Роман - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 77

– О себе самом! – подмигивая, подсказал Антон Петрович.

– Ни в коем случае. Свой лучший тост он обязан сказать о родителях той половины, которая пришла в гости. То есть если свадьба справляется в доме жениха, то надо посвятить этот тост родителям невесты, а если в доме невесты – тогда родителям жениха. Поскольку у нас свадьба в доме жениха, а я, так сказать, тамада…

– Хоть и никем не избранный! – буркнул Антон Петрович.

Пётр Игнатьевич погрозил ему пальцем и продолжил:

– Да. А я, стало быть, тамада, то, следовательно, тост мой будет посвящён вам, многоуважаемый Адам Ильич.

Куницын встал с бокалом в руках. Лицо его было радостным и торжественным, солнце сверкало на погонах и регалиях мундира.

Все притихли.

– Многоуважаемый Адам Ильич, – начал Красновский после небольшой паузы, – с тех пор как Господь создал род человеческий и сказал нам: “Плодитесь и размножайтесь”, мы, простые смертные, честно исполняем этот завет. Встречая свои половины иного пола, мы соединяемся с ними брачными узами, сочетаемся и порождаем на свет потомство, пополняя тем самым род человеческий. И это продолжается изо дня в день, от века к веку. Это замечательно, потому что это естественно. Замечательны и достойны высочайших похвал люди, производящие на свет потомство и пополняющие свои семьи. Но сейчас я хочу обратить внимание собравшихся не на эту огромную часть человечества, составляющую, вероятно, девять десятых всех смертных, а на другую, совсем небольшую часть, на оставшуюся одну десятую, состоящую, однако, из людей удивительных. Эти люди удивительны и высоки тем, что пополняют свои семьи не обычным, так сказать, греховным путём, как все остальные девять десятых, а безгрешно, минуя плотскую страсть, коей все мы с вами подвержены. Да! Их дети безгрешны, потому что родители не рожали их, а брали от мира и растили как своих родных. Эти бедные сиротки обретают в лице новых родителей не просто родителей, а нечто большее. Они обретают веру, надежду, любовь. Да, друзья мои! Нет в нашем мире ничего дороже беспорочной отеческой любви к малым мира сего! Нет ничего чище этой любви! Эта любовь достойна жизни вечной. Когда бедные малютки по воле рока остаются сиротами в нашем беспощадном мире, они напоминают мне крохотных птенцов, выпавших из гнезда в бурную реку Ревущий поток несёт их, и кажется, что нет спасения и гибель близка. Но Господь посылает им спасителей! Надёжные и нежные руки выхватывают их из стремнины, добрые сердца согревают их и берут под защиту. Что может быть благородней в нашем мире пошлости и коварства?! Есть, есть благородство, и не перевелись ещё благородные люди! И такой благородный человек среди нас. Это Адам Ильич Куницын. Вам, досточтимый Адам Ильич, посвящаю я тост свой! Вашей беспорочной отеческой любви, вашему мужеству и благородству! И прежде чем выпить за здравие ваше, поклонюсь я вам, как всегда склонял голову перед Любовью, Истиной и Добром!

Поставив бокал, он поклонился.

– Браво, Красновский! – серьёзно оказал Антон Петрович, поднимаясь с бокалом. – За здоровье Адама Ильича!

Мужчины стали вставать со своих мест. Адам Ильич по-прежнему стоял с бокалом в руке. По щекам его текли слёзы.

Подрагивающей рукой он стал поднимать бокал, но потом, неловко выйдя из-за стола, двинулся к Красновскому.

Пётр Игнатьевич, в свою очередь, направился к нему. Встретившись, они обнялись и трижды поцеловались, плеща шампанским из наклонившихся бокалов.

– Спасибо, спасибо, голубчик… – бормотал Адам Ильич.

– Спасибо вам, дорогой! – говорил Красновский. – За Таню, за добро! Спасибо!

– Ну Пётр Игнатьич, ну златоуст наш, – бормотал отец Агафон, вытирая слёзы. – Так сказать! Царица Небесная, так сказать – по-божески, по-христиански! У меня сердечко так и сжалось, а вот и слёзоньки теперь текмя текут…

Попадья тоже прослезилась и вытирала глаза батистовым платочком.

– За здоровье Адама Ильича! – громогласно повторил дядюшка, и все стали чокаться с Куницыным.

Крестьяне, повставав со своих мест, подняли наполненные водкой и вином стаканы и принялись пить, запрокидывая назад стриженные в кружок головы.

Роман с наслаждением выпил шампанского, речь Петра Игнатьевича ему понравилась, как нравилось всё, что происходило вокруг. Татьяна тоже пригубила вино. Во время тоста она была бледна и сидела, опустив глаза.

– М-да, не думал, что наш Петруша может так вдохновиться, – качал головой под общий шум Антон Петрович, с неторопливостью возвращаясь к закуске.

– Mon cher, он жрец храма науки, – возразила ему тётушка, – складно говорить умеет.

– М-да. Молодец, – пробормотал Антон Петрович. – Ну да ничего, мы тоже выступим, мало не покажется…

Красновский между тем усаживался за стол.

– Ну что, Антон Петрович, гожусь я в тамады? – с довольным видом спросил он.

– Ещё бы! – ответил дядюшка.

– Прелестно, Пётр Игнатьевич! – сказала тётушка. – Вы просто Демосфен!

– Пётр Игнатьевич, поздравляю, – вежливо наклонил седую голову Рукавитинов. – Прекрасный тост.

– Очень правильно сказано, – откликнулся дьякон.

– Ну а коль правильно… – Антон Петрович поднял графин с водкой, – так и выпить за то не грех!

Привстав, он принялся наполнять рюмки.

В это время попадья подошла к Татьяне и, склонившись к ней, тихо заговорила:

– Татьяна Александровна, душенька, отчего же вы не покушаете ничего? У меня, на вас глядючи, сердце в груди стынет! Разве можно так себя испытывать? Вам же теперь о здоровьице думать надо, душенька вы наша! Съешьте что-нибудь, не печальте нас! Батюшка вон тоже печалится, всё меня спрашивает: отчего это Танечка-то Александровна ничего не кушает? А я и подавно вся извожуся, боюсь за вас! Голубушка, вы поглядите, какие кушанья-то хорошие кругом, ведь их православные добрые руки готовили в честь вашего праздничка, а вы брезгуете да стесняетесь. Покушайте, душенька, православные христиане вам спасибо скажут.

И, улыбаясь всем своим добрым пухлым лицом, попадья отошла.

Роман, слышавший всё, заметил, что на Татьяну увещевания попадьи подействовали благотворно: она совсем по-детски заулыбалась и расправила плечи, словно стряхивая с них былую скованность. Весело переглянувшись с Романом, она взяла вилку, проколола ей шляпку маленького аппетитного груздя и отправила в рот.

– Отлично, отлично! – воскликнул Антон Петрович. – Татьяна Александровна, разрушайте, разрушайте эти косные обычаи! Невеста, а тем более жених должны есть наравне со всеми, и я первый брошу курицей в того, кто скажет обратное! Роман Алексеевич, а ты что отстаёшь? Воздай, воздай должное русской кухмистерии!

Романа не пришлось долго уговаривать: подцепив на вилку зажаренный в сметане петушиный гребешок, он отправил его в рот; гребешок оказался нежнейшим, слабо похрустывающим на зубах; за ним последовали: две раковых шейки, пропитавшиеся кисло-сладким томатным соусом, кусок заливной белуги, чёрная икра, салат из свежих помидоров, солёные волнушки и наконец нежнейший поросёнок с хреном, солидный кусок которого положил Роману в тарелку Антон Петрович.

– Без поросятины, брат, мы тебя не выпустим! – басил он, сразу наливая ему большую рюмку водки и подмигивая Красновскому, который, понимающе кивнув, плюхнул не меньший кусок в тарелку Татьяны.

– Что вы, зачем же… – беспомощно улыбнулась Татьяна, но Красновский тут же забормотал, накладывая ей белоснежного хрена:

– Татьяна Александровна, этот поросёночек утром ещё по травке бегал, а теперь вот изволит лежать на блюде и приветствует вас. Видите, видите, как он подмигивает? Подмигивает и говорит: скушайте мой бочок, Татьяна Александровна, не пожалеете!

– Танечка, не отказывайтесь! – советовала тётушка. – Это прелесть что такое.

– Не скромничайте, Татьяна Александровна, – заговорила Красновская, быстро управляясь со своим куском, – здесь все свои, а поросятина такая нежная, просто тает на языке…

– Дас хренцом, с хренцом! Мммм! – качал головой быстро жующий отец Агафон.