Воины Юга (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 25

Пленник с перехваченным ремнем ртом лишь бешено косил глазом. Странный человек, и брови у него странные: густые, словно еще одна борода над глазами растет. Как таким уродливым существом жить можно?

Хха позволил себе передохнуть, послушать ночь. Пленник тайком жевал перехватывающий пасть ремень. Ему бы силы поберечь, они еще пригодятся. А ремень, выкроенный из хребтовой кожи, можно жевать до следующего Дождя. С другой стороны, что тут до утра осталось-то?

Тут Хха стало не до размышлений — сквозь высокую траву к обрыву крался оцелот. Шорохи были едва слышны, но в эту ночь не-шаман улавливал и самые мелкие подсказки — иначе было никак нельзя. Наложив стрелу на тетиву, Хха обратился к зверю — уйди, завтра придешь — мяса будет много…

Шорох не повторялся. Прикрыв глаза, не-шаман видел силуэт припавшего к земле зверя, плавающие в лунном свете пятна нарядной шкуры, вздрагивающие усы — снизу, из-под обрыва сильно пахло свежей кровью. Ветерок стих, даже пленник перестал мять зубами ремень — видимо, тоже почувствовал что-то.

Оцелот решил придти завтра. Хха открыл глаза и улыбнулся пленнику — скоро твой рот освободится, наш незваный гость, и ты призовешь духов, богов, и всех кого вы там цените, дикие обросшие люди.

Наконец-то! Обрыв отражал глухой стук копыт — внизу шел табун хайова. Хха встал с копьем на краю обрыва, зная, что снизу, на фоне неба он отчетливо виден. Стоило поддержать скво, занятых непривычной работой — все же не совсем одинокими женщины остались.

Сверху лошадей и немногочисленных всадниц разглядеть было сложно: сплошная масса теней, частью норовящих уйти левее, на вольную прерию. Тяжело удержать табун, не чувствующий привычной твердой руки погонщиков-мужчин. Но вот двое всадников настигли и завернули-направили непослушных лошадей. Один из всадников коротко вскинул руку в приветствии — узнать Джо по кругляшу щита за спиной можно было и без этого жеста. В хвосте табуна шли смирные лошадки с вьюками, ведущих их всадниц не-шаман так и не смог узнать — одна из погонщиц едва держалась в седле, неловко стучала пятками, подгоняя лошадку.

Табунщицам-хайова предстояла тяжелая ночь и мучительная дорога. Но не только им.

Стук копыт стих. Хха наблюдал за огнями лагеря у реки. Никакого движения. К счастью, ночь действительно темная.

Не-шаман выждал еще немного и решил, что пора начинать. Развязал рот пленника, стряхнул с хорошего ремня вязкие слюни бородатой обезьяны, смотал. Поднял тыкву-баклагу, взболтнул. Очень надеясь на отказ, спросил:

— Пить хочешь?

Пленник, гримасничавший, пытавшийся размять полуразрезанные ремнем губы, немедля зарычал:

— Дай воды, жестокий дикарь! Вы раскололи мне голову и продырявили руки и ноги. Ты знаешь, что сделают с тобой наши воины, когда поймают⁈

Хха дал глупцу напиться, бросил опустевшую тыкву и, слушая угрозы, разглядывал оружие. Сколько острого железа! Истинное богатство, еще вчера племя чувствовало бы себя счастливым. Но получилось наоборот. Но сейчас железо лучше отложить, уместнее привычный костяной нож.

— Что ты собираешься делать, патлатый полуголый урод⁈ Что за костяшка? — облизывая губы, спросил насторожившийся пленник.

— Я собираюсь страдать от жажды. Мне хочется пить, ведь я великодушно отдал воду гостю, которому требовалось восстановить силы. Но ты сквернословишь и оскорбляешь меня, и я начинаю жалеть о своей доброте. Только дружеская беседа способна меня развлечь и утешить. Но ты, злобный колдун с лицом, подобным промежности старой обезьяны, едва ли охотно порадуешь меня красочным и искренним рассказом. Думаю, тебя придется пытать. Не волнуйся, мохнатолицый воин, ты отдохнул, утолил жажду, ты выдержишь длинную боль…

Хха помнил рассказы, о том, что сердце воина, пытающего сильного врага, преисполняется счастьем и восторгом. Врали. Пытки — довольно трудное и утомительное занятие. Возможно, счастье не испытывалось оттого, что не-шаман не позволял гневу вырваться на свободу — пленник должен был мучиться, кричать, но не умирать. Что требовало полного хладнокровия палача. Есть такое слово — хладнокровие — это слово не из Старого языка, но вполне известное хайова.

…Временами у Хха закладывало уши. Пленник начинал лихорадочно говорить, вновь вспоминал о своем упрямстве, и нужно было выдумывать ему новую боль. Костяной нож быстро затупился, но это было даже кстати.

«Люди Тарса»… звучит как-то глупо. Но вот они приплыли сюда, и лучшие воины хайова мертвы или с ними произошло худшее…

…Вновь кричал бородач, так кричал, что Луна и Темная Сестра дрожали на небе. Он кричал и кричал — вознося звездам и обрыву проклятия и мольбы, взывая к своим странным богам — хотя о них Хха как раз и не спрашивал. Слушала Верхняя Прерия вой и стоны боли, вновь подходил оцелот, но приблизиться не решился. Хха не знал, долетают ли крики до лагеря на берегу Гранд Аванк, но очень на это надеялся…

Восток уже отчетливо пламенел, когда силы пленника окончательно иссякли. Хха бросил испорченный нож с обрыва — тел у осыпи еще не было видно. Кончается плохая ночь, но едва ли зарождающийся день будет лучше. Хотя шансы славно умереть вполне есть, тут судьба может быть милосердна. Ничего «особо-шаманского» Хха, естественно, во время пыток не испытал. Какие уж здесь знаменья и пророчества — потрошить бизонов много легче, там хоть много думать и много запоминать не требуется.

Всадника и лошадей Хха увидел издали — начинало всерьез светать. То, что Джо верхом, было неудивительно — наверняка позаботился увести табун далеко, оставить погонщиц в относительной безопасности и пешком едва ли успел бы к рассвету. Но зачем он крапчатого с собой привел? Вряд ли не-шаману доведется сесть в седло…

Джо махал издали, не-шаман показал, что видит, подхватил приготовленный нетяжелый узел с оружием. С тропки оглянулся: остальная добыча спрятана, бородатый — до пытки его звали Казз — еще дышал. Если умирающему повезет, к нему придет оцелот. Если нет, «человека Тарса» к полудню добьет солнце — оно жестче пятнистой кошки. В любом случае, разговаривать бородатый мертвец уже неспособен. По-правде говоря, Хха не был уверен, что пленник под конец пыток оставался в своем уме. Отрезать безумцу язык — разве не милосердие?

Собственный язык пока оставался при не-шамане, пусть и ненадолго, но язык вполне чувствовался, поскольку ссохся и пить хотелось просто страшно.

Хха спустился на скальную тропу Лагерного Холма. Снизу — от крааля — доносились голоса: естественно, будущий вождь добрался раньше, и теперь все оставшиеся в лагере расспрашивали о том, как удалось уйти табуну.

К разговорам не-шамана абсолютно не тянуло — Хха заглянул в ближайшую палатку, взял горшок с водой и долго пил, разглядывая разбросанные вещи. Скво в спешке собирали самое необходимое — скорее всего, выживут лишь ушедшие с табуном, их и следовало снарядить должным образом. Все верно — хайова умеют достойно умирать, если рядом нет колдовства. Которое, по правде говоря, не совсем колдовство.

Хха попил еще немного и решился спуститься.

У крааля сразу замолчали. Собралось четырнадцать человек: старые женщины, две матери с младенцами, сухоногий Ходивший Туда, ну и прочие, решившие не покидать лагерь. Три Камушка сразу посмотрела на скальп на поясе не-шамана. Остальные продолжали молчать. Да, едва ли тут кто-то спокойно спал из-за криков на дозорной вершине и мог не размышлять об их причине.

Что сказать Хха не знал, поэтому строго обратился к Но-По-Э:

— Ты мог бы ехать с табуном.

— Да какой из меня ездок? Так и не успел научиться, — мальчишка крепче перехватил древко копья. — А здесь я при деле, вот наверх лазил, за тылом присматривал.

— По Верхней Прерии они подбираться не будут, — заверил Хха.

— Многое узнал? — осторожно уточнил будущий вождь.