Мировая жила - Парсиев Дмитрий - Страница 15

– Настоев!.. Зрелищ!.. Больше розыгрышей в лотереи!.. – радостно закричали из студийного зала, а кто-то, перекрывая общий шум, громко надсадно проорал, – Дара! Я хочу тебя!

– Ого! – Дара изобразила удивление, выискивая взглядом этого «крикуна», а зрители разразились дружным смехом, – Надеюсь, ты не кинешься на меня прямо сейчас, дашь мне довести программу?

Весь зал с веселым предвкушением обернулся к человеку, что так откровенно выкрикнул свое сокровенное желание и тут же этого человека узнал. Им оказался постоянный соведущий программы: «наш неугомонный Карди», он же «жизнерадостный толстяк», он же «эксперт-социолог».

– Это опять ты, Карди? – Дара изобразила разочарование, а Аким подумал, что эта Дара – настоящий мастер, может изобразить на лице, что угодно, – А я надеялась, мне сегодня дадут в соведущие кого-то другого… И что это за крик естества: «Дара, я хочу тебя»?.. Можно подумать, ты сообщил какую-то новость…

Зал взвыл от хохота. Аким ни лешего не понимал, догадывался только, что эта пикировка между Дарой и толстяком Карди началась не сегодня и имеет свою в глубь уходящую историю. Карди уже подскочил со зрительского места и семенил толстенькими ляжками. Поднявшись на сцену, он шутовски раскланялся, сорвав бурный аплодисмент. Лучась от радости Карди полез было обниматься с Дарой, но она его оттолкнула, на этот раз она изобразила брезгливость. Отточено так изобразила, будто набирала мастерство бесконечными упражнениями.

– Ой, Карди! Что за вид? Я в ужасе… Признайся, твой галстук жевали собаки? И… о-о-о… твой пиджак! Ты одолжил его полотеру, чтобы вымыть пол?

Карди повернулся лицом к зрительному залу и теперь все отчетливо увидели, что галстук и пиджак на нем мятые и грязные. По залу прокатился осуждающий гул. Карди сокрушенно поник головой.

– Представь себе, моя ненаглядная Дарочка, – Карди подбавил в голос страдательной слезливости, изобразив незаслуженно обиженного, – Сегодня ночью я задержался в клубе допоздна… ну, ты знаешь, я ведь натура, увлекающаяся…

– Не увлекайся, Карди, – тут же строго одернула его Дара, – Давай по делу.

– И меня… меня… меня приняли за упырка! А-а-а… Ы-ы-ы… – Карди картинно давил из себя слезу, зал самозабвенно хохотал.

«За кого его там приняли?» – задремавший было Аким навострил ухо, однако зрители по всей видимости и так все знали. Объяснений, кто такой «упырок», со стороны Карди не последовало. Только лишь Дара неискренне изобразила сочувствие:

– Карди, толстячок ты наш неугомонный, вечно ты влипаешь в истории. Но! Скажи мне как эксперт, как дока и знаток людей, почему этим, как ты их назвал «упыркам», всегда достается?

– Это очень просто, дорогуша, – Карди приосанился, состроив на лице этакое сонное скучающее безразличие того самого эксперта, доки и знатока, вынужденного снисходить до простейших, а потому чрезвычайно скучных для него объяснений, – Это же на уровне звериных инстинктов. Слабая истощенная особь воспринимается стаей как обуза. Подчас их убивают или бросают умирать. Упырок – несомненно и есть такая нежизнеспособная особь.

– Фи, Карди, твои объяснения всегда такие циничные, – Дара надула губки.

– Правда всегда цинична, – Карди улыбнулся доброй грустной мудрой улыбкой, будто бы сожалея, что ничего другого ему не остается, кроме как принять, что мир устроен именно так. Глядя на это лицедейство, Аким даже позавидовал актерской игре, а, впрочем, понятно с первого взгляда, что этот Карди – прирожденный лицедей, не хуже Дары.

– Но послушайте! – Дара прикрыла ротик ладошкой, будто хотела задавить в себе возглас возмущения, – Ведь они же живые люди! Неужели можно поступать с человеком так жестоко только лишь потому, что ему не повезло в лотерею?

– Увы, – пригрустнел Карди, как бы нехотя соглашаясь, что «поступать так» не только можно, но даже и нужно, а затем его взгляд вдруг стал жестким, а в голосе появилось этакая торжественная дрожь, – Мы все знаем, империя готовится к войне! Мы не можем позволить слабины, когда имперский десант, стиснув зубы, с оружием в руках готовится встретить неприятеля, остановить, не щадя своего живота, не пустить разорителя в отчий дом…

Дальше пошла явно идеологическая накачка, слушать которою Акиму быстро надоело, и он начал задремывать. Его разбудил раздавшийся с экрана звонок, точь-в-точь похожий на звонок будильника. Аким нехотя разлепил глаза, решив, что хватит с него местного телевещания. Он поднялся с кровати с намерением вырубить этот имперский телевизор, но тут заворочалась и открыла глаза Мана.

– Уже десять вечера? – спросила она, отчаянно зевнув, – Ой. Я так разоспалась…

– Да спи на здоровье, – буркнул Аким, водя своим запястным «забором» перед экраном, – Леший его, Мана, как эта дрянь отключается?

Но Мана уже подскочила с кровати. Побежала в душ, видимо умываться, забыв, что воду им на сегодня отрубили, чертыхнулась – вспомнив, тут же вернулась обратно со своим желтым платьем под мышкой, взлохмаченная, растрепанная, заспанная, схватила гребень и начала торопливо расчесываться.

– Э, ты куда так подорвалась? – Аким глядел на Ману с настороженным недоумением.

– Эх, деревня ты, Акима, деревня и есть, – Мана, сосредоточенно глядя в небольшое мутноватое зеркальце дающее отражение с ожидаемым зеленоватым отливом, приводила в порядок прическу. Расчесалась, потом зачем-то «взрыхлила» пальцами уже расчесанные волосы, забавно похмурилась, обозревая итог, и, голосом, не терпящим возражений, коротко бросила, – Собирайся.

Чтобы поспевать за Маной Акиму пришлось ускорить шаг. Он ничего не спросил, когда они в спешке оделись и выскочили из комнаты, молча прошагал за ней следом по коридорам и лестницам общажки. Только на улице, поравнявшись, он задал вопрос, постаравшись задать его без тревоги в голосе:

– Мана. Объясни мне, дураку, куда мы так спешим на ночь глядя?

– В клуб, Акима. Мы идем в клуб, – она отрицающе тряхнула головой, предотвращая вопрос, готовый сорваться с Акиминых губ, – Я тоже, когда только в город попала, дура такая, обрадовалась, когда «забор» получила, а вкладки не читала… мне влепили неделю исправительных, так что поверь, лучше не опаздывать.

– Какие вкладки?

– Личную имперку свою открой, – Мана говорила на быстром выдохе, стараясь не сбивать дыхание при быстрой ходьбе, – Читай там раздел… называется… что-то вроде «права и обязанности жителя города».

Аким послушно сосредоточил внимание на своем «заборе», засветил его, всмотрелся во всплывшее над запястьем изображение. Первым бросился в глаза отобразившийся «гостевой статус» и отведенные ему квоты посещений. Количество разрешенных ночевок и впрямь увеличилось, но теперь они были привязаны к адресу Маниной общажки. Увидел и одну оставшуюся на сегодня разрешенную поездку на нифроходе.

Следом нашел тот самый раздел «с правами и обязанностями». Причем основное право, судя по описанию, с основной обязанностью совпадало: «житель имеет право на ежедневное двухчасовое посещение клуба… житель обязан проводить в клубе два часа ежедневно».

– Прочитал? – до клуба осталось идти совсем немного, Мана успокоилась, поняв, что они успевают, и сбавила шаг.

– Прочитал, – кивнул Аким, сворачивая картинку «личной имперки».

Здание клуба впечатляло. Размером с этакий трехэтажный «мегамаркет» с огромной сияющей зеленью вывеской «ИМПЕРСКИЙ КЛУБ». На крыше клуба еще одним ядовито-зеленым светящимся пятном выделялось установленное на высоком толстенном шпиле немалых размеров сооружение, то ли логотип, то ли рекламная инсталляция. По виду эта инсталляция напомнила Акиму «глаз Саурона».

– Мана, – Аким схватил девушку за руку, заставив остановиться, ему решительно не нравился этот клуб, а «глаз Саурона» и вовсе вызывал ощущение опасности, – Мы никуда не пойдем, пока ты мне толком не объяснишь…

– Да что объяснять-то? – Мана посмотрела на Акима с застарелой тоской во взгляде, – Что тебе еще непонятно? Вали из этого города пока цел! Что тебе в этом еще не понятного?!