Рука Фатимы - Вульф Франциска - Страница 17

Невыносимо жарко… голова пылает, лоб горит, будто кто-то прижал к нему раскаленный утюг. Мысли Беатриче смешались, вытесняя друг друга. Что с ней – результат манипуляций врачей? Может, она перенесла клиническую смерть? Или жар вызван контактным гелем, которым ей смазали лоб, когда снимали ЭЭГ? Беатриче судорожно искала ответы на эти вопросы и не находила их.

Или все снова повторилось? Неужто камень опять перенес ее куда-то, где ее сейчас пытают за преступления, которых она не совершала? Ведь только что она была совсем в другом месте, в другом времени.

Может быть, она снова попала в руки грязных работорговцев, и они пытались раскаленным железом выжечь на ее теле позорное клеймо, которое останется до конца жизни? Но почему тогда она не испытывает боли? Наоборот, жар, распространившийся по телу, наполняет его благостным теплом, словно, намерзнувшись за целый день на холоде, она оказалась вдруг у горящего камина. И откуда этот тихий голос, настойчиво повторяющий одни и те же слова: «Талита куми!» – «Девочка, я говорю тебе: «Встань!»?

«Когда ты наконец поймешь, что происходит, – открой глаза!» – велела себе Беатриче. Но никак не решалась, помня, что пережила в последний раз, когда камень перенес ее в другой мир.

В тот день ей стало дурно – это случилось в операционной. Очнулась узницей в застенках работорговца в Бухаре.

По сей день отчетливо видит перед собой эту картину: убогая, грязная конура, мокрая заплесневевшая солома со следами испражнений захваченных пленников… И эти жалкие существа, с кривыми, гнилыми зубами, гноящимися ранами… Лишь при очень богатом воображении можно принять их за людей. Уставились на нее как на инопланетянку.

Неужели снова придется пережить все эти ужасы? Опять оказаться в объятиях жирного, грязного эмира? Не лучше ли просто закрыть глаза, лежать и ждать своего часа, когда камень в один прекрасный день унесет ее обратно в Гамбург…

– Талитакуми!

Снова этот голос, теперь громкий, настойчивый и требовательный. Повторяет два слова как заклинание… Ничего иного не остается, как подчиниться ему. И она подчинилась.

Открыла глаза и поднялась, услышав чей-то крик. Человек небольшого роста, стоявший рядом, вдруг отпрянул. Его темные глаза широко распахнуты, в них написано изумление: его заклинание возымело такое быстрое действие…

Беатриче обвела взглядом все вокруг, пытаясь понять, чего ждать дальше. Увиденное поразило ее, похоже, даже больше, чем незнакомца. Это вовсе не темница, грязная, мрачная и унылая. Первое, что пришло ей на ум при виде нового окружения, – слово «Китай». Оно отражало все ее ощущения.

Сидит она на узкой кровати с изящными ножками из темного, отполированного до блеска дерева. Теплые одеяла укрывают ей ноги, а рядом с постелью стоит чаша с раскаленными углями. Кроме кровати, здесь только два низких столика того же темного дерева, два стула с низкими сиденьями и шкаф с множеством выдвижных ящичков.

Несмотря на скромность обстановки, комната не производит убогого впечатления. Напротив, человек, обставивший дом с таким вкусом, должно быть, очень состоятельный. Немногочисленные предметы мебели, тщательно подобранные и расставленные, создают атмосферу спокойную и благостную. Здесь веет миром и невозмутимостью горного пейзажа, изображенного на картине, висящей на обитой деревянными панелями стене напротив кровати. Так решила Беатриче.

Внимательно осмотревшись, она обратила взор на незнакомца. На вид ему лет пятьдесят-шестьдесят. Густые, слегка вьющиеся волосы и брови щедро тронуты сединой, приветливое, доброе лицо изборождено морщинами. Широкая, пестрая, длинная блуза, доходящая почти до колен, стянута широким кожаным поясом с простой коричневой пряжкой. Шаровары и подбитые мехом высокие кожаные сапоги на плоской подошве словно приобретены в магазине сувениров при Музее народов Востока после выставки, посвященной кочевым племенам.

Одеяние это напомнило Беатриче репродукции картин, изображавших древних китайских, точнее, монгольских воинов, в книгах по восточному искусству. Однако лицо незнакомца не гармонирует с его костюмом – оно не азиатское: ни узкого разреза глаз, ни приплюснутого носа, ни широких темных скул. Интерьер и одежда его восточные, но он европеец, Беатриче могла бы поспорить.

Этот человек разглядывает ее с недоверчивостью, держась на расстоянии – будто опасается, что в любую секунду она спрыгнет со своего ложа и набросится на него…

Так они некоторое время молча изучали друг друга взглядами. Наконец он решился к ней подойти. Произнес несколько слов на неизвестном ей языке, который показался ей чем-то средним между какими-то китайским и индийским диалектами. Заметив, что она его не понимает, покачал головой и попытался сказать что-то на другом наречии. На этот раз язык показался ей ближе. К немалому своему удивлению, после нескольких попыток она поняла: кажется, говорит по-итальянски.

– Я не говорю по-итальянски, – промолвила она все же на итальянском, порывшись в уголках памяти и вспомнив несколько слов, оставшихся в памяти от поездки в Тоскану. – Я говорю по-немецки, по-английски, знаю латынь и арабский…

– Арабский?! Ты говоришь по-арабски? Это замечательно! – воскликнул он. – Это многое упрощает. Но все-таки боюсь, что мы не сможем хорошо объясниться друг с другом. К сожалению, я не владею языками, которые ты назвала, а мой латинский… – И он смущенно улыбнулся. – Что ж, забудем. Как твое имя?

До этого момента Беатриче только удивлялась – сейчас же оказалась в полном замешательстве. Не верила своим ушам и уставилась на незнакомца, словно у того вдруг выросли на лбу рога. Поразительно: да он сообщил все это на том самом диалекте, которому она научилась в Бухаре! Но как это возможно?! Встретить европейца, говорящего на арабском, уже редкость. А уж европейца, владеющего именно этим средневековым диалектом?! Невероятно редкий случай! Может быть, она снова в Бухаре – на нем ведь азиатская одежда?!

– Жаль! Боюсь, ты все-таки меня не понимаешь, – продолжал он.

Она отметила, что его темно-карие глаза стали печальными.