Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна - Страница 3

Резкий сигнал машины ударил в оконное стекло, оно задрожало. Рита ждала этого сигнала, она мгновенно выпрямилась в кресле и почувствовала, как ноги напряглись, готовые подбросить ее из кресла. Но она сидела… Сигнал повторился. Он был настойчивый, требовательный. Рита больше ничего не ждала, она вскочила и метнулась к окну.

Мужчина в зеленом анораке и черных джинсах держался за открытую дверцу машины и давил на клаксон.

Рите стало нестерпимо жарко.

Он приехал.

Мужчина толкнул калитку, она распахнулась настежь, петли скрипнули. Рита снова напомнила себе — надо их смазать, но тут же забыла об этом.

Она знала, зачем он приехал. Он хочет узнать все…

Что ж, он узнает все, что хочет, и даже больше, чем рассчитывает узнать.

— Мама, мамочка! Я знал, что ты придешь! Они сказали, что ты ушла навсегда. А я зна-ал!

Последние слова утонули в слезах, которыми мальчик заливал ее белую блузку с черным бантом в горошек. Рита почувствовала, как белый шелк намокает, а детские слезы обжигают кожу даже через хлопчатобумажную майку, надетую для тепла под блузку.

Рита еще крепче прижала к себе взлохмаченную голову мальчика и почувствовала сальный, несвежий запах свалявшихся светлых волос, похожий на запах маленького звереныша.

— Что ты… что ты… не плачь. Я… я пришла… — Она с трудом вытолкнула слова из горла, они застряли там прочно, как застревает бледно-желтая хурма, которую обычно неспелой привозят на Чукотку. — Вот я и пришла, — шептала она слова, которые хотел услышать мальчик.

Он все глубже зарывался в нее мокрым личиком, нос хлюпал у нее под мышкой, от этого ощущения она внезапно показалась себе такой огромной, такой сильной, как никогда.

Внезапно в голове зазвучал голос собственной матери:

«Да кому ты нужна? Ты криворукая, ты ничегошеньки не умеешь! Да кто тебя замуж-то возьмет? Де-ети? Да никогда никаких детей у тебя не будет и быть не может!»

Когда мать начала произносить такие слова, Рита была неуклюжим подростком и такой оставалась долго, когда уже все одноклассницы «заневестились», как говорила мать.

Маленькая, худенькая, с прямыми, как деревянная вешалка, плечами — вроде той, которая болталась в коричневом полупустом гардеробе, — тонкорукая и тонконогая. Светлые, выгоревшие почти добела на летнем солнце волосы Рита стягивала черной аптечной резинкой на шее в хвост, открывая всему миру большой лоб, запятнанный веснушками. Всему миру? Да какое миру дело до нее? На нее редко смотрели, разве что с удивлением. Откуда такая… замшелая девочка?

Убежденная, что на самом деле никому не интересна, Рита не искала компании, она сидела дома, учила уроки и мастерила кукол. У нее не было подруг, потому что мать не разрешала никого приводить домой.

— Нечего грязь таскать, — цедила она, — мне некогда за вами ее вывозить.

Рита развлекалась сама, мастерила себе компанию — делала медвежат и зайцев, все они, как на подбор, получались мордатые и веселые. Вместо глаз она пришивала пуговицы, и вместо носа — тоже, но покрупнее.

Несколько раз Рита принималась шить кукол-человечков, все они были мальчиками, но ни одного до конца не дошила, словно опасаясь чего-то или, может быть, боясь ошибиться — у нее никогда не было перед глазами мужчины. Но ничего из ее детского рукоделия не сохранилось: когда Рита уехала на Чукотку, мать все вещицы вынесла из дома и выбросила в мусорный контейнер. О чем ей и сообщила в кратком письме.

Всматриваясь в прошлое, Рита понимала, что ее мать была раненной жизнью женщиной, и давно не судила ее. Да теперь уже и некого судить. Все сложилось так, как сложилось.

Рита плохо помнит тот день, когда вернулась из долгой командировки в тундру и увидела телеграмму. Бланк, подсунутый под дверь ее домика в поселке Провидения, пожелтел — через оконце в сенях на него изо дня в день падал косой солнечный луч. Тот же самый луч падал и на нее тогда, когда она стояла и держала в руках старую телеграмму.

Лететь домой над половиной огромной страны было уже незачем, мать давно похоронили. Что поделаешь, если ты уехал в тундру, к оленям, то до тебя никто не докричится.

Рита не сказала бы точно, что она тогда испытала — облегчение, что судьба уберегла от тягостной церемонии, или чувство вины, что не простилась с матерью перед ее уходом?

Теперь Рита позволила себе признаться честно — она испытала облегчение. С собой надо быть честной, и так никто друг с другом, не бывает, честен до конца.

С тех пор никогда больше Рита не слышала: «Да кому ты нужна?» Но самое главное — ей некому было своими поступками подтверждать справедливость подобных слов. Когда от тебя чего-то ждет тот, кто сильнее, ты делаешь то, чего он ждет. Ты находишься в его власти.

Рита, освободившись от чужого незримого надзора не только благодаря расстоянию, разделявшему город на Вятке и Чукотку, но и уходу матери в иной мир, сама решила искать тех, кому она нужна.

Ванечку Рита Макеева нашла первым. Она обнаружила его в пустом и нетопленом доме.

То был самый конец чукотской зимы, они с коллегой Галиной Петровной поехали в командировку в поселок Энмелен.

— Завернем к моей знакомой? — спросила Галина Петровна и подмигнула: — Хорошая баба, она тебе понравится.

— А… это удобно?

Галина Петровна даже фыркнула от возмущения:

— Ты видишь, сколько тут домов? А ну посчитай. Тут все друг другу знаешь, как надоели? Да мы с тобой для нее подарком станем.

Галина Петровна была украинкой с необыкновенно красивым, совершенно гладким лицом. Когда Рита в первую зиму в поселке. Провидения заметила, как быстро сохнет на морозе кожа и никакие кремы не помогают, она решилась спросить ее:

— Галина Петровна, что за секрет? Чем вы мажете лицо? — Она провела по своей щеке рукой, и ей стало больно от прикосновения шершавых пальцев.

Совершенно серьезно, без всякого кокетства, Галина Петровна объяснила:

— Есть одно средство, но сильно пахучее с непривычки. — Женщина улыбнулась и сощурились, но Рита заметила: когда улыбка сошла с лица, морщин как не бывало!

— Согласна потерпеть. — Рита провела пальцами по своему лбу.

— Нерповый жир, дорогая. Выходишь на мороз — намажься жиром нерпы. Я тебе дам баночку, приходи сегодня вечером.

Галина Петровна жила на другом конце поселка. Рита закуталась шарфом до самых глаз и, пробираясь по узкой тропе, проложенной среди сугробов, отправилась за целебным кремом.

Галина Петровна говорила сущую правду, запах был тошнотворный. Но Рита решительно взяла у нее пол-литровую банку жира.

— Бери, бери, привыкнешь, — смеялась Галина Петровна. — К чему только человек не привыкает.

— А где вы берете этот жир? — спросила Рита, подцепляя его пальцем.

— Моему мужу разрешают охотиться на нерпу, он у нас по матери — представитель коренного народа. Она была эскимоска, учительница поселковой школы. А отец мужа русский. Вот и жируем! — засмеялась Галина Петровна.

Рита пришла домой, размотала свой огромный шарф сбросила цигейковую шубу, унты и подошла к шкафу с вправленным в дверцу зеркалом. Она подцепила пальцем тягучий жир и провела им по лицу.

Пожалуй, это был один из самых смелых поступков, который она совершила после того, как приехала сюда, подумала Рита. Она зажала себе нос двумя пальцами, но, глядя в зеркало, наблюдая, как прямо на глазах кожа, еще недавно ссохшаяся от мороза и ветра, становится эластичной и обретает ровный розоватый оттенок, перестала мучить свой нос и заставила себя вдохнуть полной грудью. Более того, она потребовала от себя быть благодарной естественному, натуральному продукту, пускай даже и с таким, запахом. В природе нет ничего безобразного, если подумать, сказала она себе. Если этот жир пахнет так, то, значит, существует на то причина, просто она ей неизвестна. Но много чего другого ей тоже неизвестно в этой жизни.