Русь и Орда (СИ) - Злотников Роман Валерьевич - Страница 5

Не в меньшей степени меня впечатлило и единение телесное, логично завершившее заключение брака… Это сложно передать словами — но когда вступаешь в близость с любимой женщиной, да еще и законной женой… А не с просто понравившейся девушкой, лишь внешне приятной! Все чувствуется совершенно иначе.

Я отчетливо запомнил восторг от вида девичьей наготы — и первые, очень осторожные, словно бы обжигающие объятья… Краткий миг осознанного, счастливого спокойствия — когда понимаешь, что вожделенный миг наконец-то наступил, что между вами больше нет никаких преград… Что вас с любимой больше ничто не разделяет и ничто вам не мешает, и не нужно больше ждать! Тогда перестаешь торопиться, тогда наслаждаешься каждым мгновением чувственной, нежной близости… Когда боишься сделать ей больно любым лишним движением — и осторожно обнимая ее, смотришь ей прямо в глаза, ощущая себя и любимую единым целым!

Наверное, это просто любовь.

Хотя термин «просто» здесь совершенно неуместен…

Еще один вороватый взгляд в сторону жены — и глубокий выдох… Нет, если я и хочу сейчас близости — то только для того, чтобы вновь пережить эти сладостные мгновения единения. Хотя вряд ли все будет ощущаться столь же остро после прошедшей ночи! Физически же я ощущаю лишь приятное опустошение, при этом совершенно не желая спать…

А ведь она наверняка забеременеет после прошедшей ночи.

Хм-м… Последняя мысль вдруг прилетела с задворок сознания, на мгновение захватив мое внимание — почувствовался даже застарелый страх, как после секса с бывшими, теперь уже бывшими пассиями… Когда с ужасом задумывался — а вдруг беременность, несмотря на все средства предохранения⁈

Да, раньше эти мысли вызывали откровенный, даже панический ужас — особенно в студенческие годы, когда за душой была лишь переломанная кровать в общажной секции, рассчитанной на четверых человек. Тогда, конечно, беременность очередной подруги казалась концом света, невероятным бременем, что обязательно подрежет мне крылья, не даст «взлететь»… И что самое отвратное — привяжет к явно нелюбимому человеку.

Теперь же… Я ведь давно уже не рассматриваю происходящее как какую-то загруженную, виртуальную реальность. Нет, в худшем случае — это вполне себе полноценная, вторая жизнь, что мне посчастливилось прожить… В лучшем — в лучшем я реально нахожусь в прошлом и действительно меняю историю.

И надеюсь, что к лучшему.

Так вот теперь мысли о возможном ребенке лишь заставляют мое сердце чуть чаще, радостнее биться — да вызывает сладкую истому в груди. Ребенок… Мой… Хорошенький такой младенчик, похожий на обоих родителей разом — безумно нежный, хитренький и озорной, такой беззащитный, так нуждающийся и в папе, и в маме одновременно… Такой ласковый — и такой любимый…

Елки-палки! Да я хочу, я действительно хочу этого ребенка, своего малыша!

Тут же вспомнилось о том, кто я — и кем являюсь в этом мире. Пришли опасения о княжестве, стоящем на границе со степью. Мысли о Тамерлане, его уничтожившим — и что последний поход на Азак сделал Елец мишенью еще и для Тохтамыша…

Да плевать на них всех! Отстрою такую крепость, что ни возьмут ее ни татары, ни литовцы — ни кто либо еще, пришедший врагом на берега Сосны! Соберу такое войско, что станет оно костью в горле и Тохты, и Тимура, и Ольгерда — всем!!! Все услышат о Елецком княжестве — и покуда я жив, оно точно не погибнет, а род Елецкий князей в своем родовом княжестве продолжит мой ребенок!

Мои дети, сколько бы их ни было…

Липень 1381 года. Мордовские леса, владения Нижнего Новгорода.

Мурза Ихсан-бей с неудовольствием оглянулся назад, ловя взглядом хвост колонны, растянувшейся по узкой, извилистой лесной дорожке. Скорее даже тропке — всего-то одна повозка и может проехать здесь в ряд, а ведь сколько этих самых повозок? Десятки! Ибо они нагружены и продовольствием для охраны посольства, и кормом для лошадей, и ответными подарками хана Тохтамыша великому кагану Димитрию… А ведь дорожки ухабистые, раз за разом ломаются оси или колеса возов — и тогда вынужденно замирает вся колонна, потому как объехать сломавшуюся телегу просто невозможно!

Треклятые леса эрзи, будь они неладны…

Ихсан-бей зло сплюнул под копыта коня, недобрым словом помянув непокорную эрзю да ее густые, едва проходимые чащи, криворуких возниц — а заодно и кагана урусов Димитрия, и даже хана Тохтамыша, отправившего татарское посольство в Москву… Но в особенности же досталось малодушному царевичу Ак-Хозя! Доехать из Булгара до Нижнего Новгорода, чтобы после развернуться и отправиться назад в сопровождение двухсот отборных нукеров… И только потому, что «стало неспокойно на душе», «затревожилось идти на Русь»⁈ Молокосос прыщавый, трусливый пес!!!

Отчего же больше прочих клял Ихсан-бей именно царевича? Сам мурза объяснял свою злость лишь раздражением на трусость бывшего главы посольства — да корил его за то, что Ак-Хозя забрал с собой добрую половину охраны… Булгар покинуло семьсот человек — но с учетом возниц, членов посольства и их слуг, реальное числом воинов не превышало пяти сотен. Причем только две сотни нукеров Ак-Хозя были отборными всадниками Синей Орды! Остальную стражу набирали в Булгаре — и нукеры ее, уже битые то дружинниками кагана, то речными разбойниками урусов, не внушали доверия мурзе, раздражали его своей откровенной робостью в Нижнем Новгороде. Как же так? Это ведь земля покоренных! Где каждый татарин, где каждый ханский нукер должен чувствовать себя господином среди рабов — господином, имеющим право вершить их жизни и брать, все что ему захочется!

Вплоть до замужних баб себе на ложе!

Как то было раньше, когда татарские баскаки собирали дань на Руси…

Но нет, битые урусами булгары после походов ушкуйников и самого кагана Димитрия, да после разгрома беклярбека Мамая на Куликовом поле, держались очень осторожно — даже излишне почтительно! Всем своим видом они словно кричали — только не трогайте нас, только не трогайте нас, мы безобидны!

Трусливые псы…

Ихсан-бей, зло ругнувшись, ударил пятками по бокам коня, направляя его вперед, к голове колонны посольского каравана. И видя буйного татарина, следующие впереди нукеры резво подали лошадей в стороны, спеша пропустить мурзу вперед… Ведь знают же, что малейшее промедление обернется щедрым ударом плети! А ежели кто рискнет показать свое неудовольствие или попытается возмутиться такому обращению, так может и с головой расстаться…

Но в тоже время именно рядовым воинам была понятна причина раздражения их мурзы — и если бы Ихсан-бей отважился бы узнать их мнение, то услышал бы, что он просто боится. Что он боится не меньше прочих членов каравана, следующего в Москву, что недобрые предчувствия терзали его сердце в Нижнем Новгороде столь же сильно, что и сердце молодого царевича… С той лишь разницей, что Ак-Хозя, вхожий к самому хану Тохтамышу, мог себе позволить вернуться в Казань и назначить старого мурзу старшим посольства заместо себя! А вот последний уже не смог спихнуть столь «почетную» обязанность младшему рангом…

Невнятный шорох — а после неожиданно громкий треск в голове колонны насторожил Ихсан-бея, осадившего коня и напряженно всмотревшегося вперед. За поворотом лесного «тракта», куда уже успел продвинуться караван, мурза разглядел рослые сосны, падающие на дорогу — и перегородившие татарам путь… Сердце Ихсана ударило с перебоем — неужто засада⁈

Ответом на его запоздалую догадку стал резкий свист густо полетевших в татар стрел, да грянувший по правую руку мурзы разудалый рев ушкуйников:

— САРЫНЬ НА КИЧКУ!!!

Несколько мгновений Ихсан-бей опасно бездействовал, пытаясь понять, что делать дальше, как спастись⁈ Прорваться вперед по дороге невозможно — несколько древесных стволов намертво перегородили ее, конному никак не проехать. А пеший в местных лесах не выживет, особенно если пеший татарин… Попробовать пробиться назад⁈ Так бесполезно — затор из возов забил дорогу намертво, не разойтись, не разъехаться, не развернуться… По крайней мере, достаточно быстро, чтобы удалось увезти даже часть обоза из засады.