Псалмы Ирода - Фриснер Эстер М. - Страница 72

• Предыдущая
• 72/105
• Следующая

Но другая часть Бекки все еще кровоточила. Эта часть получила такую глубокую рану, что она проникла до самых костей, так что вряд ли даже благодетельное лекарство радости сможет когда-нибудь залечить ее. Бекка заставила эту боль уйти, а сама целиком сконцентрировалась на стоящей перед ней задаче.

— Туда, куда мне надо попасть сначала, ты сам отведешь меня, Адонайя.

Как странно ощущать этот холодный бриз на склоне холма и знать, что ты здесь в последний раз. Как странно стоять здесь, прислушиваясь, когда еще недавно исходившие отсюда звуки приводили ее в такой ужас. Бекка пожала плечами и внимательно вгляделась в ночную тьму, одновременно изо всех сил напрягая слух. Как ей казалось, материя ее платья шелестит и шуршит слишком громко. Сверток за спиной увязан довольно плохо — у Адонайи тряслись руки, но когда они с Шифрой будут в безопасности, у нее найдется время, чтоб перевязать этот узел.

Луна стояла уже высоко на рано потемневшем небе. Жаль, что она не полная, Бекке не помешало бы побольше света. Когда она прибежала сюда в последний раз, времени было в обрез. Необходимость спешить сделала ее неосторожной. Ей надо было спрятать Шифру и вернуться на ферму, пока никто не обнаружил ее отсутствия и не заметил направления, откуда она возвращалась. Холм был небольшой, но довольно широкий, так что Бекка запуталась и никак не могла сразу определить то место, где она спрятала девочку.

Адонайя стоял возле нее на коленях, лицом к вершине, как ему и было приказано. Не было смысла разрешить ему стоять, раз у него мог возникнуть соблазн сорваться с места и бежать, надеясь, что плохая видимость помешает ей попасть в цель. Ей очень хотелось связать ему руки, но она никак не могла сообразить, как это сделать, не отложив в сторону свой драгоценный револьвер. На это она никогда не решится. Всю дорогу сюда, после того, как они миновали хуторские постройки, она держалась рядом с Адонайей, прижимая дуло револьвера к самой его спине. Часть рассудка Бекки объясняла это тем, что ей приятно заставлять Адонайю страдать от ужаса, чувствуя револьвер так близко от своей шкуры. Но где-то в глубине души Бекка понимала, что правда в другом — она так же боялась неизвестной ей силы оружия, как и Адонайя.

«Я многого не знаю! А от знания зависит сейчас все!» Она смотрела в затылок Адонайи, представляя, как легко было бы приставить ствол револьвера прямо туда, где череп соприкасается с шеей, и нажать на спусковой крючок так, как об этом сказано в книге.

А что потом? Она не знает, ни как громко прозвучит выстрел, ни как велики будут разрушения вокруг, ни того, переживет ли она сама этот взрыв? Ходили разговоры о людях, которые овладевали револьверами для того, чтобы обратить это оружие против своих господ, — это она точно знала. Говорили и о других видах оружия, которые уносили как жизни тех, против кого были направлены, так и жизни тех, кто этим оружием пользовался.

Но если я убью его, то что станется с Праведным Путем? Отсюда с холма она не видела спален, но представляла, где они находятся. Дети, спасшиеся от Чистки, к этому времени уже, наверное, вернулись домой. Они лежали рядом с опустевшими кроватями своих менее удачливых родичей, прислушивались к биению собственных сердец, пока усталость и истощение не погружали их в тяжелое забытье. Их память все еще кровоточила, но время залечивает раны, оно превратит погибших родичей в ангелов, сладко распевающих под сенью развевающегося, как крылья, голубого, как небо, покрывала Богоматери. Воля Господина нашего Царя должна быть исполнена, умершие были взяты, ибо они были избраны, чтобы пройти трудный путь спасения. Они станут ангелами-хранителями выживших, их смерть служила Добру, теперь окропленные кровью поля станут благословенным садом. Таков извечный ход событий. Выжившие дети излечатся. Никто не уцелеет, кроме тех, кто сумеет превратить горькую правду в сладкую ложь, такую приторно-сладкую, что разум в конце концов проглотит ее целиком.

Но что если вторая Чистка последует сразу же по следам первой? А она обязательно последует, не дожидаясь того, как минует срок, священный срок, предназначенный для залечивания ран, если новый альф умрет до истечения времени обязательного перемирия.

Нет, она не может позволить, чтоб ее собственный страх потребовал так много от ее маленьких братьев, которых она оставит за своей спиной. Адонайя должен жить.

Приглушенный расстоянием крик донесся до слуха Бекки. Тихий плач привлек все ее чувства к вершине холма, как будто вел ее туда на ременном поводу.

— Не двигаться! — приказала она Адонайе. — Если я позову, придешь. — При свете луны она увидела, что он слегка кивнул — единственный знак согласия, который он осмелился подать. Осторожно переставляя ноги по тропе, вьющейся меж разбитых кувшинов и сломанных корзин, Бекка пошла туда, откуда раздавался одинокий плач ребенка.

Идти было трудно. Временами под ноги попадались кости; иногда — кое-что похуже. Не все хутора из тех, что пользовались этим холмом, заботились об останках тех младенцев, которых они бросали здесь, и далеко не всегда возвращались за ними, когда раздавался последний в жизни ребенка плач. Да и не каждый альф относился к соседям так дружелюбно, как отец Бекки, и следил за тем, чтобы тела умерших доставлялись домой для достойного захоронения. Бекка старалась не заглядывать в открытые корзины, мимо которых проходила, или в углубления в глинистой почве. Старалась, но какие-то отвратительные свидетельства того, что тут происходило, сами лезли в глаза: маленькие пальчики ног, подогнутые, как лапы паука, схваченного внезапным морозом; крошечная коричневая ручка, сухая и сморщенная, как стручок, ухватившаяся за кусок истлевшей пеленки; пустые глазницы на крошечном объеденном черепе там, где мелкие шмыгари добрались до ребенка, избранного Господином нашим Царем, раньше, чем кто-нибудь пришел за его костями.

Только знание, что хищные шмыгари слишком трусливы, чтобы подобраться к живому ребенку, позволило Бекке оставить Шифру на холме. То безумное, стремительно летящее время снова встало перед ее глазами… Волны памяти обрушивались на нее с каждым ударом пульса. Бегство из хутора с Шифрой на руках, а в ушах уже звенят вопли, уже мчится за ней шквал освященных обычаем убийств… Кража скатерти на кухне… завернуть в нее ребенка… потуже, потеплее… еще тряпичную соску с сахарной водой, чтобы заглушить плач… Небо над холмом… и все время оглядываться, оглядываться в судороге самого примитивного, самого откровенного страха… Карабкаться среди обломков корзин и костей… Корзина, в которой еще лежат останки другого маленького тельца, уже давно бездыханные… выкинуть их вниз, чтобы уложить в этом гнездышке Шифру, чтобы она выдержала здесь день, необходимый Бекке для подготовки неизбежного теперь бегства… ибо именно столько потребуется, чтобы вернуться сюда, схватить сестренку и бежать без оглядки из хутора.

Но прошло гораздо больше дня. Слишком много мужчин прочесывали земли вокруг хутора… Страх Бекки превратился в неистовое желание стать невидимой, он загнал ее в погреб хранилища. Слишком много времени потеряно. Крик Шифры тонок и слаб — безнадежный вопль, совсем не похожий на громкозвучный требовательный плач здорового ребенка. Казалось, он вонзается в бок Бекки остро отточенным клинком вины, невзирая на шумные протесты разума, что не Бекка повинна в той ужасной задержке.

Ребенку упреки не ведомы. Он просто голоден. Бекка помчалась бегом. По пути она отшвырнула несколько предметов, попавшихся ей под ноги, приказав сердцу верить, что это всего лишь камни, в изобилии валяющиеся на склоне. Крик ребенка, становившийся громче, заставлял ее бежать еще быстрее. Позаимствованная у мертвеца корзина при свете луны отбрасывает тень, похожую на живот беременной женщины.

— О Боже!

Бекка рухнула на колени, положив револьвер на холодную землю. Ее руки, намертво сцепив пальцы, прижались к груди, заставив зашелестеть спрятанные там бумаги. Ей просто надо было за что-то ухватиться, иначе последние крохи ее рассудка взорвут мозг и вылетят наружу, оставив пустой череп, сквозь который со свистом мчится холодный ветер безумия. Даже гнездившийся в уме Бекки Червь умолк, не выдержав представившегося ему зрелища.

• Предыдущая
• 72/105
• Следующая