Самайнтаун - Гор Анастасия - Страница 24

Грядки в залах, местами многоуровневые, располагались по обе стороны от широкой главной тропы, что венчалась прудом с гигантскими кувшинками и черно-белыми карпами и дальше разделялась на десяток дорожек поменьше. Лишь одна из них, правда, вела к деревьям высотой почти как те, что росли в лесах. Титания прислушивалась к ним всю дорогу, но не слышала. Поэтому и спросила сама, нарушив заведенный порядок говорить с растениями, а не с людьми, отчего профессор даже вздрогнул и удивленно покосился на нее из-под седых бровей:

– Давно это началось? Болезнь черного дуба.

– Два дня назад. Работники не сразу заметили, а когда обратили внимание, она уже перекинулась на соседние деревья. Сначала я обрадовался – подумал, получилось наконец‐то! – но затем понял, что ничего этакого, собственно, не делал. С чего бы тогда? У меня даже семян таких нет! Попробовал состричь, а оно вырастает заново. Уже все деревья оплело, сосет из них воду, как вампиры кровь. Стволы начинают сыпаться…

– Вы сообщили Джеку?

Профессор запнулся на полушаге и взглянул на нее неуверенно.

– А надо было?

– Нет, – ответила Титания, почувствовав облегчение. – Не надо.

«Тыква большая, сила огромная, но плечи узкие, как у птички. Несет так непомерно много, не просит ничего взамен. Надо забрать часть ноши. Надо позаботиться в ответ. Так делают люди. Так делает семья».

Однако то, что Титания увидела еще спустя десяток метров, когда они наконец‐то достигли Quercus velutina – бархатистого черного дуба, – заставило ее усомниться, что эта часть ноши ей по силам. Тита даже допустила страшную мысль: а справится ли с ней сам Джек?

– Вам что‐нибудь нужно? – спросил профессор, и Титания вздохнула, надеясь, что он не заметил ужаса на ее лице.

– Только полчаса абсолютной тишины.

Профессор тут же понял намек и оставил ее одну, скрывшись за поворотом тропы. Когда он ушел, Титании померещилось лязганье замка, будто кто‐то запер за ней клетку. Крона черного дуба сомкнулась над ее головой, лобзая крышу, а мощеный булыжник схлестнулся с сырой землей. Тропа заканчивалась маленькой рощей, упирающейся в стеклянные ограждения. Именно здесь Титания обычно сходила с нее и продиралась вглубь, когда скучала по лесу. Там она слышала ненавистный детский плач, а здесь – лишь благодатный шелест. Это была облагороженная, заключенная в стекло, но все еще природа.

По крайней мере, раньше.

Липкий холодный пот потек по спине под платьем. Впервые за много лет Титания вспомнила, каково это – бояться. Хищник почуял хищника.

Титания оказалась в цветочном плену.

Quercus velutina и соседние деревья – дуб белый, дуб вигинский, красный клен, сосну Бунге – окучивали пышный мох и густой вьюнок с махровыми цветами, похожими на аметисты. Клематисы. Они любили тепло, засушливый климат и солнце – словом, все то, чего в Самайнтауне и даже в оранжерее, за пределами горшков и ваз Титании, не было и не могло быть. Однако вот они, прямо здесь, распускаются на дубе, как лианы, и уже карабкаются на соседние деревья. Яркие, кричащие, источающие странный аромат, от которого нос у Титы и кончики острых ушей по-кроличьи задергались. Ей хотелось бежать. Шепот клематисов вдруг заглушил все прочие звуки, но язык, на котором те говорили, был неведом даже Королеве фей.

Она сделала осторожный шаг вперед. Ступила с мощеного камня на землю, а затем – на неестественно лоснящуюся хризолитовую траву, мимо ломящихся от плодов гранатовых кустов, к тому самому quercus velutina, с которого все это, очевидно, началось. Самое высокое и старое дерево в оранжерее, оно пригибалось под крышей. И клематисы забрались аж до его верхушки, покрыв ствол равномерным и тугим фиолетовым слоем, как стяжка из ткани.

Титания подобрала вельветовую юбку и присела перед дубом на корточки, топчась в замшевых сапожках на хворостяной подстилке – даже на давно осыпавшихся сучьях проклевывались зеленые почки. Тогда она коснулась корней дерева, выступающего над ними, рукой провела вперед-назад, вправо-влево, собирая грязь и землицу. Шершавые на ощупь, заскорузлые… Чешуйки темной коры цеплялись за кончики пальцев, и даже золотые чары не могли пробиться сквозь нее. Зелень, которой все поросло здесь, служила дереву доспехом.

– Это не болезнь, – поняла Титания и брезгливо отдернула руки от корней. – Все гораздо хуже. Это лето.

Не искусственное и вымученное, а самое настоящее, чистое, какое она в последний раз видела лишь в Волшебной стране. Неудивительно, что профессор Цингер так разволновался: когда‐то он прибыл в Самайнтаун именно ради изучения вечной осени и ради того, чтобы бросить ей вызов. И прямо сейчас нечто действительно победило ее, вот только без его участия и помощи. Ничего и никогда раньше не цвело в оранжерее столь ярким цветом и, что куда важнее, не могло так цвести априори. Любой, кто жил в Самайнтауне, знал: другим временам года здесь не место. И то, что осень почему‐то уступила, подняла голову из-под косы, было предзнаменованием дурным, как разбившееся зеркало.

А затем между зеленых деревьев, сбоку от Титании, словно бы в доказательство этого промелькнула тень.

– Кто здесь?

Титания резко выпрямилась, повернулась. Хворост хрустнул под ее сапогом. Вокруг вдруг стало столько цветов, что зарябило в глазах. Она сощурилась, чувствуя тревогу, какую испытывают люди, оказавшись в полной темноте. Титания темноты сроду не боялась – она в ней родилась, видела, жила, дышала. Но тень, скользнувшая в другую сторону, была чернее, чем та ночь, из которой Титания однажды вышла. Зрачки сузились, и взгляд, как когти, ухватил бегущий силуэт за край.

То была не птица – в оранжерею пробирались лишь самые мелкие из них, синицы или воробьи. То был не зверь – профессорские кошки крепко спали в это время суток. Да и тень была чересчур крупна для них, а затем, когда показалась снова, и вовсе приобрела очертания мужчины. Высокого, с широкими плечами и в сером пиджаке. Пуговицы на нем углились, грязные, пепельная кожа напоминала залежалую газету, а из поредевших каштановых волос торчали листья. Из провалившихся же глазниц на Титанию смотрели бельма, но она все равно узнала цвет, который они подернули, – карий.

– Артур?

Титания никогда не думала, что снова услышит это имя, тем более из своих же уст. Она прижала ко рту ладонь, будто пыталась проглотить его назад, но черный дуб ее услышал. Тень, очевидно, тоже. Нет, не тень… Мертвец. Он застыл, обернулся, объятый зеленью кустов, как изумрудным пламенем, и безжизненные глаза уставились на Титанию в упор. Асфоделий, высеченный на ее плече, забился в такт испуганному сердцу.

После Осеннего Равноденствия в середине сентября, когда начиналась темная половина года, Тита всегда начинала понемногу сходить с ума. Своего апогея ее сумасшествие достигало в конце октября – тридцать первого его числа, в Самайн, что здесь носил название Дня города. Именно в этот день Неблагой двор вступал в свои права в Волшебной стране, смещая двор Благой, и грань между мирами истончалась настолько, что позволяла надорвать и вспороть ее когтем. Именно в такой день Титания однажды и сбежала в мир людей. Именно в такой день она могла бы понять и принять, что увидела духа, пришедшего за ней, или галлюцинации, миражи.

Вот только сегодня день был самый обычный, до Самайна оставался еще целый месяц, а значит, то был никакой не дух и даже не безумие.

Все было по-настоящему.

Хищник внутри Титании оскалил зубы, а она оскалила свои. Все случилось за секунду. Истинная суть прошептала в ухо «Защищайся!», и ее ногти вошли в ствол дерева, как в масло. Уже спустя мгновение Титания скрылась в его кроне. В этот раз, кажется, впервые за сорок лет, она даже не сопротивлялась охотничьим инстинктам. Они среагировали быстрее разума и, по крайней мере, знали, как спастись. А от того, что притаилось в чаще, следя за ней, спасаться надо было однозначно. В воздухе запахло разложением и гнилью.

Титания схватилась за очередную ветку, подтянулась и забралась повыше. Она была способна подбрасывать в воздух мужчин одной рукой – подбросить же вверх свой вес труда не составляло вовсе. Правда, юбка задралась почти до бедер, а в рукавах рубашки образовались дыры – ветви тянули ее вниз. Титания продолжала карабкаться, пока не добралась до крепкой ветви, оказавшись настолько высоко, что, протянув руку, могла бы приложить ладонь к стеклянной крыше. Балансируя на пятках и пытаясь не сорваться – человеческая обувь скользила, чертовски неудобная для ее внутреннего зверя, – Титания убрала за острые уши всклоченные волосы, образовавшие защитный ореол, и, медленно опустившись животом на ветвь, осторожно свесила голову.