Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник) - Рульфо Хуан - Страница 31

– Только не пугайтесь, что вам одним досталось столько земли.

– Но ведь Равнина, господин делегат…

– Это тысячи и тысячи плугов[77].

– Но здесь нет воды. Ни капли.

– А как же сезон дождей? Никто ведь не говорил, что вам дадут поливную землю. С первыми дождями кукуруза примется расти, будто кто кверху потянет.

– Но, господин делегат, земля здесь бедная, иссохшая. Непохоже, что плуг вообще войдет в эту жесткую, как камень, землю. Чтобы посадить зерна, придется мотыгой проделывать ямки, и даже так вряд ли что-то взойдет. Ни кукуруза и ничто другое.

– Это обжалуете письменно. А теперь уходите. Лучше бы на латифундистов нападали, а не на правительство, которое дает вам землю.

– Подождите, господин делегат. Мы ведь не сказали ничего против Центра. Все, что мы говорим, – против Равнины. Не попрешь против того, против чего не попрешь. Вот что мы хотим сказать. Подождите, мы объясним. Послушайте, давайте вернемся к началу…

Но он не стал нас слушать.

Вот так нам и дали эту землю. И теперь они хотят, чтобы мы что-то сеяли на этой раскаленной глиняной сковороде и ждали: поднимется ли, взойдет ли. Но ничего не поднимется с этой земли, даже стервятники. Иногда видно, как они мечутся из стороны в сторону высоко вверху. Пытаются вырваться из этого раскаленного облака белой пыли, где ничто не движется, и ты не идешь, а будто пятишься назад.

Мелитон говорит:

– Вот земля, которую нам дали.

Фаустино спрашивает:

– Что?

Я ничего не говорю. Я думаю: «У Мелитона голова не в порядке. Он, должно быть, говорит это из-за жары. Зной пробился ему сквозь шляпу и напек голову. Иначе зачем он говорит то, что говорит? Какую такую землю нам дали, Мелитон? Здесь нет земли, даже самой малости. Ветру не с чем поиграть».

Мелитон снова говорит:

– На что-нибудь да сгодится. Хотя бы кобыл объезжать.

– Каких таких кобыл? – спрашивает его Эстебан.

До сих пор я не вглядывался как следует в Эстебана. Теперь он говорит, и я смотрю на него. На нем короткая накидка по пояс, а из-под накидки высовывает голову вроде как курица.

И точно, Эстебан несет под накидкой рыжую курицу. Видны ее сонные глаза и открытый клюв, она будто зевает. Я спрашиваю:

– Эй, Те́бан, где ты разжился этой курицей?

– Это моя, – говорит он.

– Раньше ее у тебя не было. Где ты купил ее, а?

– Я не покупал ее, это курица с моего двора.

– Выходит, ты несешь ее в качестве провизии, так что ли?

– Нет, я несу ее, чтобы заботиться о ней. Дома у меня никого не осталось, некому дать ей поесть. По-этому я и взял ее. Всегда, когда иду далеко, беру ее с собой.

– Там, где ты ее прячешь, она у тебя задохнется. Лучше вытащи ее на воздух.

Он перекладывает курицу под мышку и обдувает горячим воздухом изо рта. Потом говорит:

– Подходим к обрыву.

Я уже не слышу, что там говорит Эстебан. Мы выстроились гуськом, чтобы спуститься вниз по склону оврага, и он идет далеко впереди. Я вижу, как он взял курицу за лапки и то и дело дергает ее, чтобы она не билась головой о камни.

По мере того, как мы спускаемся, земля становится все лучше. Мы поднимаем за собой пыль, как табун ослов. Но нам нравится, когда вокруг стоит пыль. Очень нравится. Мы одиннадцать часов шагали по окаменелой равнине, и теперь с большим удовольствием чувствуем, как покрываемся этой штукой, которая оседает на нас и от которой пахнет землей.

Над рекой, в зеленых кронах казуаринов кружат стаи зеленых свиязей. И это тоже нам нравится.

Теперь лай собак слышен совсем близко. Это потому, что ветер со стороны поселка отражается о стену оврага и наполняет его своим шумом.

Эстебан снова сует курицу под мышку, и мы подходим к домам. Он развязывает ей лапки, чтобы привести в чувство, а потом он и его курица исчезают среди тамариндовых деревьев.

– Я остаюсь здесь! – говорит Эстебан.

Мы идем дальше, вглубь деревни.

Земля, которую нам дали, осталась там, наверху.

Покойные братья Торрико всегда были мне хорошими друзьями. В Сапотлане их, может, и недолюбливали, но мы с ними дружили чуть ли не до самой их смерти. А то, что их не жаловали в Сапотлане, не имеет никакого значения – меня, например, там тоже не привечали. И вообще я давно уяснил себе, что в Сапотлане ни на кого из нас, обитателей Склона Комадрес, не станут смотреть по-доброму. Так повелось издавна.

С другой стороны, и на Склоне Комадрес братья Торрико ладили не со всеми. То и дело возникали размолвки. Скажем прямо, Торрико владели там всей землей и всем, что на ней было. И это притом, что по изначальному распределению[78] большая часть Склона Комадрес перешла к нам, местным жителям, шестьюдесятью равными наделами. Так что и братьям тоже достался клочок земли на склоне с посадками агавы, а все постройки на том участке стояли в развалинах. Тем не менее, братья Торрико владели всем Склоном Комадрес. Наделом, на котором работал я, тоже владели они – Одилон и Ремихио Торрико. И полторы дюжины зеленых холмов, что виднеются там, внизу, тоже принадлежали им. Тут и к бабке не ходи. Все в округе знали, что это так.

Вместе с тем, людей на Склоне Комадрес со временем становилось все меньше. Не сегодня, так завтра кто-нибудь брал да и уходил. Люди просто переступали через гуардаганадо[79] вон там, рядом с высоким деревом, исчезали в дубовой роще и не появлялись больше никогда. Люди уходили, вот и всё.

Я бы и сам с радостью сходил посмотреть, что такого было там, за горами, что оттуда никто не возвращался. Но мне нравилась землица на Склоне, а кроме того, я был хорошим другом братьев Торрико.

Надел, на котором я каждый год сеял немного кукурузы, чтобы полакомиться молодыми початками, и немного фасоли, располагался наверху, там, где склон спускается в овраг, который местные называют Бычьим Черепом.

Местечко было недурное, хотя с первыми дождями земля превращалась в липкую грязь, а после повсюду покрывалась острыми по краям, твердыми, похожими на плоские пеньки камнями, которые с каждым годом становились все выше. Но кукуруза принималась хорошо, и початки выходили сладкие. Братья Торрико, которые всё, чем ни питались, приправляли солью текеските[80], мои початки ели просто так. Никогда и не думали добавлять в них приправу, даже не пытались. Вот какая кукуруза росла на Бычьем Черепе.

При всем этом, а также притом, что там, внизу, на зеленых холмах земля была еще лучше, людей становилось все меньше. Они уходили, но не в Сапотлан: люди шли туда, в другую сторону, откуда с каждым дуновением ветра доносятся запах дуба и шум гор. Уходили молча, не говоря ни слова, ни с кем не ругаясь. А ведь им, наверное, ох как хотелось поругаться с братьями Торрико. Поквитаться за все зло, что те им причинили. Но кишка была тонка.

Без сомнения, так оно все и было.

Вся штука в том, что и после смерти Торрико ни один человек сюда не вернулся. Я ждал. Но никто не появлялся. Поначалу я заботился об их домах. Поправлял крыши, прутьями заделывал дырки в стенах. Но когда понял, что прошло уже много времени, решил оставить все как есть. Возвращаются сюда только проливные дожди в середине года[81], да еще эти февральские ветрища – такие сильные, что, пока спишь, срывают с тебя покрывало. Время от времени пролетают вороны – низко-низко над землей – и громко каркают. Будто понимают, что здесь больше никого нет.

Одним словом, и со смертью братьев Торрико ничего не поменялось.

Раньше с того места, где я сейчас сижу, был хорошо виден Сапотлан. В любое время дня и ночи там, вдали, можно было разглядеть белое пятнышко Сапотлана. Но теперь харилья[82] разрослась так густо, что из-за ветра, который колышет ее из стороны в сторону, больше ничего не видать.