Время истинной ночи - Фридман Селия С. - Страница 16
- Предыдущая
- 16/102
- Следующая
То есть на нее.
Не переставая твердить заклинания, охотники именем Церкви шли по извилистой тропе в самую гущу дикого и дремучего леса. Ветви еле-еле — и с откровенной неохотой — размыкались перед пламенем факелов и тут же жадно смыкались за спинами людей. В такой тьме ей еще не доводилось побывать — в тяжкой тьме, обволакивающей деревья густым сиропом, капающей с ветвей, лужицами расплывающейся под ногами. От одного прикосновения собственных ступней к политой ночной тьмой земле ее била дрожь отвращения. Отвращения и страха. Страх, этот вечный страх…
В конце концов мужчина, шедший во главе колонны, дал сигнал остановиться. Так она и сделала, задрожав теперь уже и от холода. Шерстяная накидка, в которой ее отправили на Охоту, оказалась явно недостаточным средством защиты от здешнего холода. Может быть, ее и одели бы потеплее, если бы она догадалась попросить об этом, но откуда ей было знать заранее, какая одежда понадобится? Она еще никогда не выходила в свет, если не считать прогулок по крытым угодьям самой Святой Церкви. Откуда ей было знать, как надо экипироваться на Охоту, если она провела все двенадцать лет своей жизни за высокими стенами Церкви и ничего не знала о ночных опасностях, кроме россказней — да и то с чужих слов — кафедральных матрон, россказней, которыми они пугали юных послушниц?
«Да и какое это имеет значение? — в отчаянии подумала она. — Какое все это имеет значение? Мне ведь все равно не выбраться отсюда…» Конечно, ей объяснили, что на самом деле это вовсе не так. И она знала, что некоторые дети и впрямь возвращаются с Охоты живыми, потому что видела их собственными глазами. Конечно, они возвращались пустоглазыми. И души у них кровоточили. Кричали в невыносимом ужасе, оставаясь за стеклянной оболочкой, утратившей малейшее сходство с человеческим телом. И все эти люди вокруг рассчитывали на то, что и она сама когда-нибудь станет точно такою же. В этом и заключалась их подлинная цель. Понятно, если бы она задала им такой вопрос, они принялись бы все отрицать, — если бы она осмелилась задать им такой вопрос, — но она все равно знала это, знала с неколебимой уверенностью, присущей только совсем юным людям. И мысль об этом страшила ее куда сильнее, чем вся ночная нечисть, собравшаяся поохотиться на нее.
— Здесь! — объявил шедший во главе колонны.
Остальные взволнованно зашептались, в их голосах девочке послышалась жажда — жажда убийства и жажда вкусить ее страдания. И это заставило ее рвануться вперед, на поляну, самой природой предназначенную стать для нее роковою. И вдруг люди, окружавшие ее, показались ей гораздо более страшными, чем все чудовища, которые порождает или может породить ночь, и во внезапной панике она бросилась прочь от них. Но сильные холодные руки опустились ей на плечи, не успела она сделать и пары шагов, и мерзкий голос предостерег ее:
— Не сейчас, малышка. Тебе надо подождать. Мы еще не успели подготовиться.
Ее отвели на самую середину поляны. Низкий гранитный блок. Стальной круг, врезанный в него. Цепь…
— Пожалуйста… — взмолилась она. — Пожалуйста, отведите меня домой. Ну пожалуйста…
Но занятые молитвами люди ее не слышали. Они молились за живущих, молились за магическое обретение мудрости, молились за успешный исход Охоты. На ее ногах сомкнулись затворы тяжелой цепи. Затворы пришлись впору, как приходились они впору тысяче девочек, побывавших на этом месте и в том же положении до нее, потому что законы Избранничества предписывают весьма строгие внешние параметры.
— Пожалуйста… — Ее голос дрожал, а тело тряслось. — Отведите меня домой.
— Утром, — кратко ответил один из мужчин, проверяя прочность цепи по всей длине. Как будто какой-нибудь незначительный дефект позволил бы ей убежать и вернуться домой живой и невредимой. — Всему свое время.
Остальные и вовсе не произнесли ни слова. Им было запрещено утешать ее, и она сама это знала, но все равно было просто чудовищно видеть, как все эти мужчины, которых она так хорошо знала, внезапно превратились в бесчувственных истуканов. Истуканов, которым жаль пришедшего в негодность болта или упущенной добычи, но которые и глазом не моргнут, если ее сейчас у них на виду разорвут в клочья.
«Это неправда! — в отчаянии напомнила она себе. — Я им дорога. Мы же с ними люди — и я, и они!» Но тут девочка испугалась еще больше, внезапно осознав, что даже это уже не кажется ей наверняка верным. Она почувствовала себя жертвенным животным, окруженным какими-то страшными чужаками, собирающимися принести ее в жертву во имя каких-то загадочных для нее целей.
Приманка.
Они притаились в лесной чаще, черные и неприметные, так что никого было больше не видно. Факел, озарявший им дорогу сюда, накрыли железным колпаком, так что полную тьму рассеивали лишь лучи неярких звезд и отраженный свет трех четвертей Каски. При таком освещении едва ли что-нибудь разглядишь. И уж подавно его не хватит на то, чтобы отпугнуть чудовищ, обретших пристанище в ночной тьме, чудовищ, голод которых — девочка чувствовала это — накатывает на нее из глубин мрака.
— Пожалуйста… — трепеща, просила она. — Пожалуйста. О Господи, только не это.
Услышала она их прежде, чем увидела. Услышала, как они крадутся меж деревьями, тогда как фигуры их по-прежнему оставались в глубокой тени. Услышала шорох, когда они занимали позицию, готовясь к прыжку. А высоко-высоко надо всеми ними витала в воздухе огромная тень с острыми, как бритвенные лезвия, крыльями, она еще больше застила свет луны. Девочка всхлипнула, дернула ножкой, окованной цепью, отчаянно стараясь освободиться, но массивные ножные кандалы, разумеется, не поддались.
— Пустите! — вскричала она. Как будто люди, услышав, прислушались бы к ее мольбам. — О Господи, пожалуйста, отпустите… Я буду вести себя хорошо, клянусь! Я сделаю все, что угодно! Только выпустите меня отсюда.
Она вновь и вновь дергала цепи, упираясь обеими ногами в наполовину промерзшую почву и натягивая цепь до предела, — как будто детских силенок могло хватить на то, чтобы разорвать железные кольца, если только как следует постараешься. И молилась — со страстью, вызванной беспредельным страхом. И даже молясь, понимала, что Господь ее веры никогда не поможет ей. Охота была его служением, его замыслом, его ритуалом — и с какой стати было ему отказываться от собственного замысла лишь ради нее, с какой стати нарушать собственные предписания во спасение одной-единственной жалкой души? Но когда тебе страшно, молитва является чисто рефлекторным действием, — и вот она шептала слова ритуальной молитвы, пока глаза ее метались от одной тени к другой, с ужасом ловя в их глубине малейшее шевеление.
И в конце концов она нашла то, что с таким ужасом искала. Затрепетала всем телом, когда затрепетала и сама тьма прямо напротив нее, когда липкая сиропообразная тьма превратилась в продолговатое чешуйчатое тело. Нечто подкрадывалось к ней. Продолговатое тело в чешуе, рога прямо над глазами, — оно напало на беспомощную жертву раньше, чем она успела вскрикнуть. Когти вонзились в кожу девочки, гнилостное дыхание окутало ее своим смрадом…
И тут чудовищу нанесли удар, причем ощутимый. Оно издало жалкий звук — не то взвизг, не то всхлип — и отвалилось от приманки. Девочка смутно увидела, что из спины у чудовища торчит древко копья и из раны бьет струей темная кровь. А само страшилище пытается извлечь застрявшее в ней жало. Еще одно копье вонзилось в спину чудовищу, потом третье. От ярости и от боли оно отчаянно заревело, отпрянув к самой линии деревьев. И из тьмы вырвалось множество мелких тварей — это были паразиты, порожденные Фэа и питающиеся агонизирующей плотью; острыми зубками они впились в чудовище и принялись пожирать его, не дожидаясь, пока смолкнет предсмертный рев. Пока девочка смотрела на чудовище, кровь превратилась в тонкую струйку, а та бесследно исчезла в почве. Завершилась и отчаянная агония. Лишь крошечные паразиты продолжали свое дело, и девочке были слышны булькающие звуки, с которыми они отрывали кусочки порожденной Фэа плоти и проглатывали их.
- Предыдущая
- 16/102
- Следующая
