Роман - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 47

Очнувшись, Роман пошел за удаляющейся Лидией Константиновной.

Справа меж белых стволов мелькала соломенная шляпа Антона Петровича, бормотавшего, обходя берёзы:

– Вот вы где, толстобокие, вот вы где, пухлотелые…

Аксинья была где-то слева.

Догнав тётушку, Роман отдал ей первую находку, а сам направился круто вправо и, оказавшись вскоре в одиночестве, пошёл меж деревьев.

По складу своего характера он не мог быть настоящим грибником – не хватало терпения и душевного равновесия. Он двигался довольно быстро, обходя берёзы, обшаривая быстрым взглядом траву, и не успел ещё вжиться в образ грибника, как россыпь белых грибов встала у него на пути. Роман присел перед ними на корточки. Они росли прямо на чистом месте, в редкой, как бы свалявшейся траве. Очаровательная семейка белых грибов: коренастый крепыш-отец с сухим берёзовым листом на шляпке, рядом изогнувшаяся в поклоне мать, а кругом – раз, два, три, четыре…

Роман считал толстопузых крепкоголовых деток, и губы его растягивались в улыбке: всё, всё забытое, детское вставало перед глазами, вылезало из заросшей травой памяти вместе с этими грибами. Он вспоминал, как однажды он – кудрявый десятилетний мальчуган, заблудившись в Вырубе, наткнулся на поляну белых грибов. Это было так невероятно, что сперва он решил, что перед ним мухоморы. Но подойдя, он оказался в настоящем грибном царстве. Поляну окружал старый лиственный лес, а на ней росли сотни белых грибов. Тогда Роман боялся подойти к ним, потому что везде, везде торчали коричневые головки, на них можно было наступить. Он долго стоял, заворожённо глядя на поляну, потом вытряхнул из своей корзины рыжую груду лисичек и принялся за белые. Он вынимал их руками из земли, клал в корзину и таким образом прокладывал себе дорогу по поляне. На середине поляны корзина оказалась полной. Тогда он снял с себя рубашку и вскоре наполнил и её. Тем не менее на поляне осталось ещё множество грибов, они торчали то тут, то там, дразня своей крепостью и чистотой. Десятилетний Роман принял тогда ответственное решение – он высыпал грибы из рубашки кучей на середину поляны и стал рвать остальные, складывая в эту кучу. Куча росла, Роману казались бесконечными эти хождения с вырванными грибами в руках к ней, но он трудился как одержимый. Когда он сорвал последний гриб, куча поразила его. Добрых десять вёдер вмещала эта коричнево-белая груда. Роман подхватил корзину и побежал на край Выруба, стараясь замечать дорогу. Он бежал и кричал в надежде, что его услышат крутояровские босоногие ребятишки, с которыми он отправился по грибы и от которых оторвался благодаря своему быстрому негрибному шагу. Но ребята были уже где-то далеко. Никто не отзывался. Наконец маленький Рома выбежал на край, поставил корзину, долгими продолжительными криками вернул ребят. Он показал им корзину и целый день, до самого вечера, они ходили по Вырубу в поисках волшебной поляны. Но старый лес скрыл её навсегда. А бело-коричневая куча часто потом снилась Роману. Обычно во сне он шёл к ней ночью через чёрный лес и, найдя, долго стоял над серебрящейся под луной грудой…

“И ведь это действительно было, – думал Роман, выдирая из земли гриб и удерживая его на ладони. – И грибы были такие же, и лес тот же. И трава, и воздух. Что же другое? Я? Но вот я испытываю те же чувства, что и двадцать лет назад. Но что же всё-таки изменилось? Почему так щемит сердце и так грустно? Оттого что этого уже не будет? Но ведь будет другое, много другого – радостного, неожиданного, нового. Отчего же мы так жалеем каждое ушедшее мгновение? Оттого что уже никогда, никогда не буду я тем десятилетним мальчиком и мир для меня никогда уже не будет так притягателен и, главное, – так бесконечно непознаваем, как тогда. Мы не по молодому телу тоскуем, а по незнанию мира, ибо в незнании человек невинен, безгрешен. Рай – это незнание, а незнание – это вечная молодость”.

Уложив в кузовок большой гриб, Роман раскрыл складной нож и аккуратно срезал остальных “членов семьи”. Где-то недалеко стала куковать кукушка.

“Ну-ка, сколько ты мне отпустишь?” – подумал Роман и стал считать вслух:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть.

Кукушка смолкла.

– Немного! – усмехнулся он, вставая и вешая кузовок с первой добычей на плечо. – А впрочем, за шесть лет можно ох как много успеть, Роман Алексеевич! Если, конечно, не лениться.

Слева аукнула Аксинья.

Ей тут же ответили дядюшка и тётушка.

Роман никогда просто так не откликался. Все знали эту манеру, и никто повторно не стал кричать.

Солнце уже поднялось и светило сверху, пронизывая белоствольный лес тёплыми лучами. Среди берёз было спокойно и свободно. Грибы попадались не очень часто, но Роман и не стремился набрать кузовок. Обходя белые деревья и всматриваясь в невысокую траву, он думал вовсе не о грибах, а о чём-то неуловимом, так необходимом ему, что невозможно описать или осмыслить, а можно лишь почувствовать и, окружив картинами приятных щемящих воспоминаний, переживать, переживать с чуть растерянной улыбкою на устах…

Сейчас в этом чистом утреннем березнике он опять вспомнил Зою, их встречи, поцелуи и объятия. Тогда, три года назад, он абсолютно был уверен, что это будут первые и последние познанные им женские губы, что Зоя станет его единственной женщиной, настоящим другом и опорой. Теперь вся былая уверенность, все его надежды и искренние порывы казались детскими, по-мальчишески наивными и опрометчивыми. Красивое Зоино лицо стояло в его воображении, Зоя улыбалась, грациозно сидя на лошади, и в этой ослепительной, завораживающей улыбке был крах всех надежд и порывов.

Только теперь он понял, в чём он ошибся и чего не смог разглядеть в Зое. Неожиданно на ум пришла эта история с грибной поляной. Роман, усмехнувшись, подумал, что он, как мальчишка, нашёл волшебную Зою и, оставив её, решил вернуться, чтобы забрать уж наверняка, но лес не пустил его к её душе. Его ошибка была в том, что он оставил её, не решившись взять всё сразу. А не смог разглядеть он в ней то, что была она целиком дитя Леса, Леса по имени Жажда Желаний, и этот Лес навек сохранил её.

“Она и тогда уже поражала меня своей жадностью к новым переживаниям, к новым поворотам наших чувств. Постоянно, ежеминутно она хотела нового, она жгла огонь нашей любви, бросая в него всё новое и новое, ибо только новое могло поддерживать пламя. А теперь ей нечем кормить огонь. Всё сожжено, и нового нет больше… Но боже мой, какая жажда была в ней, какая жажда желаний!”

Прямо перед ногами Романа из травы выглянули три красные шляпки. Роман срезал грибы, но все три подберёзовика оказались гнилыми, несмотря на прелестный цвет и форму.

“Так и человек, – усмехнулся он, отбрасывая прочь изъеденные червями грибы, – никто не знает, что у него внутри. А красота… это такое искушение, такая сила. Она может скрыть многое. Но и простить за неё можно многое”.

Где-то далеко слева послышалось ауканье.

“Надо бы поближе к ним держаться, – подумал Роман, – а то будут ждать меня”.

Он шагнул влево и пошёл по красивой естественной аллейке, но вдруг услышал поблизости какие-то странные звуки. Словно кто-то плакал или хныкал как-то глухо и неразборчиво. Роман осторожно двинулся на звук и вскоре стал различать что-то впереди, меж берёзовых стволов. Он пошел ещё тише и осторожней, прячась за берёзами. Через шагов двадцать он остановился за развилкой толстых берёз.

Отсюда ему открылась небольшая прогалина, на которой лежал мёртвый лосёнок. Поперёк лосёнка пристроился матёрый волк. Положив передние лапы на разорванный, кровавый живот лосёнка, он с жадностью отрывал куски потрохов и, не жуя, быстро проглатывал с каким-то омерзительным всхлипывающим стоном. Серая, приплюснутая сверху голова волка напоминала булыжник, мутные желтоватые глаза казались незрячими. Узкая, словно щучья, морда была вымазана в крови.

Затаив дыхание, Роман смотрел, и чувство омерзения овладевало им. Побелевшими руками он осторожно вытащил из кузовка складной нож, опустил кузовок на землю.