих блох. Смотреть на него физически больно, и я отворачиваю взгляд.

— Есть, вашродь, — наконец, изрекает он.

— Придумал?

— Так точно. Только это… Мне кровь понадобится, человеческая…

— Ты что — вурдалак? Пить будешь? — отдёргиваюсь я.

— Никак нет! Обряд нужен, надо землю кровицей человеческой окропить.

— Сколько тебе надо этой крови?

— Много. Ведра два — не меньше… Причём кровь нужна с живого человека, — правильно истолковывает он мой взор, обращённый в сторону убранных из окопов трупов.

Я прикидываю: в ведре литров десять, во взрослом мужчине примерно полведра крови, нас почти двести человек — итого, с каждого примерно пятьдесят-шестьдесят миллилитров… Вроде для здоровья неопасно. Большинство ничего не почувствует, даже лёгкого головокружения. Главное при этом заразу в организм не занести.

— Будет тебе кровь! — обещаю я.

Организовываем централизованный «донорский» пункт. Все, и солдаты, и офицеры — без исключений, по очереди подходят к одному из наученных берегиней санитаров, получают лёгкий порез на руке и по капле сдают сукровицу.

Набрав положенные два ведра, Горощеня приступает к обряду: мастерит из веток что-то вроде метёлки, окунает её в кровь и орошает окопы по периметру.

На наше и его счастье к японцам то ли ещё не подвезли снайперов, то ли им самим интересно, что за спектакль у нас тут творится, но с той стороны до сих пор нет ни одного выстрела.

Это позволяет Лиху спокойно довершить весь обряд, однако когда он возвращается — вижу, что далось это ему нелегко. На лице живого места нет, а единственный глаза ввалился.

— Лявон, с тобой всё в порядке?

— Вашбродь, не отвлекай, а⁈ — просит он, и я в порядке исключения прощаю ему это нарушение субординации.

Сейчас от Горошени зависят жизни стольких людей, что я готов носить его на руках.

Лихо принимает позу эмбриона, скрючившись на дне окопа, начинает что-то бормотать. Пытаюсь вслушаться в его слова, но не могу разобрать ничего мало-мальски знакомого. Затем по его телу словно проходит электрический разряд.

Он бьётся в припадке, выгибается дугой, из его рта течёт пена.

Делаю к нему шаг, и тут же чувствую, как меня останавливает Скоробут.

— Не надо, вашбродь, не надо… Горощеня знает, что делает.

Лихо оказывается на спине, его тело сотрясается от многочисленных конвульсий, бьётся как в лихорадке, из его уст извергаются жуткие, леденящие душу, фразы. Я физически ощущаю, как электризуется воздух вокруг нас, как поднимаются волосы, как становится трудно дышать.

Последняя конвульсия закручивает Горощеню чуть ли не в спираль, грудь его вздымается, явственно слышу треск плоти и костей — и от этого мне не по себе.

А потом всё заканчивается, он остаётся лежать на спине, сомкнув драгоценное око. Кажется, что солдат мёртв, он больше не дышит.

Не успеваю произнести это вслух, как его глаз открывается. Вижу, что в нём вообще нет зрачка, они белесый как у сваренной рыбы.

— Я сделал это, — скрипучим, не своим голосом произносит он. — Дождь будет идти полчаса…

Мощный порыв ветра едва не срывает фуражку с моей головы. Я бросаю взгляд в небеса, они стремительно чернеют от набегающих туч. Темнеет словно ночью. Я с трудом могу разглядеть предметы на расстоянии вытянутой руки.

Вспышка озаряет небо и, как обычно, с большим опозданием, бухает громовой раскат, похожий на пушечную канонаду.

И начинается шум тропического ливня. Я не вижу, я знаю, что сверху извергаются тысячи тонн воды, но странным образом дождевой фронт стеной стоит метрах в ста от нас, на наши позиции не падает даже капля.

А вот с японских слышны какие-то дикие вопли и крики, кто-то даже открыл огонь, пули по касательной взбивают землю на брустверах.

— Пора, — говорит Скоробут.

Он и ещё трое солдат аккуратно поднимают Лихо и относят в небольшой блиндаж, в котором раньше сидело японское начальство. Теперь он по праву завоевателей перешёл к нам, став чем-то вроде штаба и места укрытия при артобстреле.

Я вслушиваюсь в дождь. Судя по его интенсивности вода совсем скоро заполнит окопы японцев, их дренажные системы не справляются с таким напором. Вдобавок сильно похолодало. А это уже серьёзная проблема для противника.

Мокрым и промёрзшим людям не до атаки, вдобавок, залило их боеприпасы и провиант. Кажется, мы выиграли для себя целые сутки, а может и больше.

Этого должно хватить, чтобы наладить снабжение с «большой землёй». Значит… Значит, ещё повоюем на вражеских позициях.

Иду в блиндаж, узнавать как там Горщеня. Сегодня он определённо герой, заслуживающий награды. Эх, будь моя воля, обвесил всю его грудь солдатскими «егориями»!

— Спит, — с ходу понимающе рапортует Кузьма. — Можете разговаривать при нём громко — его пока и пушка не разбудит.

— А он как вообще — в порядке?

— Да вы, вашродь, не волнуйтесь — дня три в лёжке побудет, а потом очухается. Это ж Лихо, с него всё как с гуся вода…

Я усмехаюсь. Уж чего-чего, а этой самой воды у японцев сейчас с избытком. Наверное, чувствуют себя в окопах как морячки во время шторма, задолбались вычерпывать. Ещё немного и на лодках поплывут.

Только особо расслабляться нельзя, у них и своих «специалистов» хватает. Могут устроить и нам какую-нибудь подлянку в том же духе. И начнётся тогда война стихий…

У нас, кстати, постепенно тоже становится сыро, не так, как у неприятеля, но под ногами хлюпает всё сильнее.

Темнота рассеивается, можно поглядеть в бинокли — что там у «соседей»?

А там веселуха по полной программе. Эх, туда б закинуть десяток-другой снарядов со шрапнелью.

Наверное, командир батареи трёхдюймовок телепат — иначе не объяснить тот факт, что арта тут же начала накидывать по позициям самураев, причём накрыли с первого же залпа — вот что значит успели пристреляться.

Взбодрили японцев знатно: сначала у них затихло, а потом пошёл такой вой — хоть уши закладывай.

С другой стороны, вой — это плохо, у неприятеля ещё хватает живых и далеко не все из них ранены…

Не успел об этом подумать, как наша батарея жахнула ещё раз, а потом ещё и ещё, не экономя снарядов.

Всё-таки не зря артиллеристов зовут богами войны! Теперь даже вода со стороны японских окопов приобрела буро-красный цвет и виной тому была отнюдь не глина.

У неприятеля не было ресурсов и сил, чтобы огрызаться.

— Господин ротмистр!

Оборачиваюсь и вижу перед собой незнакомого пехотного поручика. Вид у него поразительно бравый — на поле боя так лощено выглядеть и пахнуть дорогим одеколоном могут только штабные, на полевых офицеров обычно без слёз не взглянуть. У некоторых порой даже погонов нет, вместо фуражек какие-то шляпы. Про солдат вообще молчу: разуты, раздеты, на головах тряпки, на ногах опорки, лица бледные.

А у этого и вид бравый и грудь колесом и на гимнастёрке ни пятнышка.

Откуда ж ты такой красивый взялся?

— Поручик Федотов из штаба бригады с пакетом, — козыряет он.

— Давайте ваше донесение

Получаю пакет, взламываю сургучную печать, углубляюсь в чтение.

— Что там? — интересуется Скоропадский.

Протягиваю ему пакет с приказом от комбрига.

— А вот, почитайте…

Будущий «гетьман» быстро пробегается глазами по тексту, возвращает недоумённо.

— Приказано отступать?

Киваю.

— Более того — мы отходим и от прежних позиций в тыл на десять вёрст. Так сказать, добровольно отдаём их врагу.

Федотов кривится.

— Комбриг не виноват. Таков приказ генерала Куропаткина. Он очень боится окружения.

Хочется в простых русских выражениях сказать, чего точно боится генерал Куропаткин. Не удивлюсь, если выражу общую точку зрения.

— Неужто отступаем? — ахает Кошелев.

А ведь ещё час назад он был сторонником отхода. Правда, на свои же позиции.