Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 7
- Предыдущая
- 7/82
- Следующая
В машине «воспитанная девочка» уныло признала, что первый выход в свет, похоже, станет последним. Никто не ловил ее взгляд, не подходил знакомиться, не просил телефон. Все были заняты только собой или своими тетками — самодовольными, холеными, богатыми. Незадачливая «дебютантка» начала входить в раж. «Никому из этих сытых болванов и в башку не придет, каково терять единственный шанс пробиться наверх. И где прикажете теперь знакомиться? В метро, автобусе? Так там приличный народ не ездит. Таскаться по музеям, зевать в консерватории?». Кристина накачивалась жалостью к себе, как велосипедная шина — занудно и безостановочно. Ее раздражали и собственная наивность, и прежний восторг, и Ордынцев с его славой да седыми висками, и выпитое мартини, и длинноногая красотка, сдуру вляпавшаяся в коротышку, и эта машина, и вечер, на который возлагались большие надежды. Какие — не знала сама, но четыре часа назад сердце билось барабанной дробью, а сейчас даже не стучит — пукает, как старый соседский кот, постыдно, уныло и жалко. «Ну и черт с вами! — подытожила бедняжка. — Сама себя сделаю, без вашей дурацкой помощи, тем более, любви». Чья поддержка посылалась подальше, было не ясно, но уныние сменилось веселой злостью, а это было приятнее.
— Кажется, приехали, — ворвался в мысли молчавший всю дорогу Ордынцев, — напомни подъезд.
— Третий, — буркнула «психоаналитик» и взялась за ручку, собираясь выйти из машины.
— Не выпади.
— Вашими молитвами, — пробурчала экс-сопровождающая под нос и приготовилась выскочить. — Спасибо, Евгений Саныч, до завтра, — поблагодарила с достоинством.
— Подожди, — Ордынцев внимательно смотрел на расстроенную девушку, которая изо всех сил старалась скрыть эмоции. — Это я хочу сказать тебе спасибо. За вечер, за терпение, за тактичность. Извини, что прежде времени увел тебя. Я все понимаю и обещаю исправиться. Но и ты пойми: хорошее вдвойне хорошо, когда оно коротко, — и улыбнулся.
Черт бы побрал эту знаменитую улыбку!
В квартире повсюду горел свет, монотонно бормотал телевизор, но ее не встретил никто.
— Родители, вы где? — весело крикнула гулена, стягивая в прихожей сапоги. Кроме бубнящих экранных голосов других звуков не было. — Кто живой? — громко вопросила она, входя в гостиную.
Спиной к двери в кресле сидела мать. Не поворачивая головы, тусклым голосом ответила.
— Не кричи, у меня неплохой слух.
— А папка где? Он же сегодня, вроде, дома.
— А он и дома, — Мария Павловна, наконец, повернулась к дочери лицом. На Кристину невыразительно смотрели красные, опухшие от слез глаза. — Только дом у него теперь другой.
— Ты плакала? Что случилось? — ей вдруг нестерпимо захотелось заткнуть уши и вернуть вчерашний день. Пусть бы и вечера сегодняшнего не было, только бы вернуть вчера!
— Отец бросил нас, дочка, — равнодушно сообщила мать. И разрыдалась.
Кристина молча пошла в кухню за валерьянкой.
Глава 4
Новый год встречали уныло. Зазывала в гости Ольга, приглашала Ненцова — обе сулили золотые горы. Звонила даже Макарона: у Таньки собирались бывшие одноклассники. Не пошла ни к кому. Накрыли дома журнальный столик, приставили к дивану и уселись вдвоем с матерью. Места хватило всем: шампанскому, икре, оливье, курице. И двум матренам, брошенным легко и беспечно, как выбрасывают из ботинка песок, который мешает свободному шагу.
«А папаша оказался ходок, — думала Кристина, подкладывая матери салат. — Ходок и предатель!» Как можно было так с ней поступить? Уйти, не попрощавшись, смыться молча, трусливо, внезапно. Разве дочь — это гнойный отросток или грыжа, которые должен отсечь хирургический нож? Сдерживая слезы, она пялилась в экран, где скакал и резвился развеселый народ. А у них только потрескивала свеча на столе, румянилась безногая курица и выдыхалось шампанское. Рановато разлили, Горбачев еще только начал «хгакать». Отец точно знал минуту, в которую раскручивать витую проволочку. При нем наполнялись бокалы под бой курантов: удар — бокал, бокал — удар. Сколько бы ни было гостей, последний удар всегда приходился на последний бокал — уму непостижимая точность! Вот только с ними папаня просчитался: растранжирил ради чьей-то юбки. «Кажется, мама говорила, отец с этой девкой работает вместе. Вроде, она анестезиолог. Режут на пару: папочка кромсает, его пассия усыпляет. Та еще картинка, «Черный квадрат» отдыхает». Кристина посмотрела на мать. Невыразительное, без косметики лицо, скорбно поджатые губы, морщины, неухоженные волосы, тусклые глаза — старуха. Немудрено, что отец переметнулся. Внезапно ее охватила злость. «Клуша, курица безмозглая! Не следила за собой, вечно в халате, всем недовольна, постоянное хныканье. То бок колет, то голова болит, то устала. А уж деньгами достала всех: давай да давай. Кто выдержит! И сейчас — пилит одно и то же: будь проклят подлец». Кристина одним махом осушила рюмку с водкой.
— Ты пьешь, как алкоголик, — вяло заметила мать, — порядочной девушке так не пристало.
— Я в порядочные не стремлюсь, — буркнула дочь.
— Что?
— Старый год провожаю, — о, Господи, никогда она не станет такой, лучше бы удавиться!
На экране появилась заставка, забили куранты. Мария Павловна тяжело поднялась с дивана и повернулась к дочери.
— С Новым годом, доченька! — глаза наполнились слезами. — Удачи тебе, исполнения желаний. Будь счастливее меня.
— С Новым годом! Не унывай, мам, прорвемся, — Кристина ткнулась шампанским в протянутый бокал: не звон, а жалкая пародия. И подмигнула. — В сорок пять — баба ягодка опять. А ты у нас даже не ягодка — цветочек.
— Ты пошлишь, — вздохнула мать. Но повеселела и выпила в один присест свое любимое «брют».
День начался с приятного сюрприза. Неделю назад Кристина посеяла где-то сережку. Любимую, с тремя крохотными бриллиантами, капелькой сверкавшими на золотом резном листке. Три вечера подряд удрученная растяпа рылась во всех карманах, сумках и шкатулках, перевязывая на удачу ножку стола. Сережка, как в воду канула! А следом сбежал и ее даритель: так же тишком и подловато. Оба дали драпу, не удосужив позаботиться о собственной замене. «Унижение обид не пересчитывает. Переживу!» — решила обиженная и смирилась с пропажей. А сегодняшним утром их разбудил звонок. Первой к телефону подскочила мать.
— Тебя, — разочарованно доложила она, протягивая трубку.
— Алло?
— Кристина Дмитриевна?
— Да, — Господи, какой полоумный звонит первого января ни свет, ни заря, да еще с таким официозом? Голос абсолютно незнакомый. — С Новым годом!
— Спасибо, вас также. А кто говорит?
— Мы с вами дважды общались, но информация была односторонней, — туманно пояснил абонент. — Я о вас знаю много, вы обо мне — ничего. Почти ничего, — отредактировал себя «будильник», — но…
— Извините, я не люблю пустые разговоры. И мне не нравится, когда звонят незнакомые, которые даже не пытаются себя назвать, — она протянула к телефону левую руку, готовая нажать на рычаг.
— Простите, — поспешно повинились на том конце провода, — вас беспокоит Кирилл. У меня сережка. Золотая, в форме кленового листа, с тремя бриллиантами в центре. Думаю, это принадлежит вам. Извините, что не сразу отдал. Обстоятельства, — снова напустил туману неизвестный Кирилл. И деловито поинтересовался. — Когда я могу вам ее передать?
— Сегодня! — ляпнула, не подумав, растеряха. А что тут думать? Чудеса не любят мыслей, а что этот звонок чудо — и дураку ясно. — Часов в шесть вас устроит?
— Вполне. Где?
— «Маяковская», центр зала, — уж там-то вычислить этого «икс» будет не трудно. — Как я вас узнаю?
— Узнаете! — весело обнадежил «икс» и положил трубку.
— Не очень-то вежливо! — буркнула гудкам Кристина и придавила рычажок. Но придираться к мелочам не стала, а, напевая под нос, направилась в ванную.
- Предыдущая
- 7/82
- Следующая