Спарринг- партнеры - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 30

– Вы имеете право на две таблетки валиума, – произносит Пакстон официальным тоном.

– Валиума? От него никакого проку. Черт, меня же вот-вот убьют! Почему бы не дать мне кокаину или хотя бы пивка?

– Простите, у нас есть правила, – торопится вставить начальник.

– Ну да, и по одному из этих ваших правил я должен отвалить на тот свет здоровехоньким.

– Так здесь и написано, черным по белому.

Коди смеется и трясет головой, испытывая недоверие и отвращение. Они, наверное, торопятся, а ему не к спеху.

– Десять лет назад, задолго до того, как вы оба здесь появились, сидел тут один бедолага, Ножовка Хендерсон. Все называли его Нож – для краткости. Он убил кучу народа и, скажем так, не без помощи ножовки. Словом, в конце концов Ножу назначили свидание с иглой. Накануне этого события он наглотался обезболивающих и валиума – накопил на такой случай. Его нашли на пороге камеры вырубившимся. Держу пари, у вас там черным по белому прописано правило, что в отсеке смертников нельзя кончать с собой, и уж точно не перед самим развлечением – большой казнью. Ну, все напряглись, быстренько сволокли Ножа в больничку, промыли ему желудок, кое-как откачали и так же быстренько вернули сюда – еле поспели ко времени казни.

– Очаровательно, – отзывается начальник тюрьмы. – У вас все?

– Если честно, я на дух этого сукина сына не переносил, даже радовался, когда с ним покончили.

– Так у вас все?

– Почти. У меня еще есть два часа сорок минут.

Доктор Пакстон откашливается.

– Думаю, можно закругляться, – говорит он.

Коди спрашивает, глядя на него:

– Это вы будете констатировать мою смерть?

– Я. Это входит в мои обязанности. Такая работа.

– Работа? Та самая, о которой вы мечтали, когда шли учиться на врача?

– Хватит, Уоллес, – вмешивается начальник тюрьмы.

– Не иначе, вы были последним в своем выпуске, раз получили такую дерьмовую работенку.

– Все, уймитесь, Уоллес.

– Скольких вы уже признали мертвыми после смертельной инъекции?

– Троих.

– Вам не становилось от этого не по себе?

– Вообще-то нет.

Коди внезапно вцепляется в решетку прямо перед носом у Пакстона.

– Настоящим я заявляю, что вполне здоров для того, что быть убитым государством. Маленькая проверка закончена, можете проваливать.

Пакстон достает пластмассовый пузырек.

– Держи свой валиум, приятель.

После этих слов врач торопливо ретируется, и через несколько секунд вдали с грохотом закрывается дверь.

Начальник тюрьмы изучает свой блокнот и говорит:

– Так, идем дальше. Последнюю трапезу вам принесут в девять часов. Вы действительно хотите замороженную пиццу?

– Да, я же сказал. С этим будут проблемы?

– Нет, но вы можете заказать что-нибудь гораздо лучше. Как насчет толстенного бифштекса с жареной картошкой и шоколадного пирожного? Ну, типа того.

– Похоже, это вечер сплошных трудностей. Какое вам дело, что я съем перед смертью?

– Ладно, ладно. А капеллан? Хотите, чтобы вас посетил капеллан?

– Зачем?

– Ну, не знаю. Поговорить.

– О чем тут разговаривать?

– Не знаю. Он несколько раз через это проходил, я уверен, он что-нибудь придумает.

– Сомневаюсь, что у нас с ним найдется много общего. Я в жизни не бывал в церкви, господин начальник, и уж точно не молился там. Мы с Брайаном грабанули парочку церквей в провинции с голодухи. Жратва там – полный отстой: арахисовое масло, дешевое печенье. Все в этом роде. Такая дрянь, что мы бросили потрошить церкви и вернулись к грабежам домов.

– Понятно. Большинство, стоя уже на пороге своего конца, хотят убедиться, что они в ладах с Богом, некоторые исповедуются в своих грехах и так далее.

– Зачем мне исповедоваться в моих грехах? Я их даже не помню.

– Значит, капеллана звать не надо?

– Мне все равно. Если это требуется ему самому, чтобы чувствовать, что он зачем-то нужен, то пускай придет. Кто там еще у вас в списке? Репортеры, политики? Кому еще необходимо урвать что-то от меня, пока я жив?

Начальник тюрьмы, игнорируя вопрос, что-то вычеркивает.

– Как быть с вашим имуществом?

– С чем?

– С имуществом. С активами, вещами.

Коди со смехом разводит руками.

– Это вы в самую точку, начальник! Сами видите, восемь на десять, вот и весь мой мир последние четырнадцать лет. Здесь все, что я нажил.

– Как быть со всеми этими книгами?

– С книгами?.. – Коди отступает в середину камеры и оглядывает свое собрание. – Это моя библиотека, тысяча девятьсот сорок книг. Все присланы мне одной сердобольной леди из Норт-Платта, Небраска. Для меня они бесценны, а для всех остальных ничего не стоят. Я бы попросил вернуть книги ей, вот только мне не по карману пересылка.

– Мы не оплачиваем транспортные расходы.

– Я и не прошу. Передайте их в тюремную библиотеку. У меня больше книг, чем там.

– Библиотека не может принимать книги от заключенных.

– Еще одно блестящее правило! Может, объясните хотя бы его?

– У меня нет объяснения.

– Его вообще нет, как и для большей части ваших правил. В огонь книги, и дело с концом! Сожгите их вместе со мной, устройте первую литературную кремацию в истории этого распрекрасного штата.

– Ваша одежда, судебные дела, телевизор, письма, радиоприемник, вентилятор?

– В огонь, в огонь! Мне плевать.

Начальник тюрьмы чиркает в списке, опускает блокнот и откашливается.

– Ну как, Уоллес, – говорит он тихо, – вы обдумали свое последнее слово, предсмертную речь?

– Думал-думал, да так ничего и не решил. Что-нибудь придумаю.

– Одни борются до самого конца, до последнего мгновения твердят, что невиновны. Другие просят их помиловать. Кто-то плачет, кто-то бранится, кто-то цитирует Писание.

– Я думал, это ваша первая казнь.

– Первая, но я готовился. Прослушал несколько предсмертных речей. Между прочим, их записывают и хранят.

– Зачем нужны эти записи?

– Чтоб я знал! Таковы правила.

– Ну, конечно. Сколько времени мне дадут на это самое последнее слово?

– Ограничений не предусмотрено.

– То есть, по вашим правилам, я могу затянуть волынку и днями трепаться, а вы будете ждать?

– Технически, наверное, да, но я, скорее всего, в таком случае устал бы и подал сигнал палачу.

– Это же нарушение правил!

– Ну и что? Вы подадите на меня в суд?

– Я бы с радостью, не сомневайтесь. Между прочим, я выиграл четыре иска из пяти. Жаль, вас мне так и не удалось прищучить.

– Да, а теперь уже поздно.

– Кто будет палачом?

– Его личность никогда не разглашается.

– Правда, что он сидит в темной каморке неподалеку от моей койки, перед односторонним зеркалом, и ждет сигнала от вас, господин начальник? Так все это устроено?

– Приблизительно так.

– Он что же, незаметно приходит и так же незаметно уходит, получает тысячу баксов кэшем – и никто не знает его имени?

– Никто, кроме меня.

– У меня к вам вопросик, господин начальник. К чему вся эта секретность? Американцы так любят смертную казнь, так почему же не устраивают экзекуцию на публике? Раньше, между прочим, устраивали. Я много читал о казнях в былые времена. Люди обожали это зрелище, съезжались издалека поглазеть на повешения и расстрелы. Развлечение что надо, торжество правосудия! Потом они опять тряслись в своих фургонах, довольные собой. Как же, око за око! Почему мы от этого отказались, господин начальник?

– Законы пишу не я.

– Мы стыдимся того, что делаем?

– Может быть.

– Лично вам стыдно, господин начальник?

– Нет, мне не стыдно, хотя выполнять эту обязанность мне не нравится.

– Трудно в это поверить, господин начальник. Думаю, вы проделаете это с удовольствием. Вы выбрали работу в исправительном учреждении, поскольку верите в эффективность наказания. А это – его кульминация, великий момент. Первая ваша казнь, вы на ней главный. Со сколькими репортерами вы сегодня разговаривали, господин начальник? Сколько дали ин– тервью?