Главная роль 5 (СИ) - Смолин Павел - Страница 43

Хейтеры, конечно, будут визжать про то, что я таким образом просто пытаюсь отмазаться — переборщил с роскошью и забоялся народного гнева — но кому надо, тот увидит, насколько успешным коммерчески и полезным социально мероприятием обернулась свадьба.

Крещенские морозы в этом году не такие уж и страшные — сегодня всего минус 15, считай субтропики. Черное небо над головой украшено яркими звездами и кокетливо укрытой жидкими тучками луной, но сейчас их не видно из-за деревянного навеса, поддерживаемого деревянными столбами — на последних висят керосиновые фонари. Стен нет — справа короткая, почищенная от снега и для устойчивости присыпанная песочком дорога в телегу шириной меж двух сугробов, которая упирается в крыльцо похожего на барак одноэтажного деревянного здания. Бараком для вип-гостей оно и является — местные служители Церкви и работники живут в трех других. Слева — тоже дорога, ведет к небольшой деревянной часовенке. Позади — просторный двор с немногими хозяйственными постройками, многими штабелями бревен и досок, актуальными времени подъемными кранами и зачатками будущей большой церкви и монастыря.

Самое интересное — впереди: деревянная купель с уходящей в воду лестницей. За купелью — русло ручья, берущее начало у крутого склона горы, с которого струится настоящий, звонкий водопад. В мои времена водопада практически не осталось — склон горы, что рождает Гремячий ключ, за разделяющее мой старый и новый миры столетие обвалился и сполз больше чем на метр.

К немалому моему удивлению, дарованный Господом Сергию Радонежскому источник в эти времена людям не особо интересен. Да, все знают и святого, и про ручей, но созданием здесь инфраструктуры никто не озадачился — пришлось самому проявлять инициативу и озадачивать митрополита Исидора.

Как я и люблю, здесь тоже не обошлось без решения нескольких задач одним усилием: помимо очевидного развития зачатков внутреннего туризма, добавления еще одной точки духовного интереса, набора политических очков и символизма, я смог пристроить симпатичного мне человека на работу Смотрителем источника.

Иркутский протоиерей Афанасий слово сдержал — сразу после анонса религиозных реформ снял с себя полномочия, отписал всё имущество и капиталы (совсем скромные — он же хороший человек) благотворительному обществу, и с плачущей и клеймящей «старого дурака», но верной супружескому долгу попадьей собрал скудный скраб, заткнул за пояс топор, закинул за спину старенькое ружьишко и уехал за тридцать километров от Иркутска в тайгу — благо весна была, почти тепло. И очень хорошо, что дети Афанасия и Матрёны уже взрослые, а не малыши, иначе пришлось бы в тайгу ехать и им.

Афанасий, даром что возрастом далеко за пятьдесят, мужик крепкий, и попадья ему под стать — за лето успели возвести зимовье да заготовить кое-чего на зиму. На декабрь — без помощи потянувшихся к Афанасию паломников (если поп ушел в лес, значит уже почти святой — надо идти!) и пытающихся вразумить его бывших коллег не протянули бы, но, к счастью, история сослагательного наклонения не терпит.

Мне о случившемся написали на следующий день после отбытия батюшки с супругой из Иркутска, и я немедленно написал Афанасию письмо с просьбой подумать о тяжести греха гордыни. Бывший протоиерей не погнушался ответить мне в том же ключе, и у нас завелась интересная переписка, прекратившаяся лишь месяц назад, когда Афанасий позволил себя уговорить переместиться в скит покомфортнее — сюда, под Сергеевский (в мои времена — Сергиев) Посад. Вид у бывшего протоиерея (на восстановление в сане уговорить его пока не получилось) похудевший, но невероятно довольный, и у меня от этого почему-то тепло на душе. Попадья, кстати, наоборот прибавила в стати — Афанасий из чувства вины откармливал супругу как мог, подвергая себя строгому посту.

Вроде бы и толку мне с этого никакого, и стране на единичного епископа совершенно плевать, но долгая переписка с вредным попом мне показалась правильной с точки зрения Ее Величества Традиции: Иван Грозный, например, переписывался со многими людьми долго и часто, в том числе — с предателями, к совести которых последний Рюрикович взывал. Я на предателей размениваться не стану — им одна дорога, на два метра под землю — но взывать к голосу разума и договариваться лично мне очень нравится.

Прибыли мы сюда большой компанией — без дам и важных Романовых, только я и мой «ближний круг», он же «Личная Его Императорского Высочества Канцелярия». Тимбилдинг — штука не новая, всю историю мира практикуемая, вот я своих и построил, как раз из командировок вернулись.

Источник уже освящен, поэтому мы выстроились в очередь — я во главе, за мной два десятка человек, построенных в соответствии с упраздненными, но старательно соблюдаемыми законами местничества. Не забыл я и о здоровье — в эти «чахоточные» времена для многих окунаться в ледяную воду среди зимы все равно что цианида выпить, поэтому страдающие легочными и другими заболеваниями господа погружаются в купель другую, в отапливаемом помещении. Мы здесь не личную удаль демонстрируем, а выполняем ритуал. Некоторое пренебрежение к коллегам в глазах намеренных окунуться, конечно, есть, но с ним за эту ночь я разберусь.

Раздевшись до трусов, я перекрестился и начал спускаться в купель. Едва ноги коснулись обжигающе холодной воды, дыхание перехватило, кожа превратилась в «гусиную», и мне пришлось покрепче сжать зубы, чтобы ими не стучать. Погрузившись по колено, я подавил импульс как можно быстрее покинуть это некомфортное место и перепрыгнул остальные ступени, оказавшись в воде по пояс. Сделав глубокий вдох, окунулся с головой. В мозг словно воткнулась пачка ледяных иголок, и я вынырнул, выдохнув облачко пара. Вспышка — нельзя такое не сфотографировать, народу понравится. Можно выбираться.

Слуги упаковали меня в полотенце, выдали мягкие тапочки, и я, не став смотреть на сходящего в купель князя Кочубея — сам справится — отправился в «вип-барак», греться. Да, могу хоть всю ночь на морозе постоять, прямо в купели, но зачем? Дурной пример подать и всю оставшуюся зиму хоронить решивших тоже померзнуть «ближников»?

Жарко натопленный «тамбур» унял дрожь, по мягкой ковровой дорожке я вошел в коридор. Слева и справа — двери личных апартаментов. Мои — побольше, и аскетичное убранство не смущает: мне здесь и ночевать-то не придется, соломенный топчан пусть дожидается другого клиента. Переодевшись в белую косоворотку и хлопковые штаны, я сунул ноги в сухие теплые тапочки и отправился в столовую. До нашего приезда большой деревянный зал успели привести в нужный вид: у горящего камина бросили медвежью шкуру с оскалившейся головой, столики заменили на один, темный от старости и дубовый, длинный и лишенный скатерти, к нему приставили покрытые шкурами тех же медведей лавки. Над камином, на стене, повесили щит с Имперским гербом, Красный угол оставили как было — мы же православные люди, а не язычники.

Усевшись в кресло во главе стола, я прикрыл глаза в ожидании остальных — «славянский» дресс-код обязателен для всех, не забывая с улыбкой кивать входящим и занимающим свои места — помечено табличками — «ближникам» и наблюдая за их реакцией. Озадачены господа — сервировка непривычная: страшненький кинжал, деревянная поллитровая кружка и деревянная же тарелка без украшений.

Последние «ближники» заняли свои места, и мы помолились. Дверь на кухню открылась, и слуги внесли насаженную на вертел тушу кабана. Не дикий — дикий не кастрирован и оттого невкусен, а нормальный, выросший в свинарнике. К кабанчику прилагается несколько бочек с вином тридцатилетней выдержки — элитные сорта не только в бутылки разливают.

Слуги водрузили на стол кабанчика, бочонки и ушли. Поднявшись на ноги, я жестом велел остальным оставаться на лавках:

— Был среди нас Иудушка. Тяжело на сердце становится, когда даешь человеку великие возможности, а он им предпочитает гроши. Пес с ним, с Андрейкой, каторга уму-разуму научит. Важно то, что ныне Иудушек среди нас не осталось.