На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина - Страница 19

С того вечера Лене, к ее сожалению, пришлось бывать в кругу офицеров. Ротбауэр говорил, что быть его парой на мероприятиях прямая обязанность помощницы. Пару раз они ужинали в одном из ресторанов Минска. А в конце апреля после успешной выставки «зверств коммунистического режима», в отделении АРР был устроен небольшой прием, на котором присутствовал лично Кубе и остальная верхушка комиссариата. И несколько раз Ротбауэр устраивал вечеринки в квартире, на которые приказным тоном требовал присутствия Лены. Теперь они не носили холостяцкий характер, эти вечера. Теперь алкоголь не лился рекой, а за столом были даже гостьи, сотрудницы комиссариата или штаба АРР или гастролирующие в Минске немецкие актрисы и певички, все коренные немки, смотревшие на Лену свысока.

Лена всякий раз наблюдала за соседями по столу и поражалась тому, какими разными могут быть эти люди в зависимости от окружения. И ненавидела их, поражаясь этой двойственности. Лена знала, что один из офицеров айнзацкоманды, который так внимательно ухаживал за ней во время ужина и даже купил ей в подарок у девушки-цветочницы в ресторане дорогой букет роз, руководил очередным погромом в гетто и, вполне возможно, лично стрелял в ее ровесницу. Лена тогда с трудом заставила принять эти кроваво-красные розы под внимательным взглядом Ротбауэра, ненавидя не только немцев, сидевших в зале ресторана, но и себя саму за то, что она сейчас была так близка им.

— Я не могу так, — жаловалась она Якову в редкие их встречи на рынке у палатки сапожника. — Я больше так не могу…

— Ты должна, — всякий раз напоминал он ей в ответ. — Это твой долг перед родной страной и перед советским народом. Защитить достояние. Сохранить по возможности богатства.

Да, Лена признавала его правоту. Почти за два месяца работы в отделении АРР им удалось предотвратить дважды хищение полотен художников прошлого века. Только вот в начале мая прямо из-под носа немцев забрали из одного из краевых музея-усадьбы картины Горавского, Олешковича, Ходоровича и других мастеров, которых немцы хотели использовать как символ белорусского творчества. Правда, после выставки все полотна ждала одна участь, как успела узнать Лена — отправка в Германию. Безвозвратная. Обо всем этом Лена узнавала не только на рабочем месте, но и во время вот таких ужинов и приемов, когда алкоголь развязывал языки.

Правда, одну из операций провалили. Несколько старинных картин все же попали в руки отделения штаба АРР. Как сказал Яков Лене после, слишком опасно для нее было бы так часто обводить немцев вокруг пальца. Разве не подозрительно, что прямо перед их носом исчезали дорогие полотна?

Ротбауэр тогда был очень доволен уловом, который довелось привезти из схрона одного из коллекционеров, сумевшего сохранить свои сокровища после присоединения западных земель Белоруссии. Лена и не подозревала в нем прежде такой страсти к картинам, как увидела тогда при приеме картин. Он лично осматривал каждую, восхищаясь мастерством художников прошлого века. Особенно ему приглянулась одна картина, кисти Олешковича, на которой была изображена Мадонна с младенцем. Как сказал после немецкий эксперт, это был набросок, своего рода проба перед созданием основной работы, которую нашли в одном из музеев Польши. Но от этого картина не становилась менее красивой, возразил ему Ротбауэр тогда.

Лена запомнила эту картину, потому что Комаров, разбирая прибывшие полотна и расставляя те вдоль стены перед предстоящим осмотром в отделении АРР, вдруг замер с ней в руках и шепотом позвал ее взглянуть на полотно.

— Словно с тебя рисовали…

— Не говори глупостей!

— Нет-нет, посмотри! Если бы не датировка, решил бы, что с тебя рисовали. Может, это кто-то из твоих предков? — Саша повертел в руках картину, внимательно посмотрел на подпись. — Тысяча восемьсот двадцать третий… Больше ста лет назад. Может, и правда, кто-то из твоих родственников?

— Нет, никак невозможно, — отмахнулась Лена, забирая полотно и ставя аккуратно картину на пол. — Я не белоруска. С одной стороны — русская, из-под Ржева. С другой стороны, с папиной — с Поволжья. Да и сходства не вижу. Тебе просто кажется, вот и все, Саша. Ничем она на меня не похожа.

Картина не была отправлена в Германию с остальными, как проверила потом Лена, копируя списки грузов из Минска, чтобы сохранить на будущее. После окончания войны эти списки обязательно пригодятся, чтобы вернуть все награбленное обратно, Лена верила в то всем сердцем. Мадонна исчезла даже из картотеки отделения, словно ее и не было. Значит, кто-то из сотрудников, пользуясь случаем, забрал полотно Олешковича себе. Значит, картина исчезла безвозвратно. Как и многое из того, что немцы разграбили во время оккупации.

— Сволочи! Они за все ответят, как придет время! — сплюнул сквозь зубы Яков, когда Лена рассказала ему о пропаже картины, передавая списки очередного отправления художественных ценностей в Германию.

— Что-нибудь слышно о наших? Какие последние сводки? — поинтересовалась Лена, зная, что среди людей Якова были и те, что слушали тайно сводки Совинформбюро и сообщали о движениях на фронте. Только благодаря им и узнали когда-то, что Москва устояла перед натиском немцев, что по-прежнему страна ведет борьбу с оккупантом и не намерена сдаваться. Но как же долго!..

— Ожесточенная борьба с противником на всех фронтах, — уклончиво повторил Яков некогда услышанные по радио слова диктора, отводя взгляд от ее лица, на котором без труда читалась надежда. Он не хотел видеть, как погаснут разочарованно ее глаза при этих словах. Иногда даже самая яркая надежда на то, что вот-вот Красная Армия вернется в родной край и погонит оккупантов, гасла при понимании, как долго длится война.

— Есть новости о Лее? — просил тихо Яков, пытливо вглядываясь в лицо бывшей соседки.

Тут настала очередь Лены отводить взгляд. И не потому, что за последние два месяца ей так и не удалось увидеть его жену. А потому что совсем недавно позвал к себе в комнату Ротбауэр после очередного визита к стенам гетто и, глядя в окно, отстраненно и буднично, словно сообщая, что завтра переменится погода, сказал:

— Нет нужды больше ходить к гетто. Детский дом вместе с воспитателями ликвидирован в начале марта. Я думаю, мы оба понимаем, что это значит, Лена. Если не веришь мне, спроси Курта или Вольфганга. Забудь о своей еврейке. Не думаю, что ей удалось выжить. Вы же до крайности сентиментальны, помнишь? Вряд ли она бросила бедных маленьких жидов…

— Это же дети, — только и сумела произнести Лена, пораженная до глубины души его равнодушием.

— Это были маленькие жиды. А именно жиды, будто черви, точили Европу изнутри, — отрезал Ротбауэр, погасив резким движением окурок. — Мы всего лишь спасаем мир от тлетворного разрушения.

После этого разговора Лена долго лежала без сна, ворочаясь в постели. Ей казалось, что вряд ли она сумеет найти силы выйти утром, как ни в чем ни бывало на работу, и выполнять привычные обязанности, глядя на ужасающие символы на форме Ротбауэра. Она думала, что не сможет и слова сказать немцам, даже в одной комнате находиться с ними. Но пришло утро, а вместе с ним и понимание того, что она должна сделать это. Просто потому что на нее рассчитывали люди. Потому что это был ее долг как комсомолки и патриотки. А еще потому, что маячила где-то впереди неясная надежда на то, что однажды группа Якова поможет бежать военнопленным, работающим в отделении АРР, как обещал ей однажды Йоффе.

Потому, что это означало спасение жизни. Пусть и не жизни Леи.

Восемь человек бывших военнослужащих…

— Но ты не знаешь точно, — упрямо повторил Яков, когда Лена была вынуждена рассказать ему об этом разговоре с Ротбауэром. Он сам обо всем догадался по ее взгляду. Она никогда не умела скрывать свои эмоции, потому до сих пор удивлялась, что так долго работает у немцев, и никто даже не заподозрил ее истинных мыслей.

— Я не знаю точно, — призналась она, понимая, как важно ему не потерять надежду.

— Немец сказал — Курт и Вольфганг. Кто это? — жестко спросил Яков тоном, от которого у Лены мурашки побежали вдоль позвоночника. А может, это просто от порыва пронизывающего ветра, не по-весеннему холодного, стало так не по себе.