Первопроходец (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 45

Цифровая диагностика услужливо подсвечивает контуры вживлённых имплантов и протезов. Похоже, для местных собственное тело — такой же расходный материал, как дома и улицы.

Глаза части существ, что суетливо снуют по мощёным булыжником мостовым в вечных хлопотах, кажутся пустыми и безразличными. Ни удивления, ни любопытства при виде нас — только тупая безнадёга вкупе с бессмысленным упорством. Наверное, для них любой приезжий — не более чем очередной участник бесконечно воспроизводящегося фарса.

Остальные провожают нас настороженностью и подозрительностью, словно мы тут не просто чужаки, а беглецы с каторги, которые заявились из последних сил просить подаяния. Ещё б шарахались как от прокажённых, для полноты картины. Впрочем, не исключено, что причина в другом: как ни крути, а я со своим ростом и бронёй и Драгана с её ушами представляем собой достаточно колоритную и явно подозрительную парочку.

Одежда карнианцев тоже не особо радует взор — нечто бесформенное, перепачканное и местами залатанное. Интересно, это у них такая традиция — носить обноски через поколение, или попросту денег на обновки не хватает?

Подняв голову, разглядываю клубящееся, словно гноящаяся рана, ржаво-багровое небо. В просветах между бешено несущимися тучами мелькает горчичный диск местного светила. Хочется сплюнуть. До чего ж погано в этом мирке! И как только кто-то умудряется тут жить?

При этом они каким-то образом до сих пор выпускают качественную экипировку. Когда-то я носил их доспех и использовал автомат производства Карнии. Безусловно, сейчас мы не в главном городе планеты, но всё равно не верится, что уровень жизни на периферии и в мегаполисе может разительно отличаться.

Не успеваю я как следует погрузиться в размышления о бытии карнианцев и их удивительной способности не замечать собственную нищету и убогость, как Драгана придвигается ко мне почти вплотную, её дыхание шевелит волосы на моём виске:

— Мне здесь не нравится, Егерь. Чутьё буквально вопит об опасности. Давай поскорее закончим с делами и свалим.

Согласно киваю:

— Аналогично, подруга. Что-то вот ни разу не тянет поселиться тут на пенсии. Ладно, давай ускоримся и не будем терять время.

Плюнув на всё, призываю ховербайк и мы начинаем лететь на скорости мимо обшарпанных домишек над головой прохожих, у которых под ногами чавкает какая-то пакостная жижа. Нос щекочет вонь разложения вперемешку с удушливыми химикатами. Тяжёлый воздух давит на плечи. Кажется, вдыхаемый кислород на вкус — как перебродивший компот.

Ну и дыра! Колыбель фаталистов и самоубийц. Истинное отражение мировоззрения местных. Всё подчинено диктату нестабильности, энтропии, распада. Ничто не вечно, ничто не имеет подлинной ценности.

Петляем по узким улочкам около четверти часа. Наконец, выбираемся из города и летим над разбитой дорогой, пока не исчезает и та. За пределами стен — унылый безжизненный пейзаж, словно мы очутились в одном из тех артхаусных фильмов, где весь хронометраж занимают бесконечные планы пустынных равнин и тоскливо завывающего ветра.

Вокруг, насколько хватает глаз — бурая каменистая пустошь и изрытая оползнями почва, кое-где оживляемая клочками чахлой серой растительности, больше похожей на мох или лишайник с редкими вкраплениями кислотно-зелёного. Небо затянуто плотной пеленой облаков кислотно-жёлтого оттенка. То тут, то там на горизонте вспыхивают зарницы вокруг зубчатых вулканических пиков, но раскатов грома что-то не слыхать.

По мере приближения к горам гнетущую тишину нарушают лишь отдалённое ворчание магмы в недрах да пронзительные крики каких-то летучих созданий, что чёрными росчерками мелькают в вышине. Солнце почти касается края неба, окрашивая мир в болезненные желтушные тона. По прикидкам, до наступления темноты — часа три от силы.

Надо ускориться. Не хотелось бы встретиться с Сколопендроморфом в потёмках. Тем более, мне уже известно, что он отлично видит в инфракрасном спектре и имеет кучу иных противных сюрпризов для назойливых охотников.

Преодолев очередной подъём, оказываемся на гребне пологого холма. Дальше местность понижается, переходя в череду каменистых распадков и овражков, покрытых жёсткой растительностью. Где-то там, в одной из расселин, и окопался наш клиент. Ховербайк приходится отозвать и дальше двигаться пешком.

Вздохнув, в очередной раз оглядываюсь на Драгану. Та с вызовом вскидывает точёный подбородок, длинный клинок в её руках поблёскивает холодной сталью.

Спускаемся по склону, то и дело поскальзываясь на россыпях гравия. Драгана ругается сквозь зубы на ломаном грубом наречии дроккальфар. Не нужно обладать Универсальным переводчиком, чтобы понять, что это — чистый мат-перемат

Дно ущелья встречает нас удушливым жаром и вонью сероводорода. Должно быть, где-то рядом бьют термальные источники. Так, это уже веселее. Как и говорил инфо-пакет: горячие ручьи для нашей твари — что родной дом.

Адаптивный морфогенез перестраивает лёгкие, позволяя существовать в области нехватки кислорода и отфильтровывать вредные примеси. Драгана же надевает под шлем небольшую дыхательную маску.

Ориентируясь по нарастанию «ароматов», двигаемся вглубь распадка. Камни под ногами плавно сменяются зыбучим грунтом, испещрённым лужицами мутно-жёлтой жижи. Всюду — клубы пара, зелёные пятна примитивной растительности, скопления неведомых минералов. Красота, аж дух захватывает! Нет.

Аккуратно обходим крупный гейзер, из которого с шипением вырываются струи кипятка и какой-то подозрительно знакомой кислоты. Нормальный такой стихийный огнемёт. Драгана невольно отшатывается, прикусив губу.

— Ты как, ушастая? — окликаю её, не забывая сканировать пространство.

— В порядке, — отмахивается дроккальфар. — За себя волнуйся лучше.

— Угу. Я чую какое-то движение впереди. Похоже, наш клиент нас заметил и вышел поздороваться.

С треском рассыпаются камни, открывая нашему взору свёрнутые кольца.

Твою дивизию, ну и громадина!

[1] Инсоля́ция — облучение поверхностей солнечным светом (солнечной радиацией).

Глава 27

Отрывисто приказываю Драгане укрыться и прикрывать меня издали. Она коротко кивает, падая на одно колено за валуном и вскидывая брошенную ей снайперскую винтовку.

Шипение нарастает, переходя в басовитый рокот множества суставчатых конечностей, несущих массивное тело хищника. Уже можно различить отдельные детали — мелькание зазубренных лезвий конечностей, переливы хитиновой брони, пульсацию вздутых нарывов, наполненных ядом. Сколопендроморф — настоящая машина смерти, идеальный продукт эволюции, заточенный окружающим миром под свои нужды.

Тварь реально здоровенная: в длину метров двадцать, не меньше. Чудовищная помесь мокрицы, многоножки и богомола. По хищно изогнутому, хитиновому телу бегут волны плотно спаянных сегментов, усеянных пористыми бугорками и острыми шипами.

Каждая выпуклость оснащена парой фасеточных глаз, беспрестанно шарящих вокруг. От удлинённой, приплюснутой башки отходят две пары мощных челюстей, щерящихся зазубренными крючьями и покрытых едкой слюной. По бокам головы топорщатся пучки гибких, нитевидных антенн, трепещущих в воздухе и считывающих малейшие изменения среды. Подо ртом пульсируют набухшие железы с парализующим ядом.

Длинное членистое туловище опирается на россыпь сегментированных лап, с каждым шагом вонзающихся в каменистый грунт, как стальные копья. Каждая конечность — это клубок литых мышц и жил, обтянутых хитиновыми пластинами и увенчанных парой зазубренных, как ножи мясника, лезвий на концах — отличный инструмент для бурения почвы, лазанья по отвесным скалам и потрошения жертвы.

Поверх основного панциря там и сям выпирают гроздья опухолевидных наростов в палец толщиной. Эти штуки пульсируют и переливаются в такт биению гигантского сердца монстра. Кажется, там внутри клубится сжатая до предела энергия. Неизвестно, то ли твари Карнии эволюционировали наравне со своей средой обитания, впитав аркану, то ли Сопряжение