На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина - Страница 28

Сначала Лена еще верила, что найдет способ вырваться даже после того, как их заперли в вагонах. Шло время, но состав не трогался с места, а их разговоров немецких часовых она поняла, что ждут подачи паровоза из депо. Тот так неожиданно сломался аккурат перед отправлением, что даже подозревали диверсию со стороны местных рабочих депо. Лене тогда показалось, что сама судьбы улыбается ей сейчас. Особенно, когда немцев сменили полицейские, набранные в батальон из белорусской молодежи.

Наученная горьким опытом прошлой кражи, Лена прятала марки и талоны в потайном кармашке сумки, и именно ими и попыталась соблазнить часового — коренастого парня, то и дело растиравшего ладонями уши от ночного холода. Правда, тот согласился не сразу помочь. Все отнекивался и говорил, что ему нет резона ходить по ночному Минску после смены, объясняясь с каждым патрулем. Но Лена пообещала ему не только то, что хранила в сумочке, но и часть марок из своих запасов, и бутылку самогона, и мешочек табака, которыми планировала расплатиться за провоз до Борисова. Она бы сейчас все что угодно пообещала этому полицейскому, лишь бы он добрался до Йенса и попросил того подтвердить ее личность. Лена была уверена, что старый Кнеллер не оставит ее в этой беде, а обязательно найдет способ вызволить. А еще она очень старалась не думать о том, как сходит с ума от беспокойства сейчас мама. И о том, удалось ли группе Якова ликвидировать Ротбауэра и уйти в лес, как и было запланировано с самого начала.

Полицейский сменился только после полуночи. Лена с надеждой смотрела через щель между досками вагона, как он уходит в темноту, напоследок кивнув ей. Скоро она выберется отсюда. Это все, о чем она старалась думать те минуты, когда сидела в душном вагоне и слушала тихие рыдания и редкие перешептывания. Скоро она выберется отсюда. И снова и снова прокручивала в голове музыку адажио второго акта «Лебединого озера», закрыв глаза и представляя, что она снова и снова выбегает к Паше из-за кулис, снова и снова взлетает вверх, ощущая силу его ладоней на своей талии. Нежный и одновременно чувственный танец двух влюбленных. Да, возможно, Мария Алексеевна была права — Лене пока не по зубам была роль коварной соблазнительницы. Но Одетта тогда удалась определенно. Лена до сих пор слышала эти аплодисменты и видела, как медленно поднимается с кресла Петр Андреевич, признавая их с Пашей мастерство. Кто знает, как бы все обернулось, если бы она осталась в Москве тогда, летом сорок первого?..

Полицейский вернулся нескоро. Он перемолвился парой слов с часовыми, прикурил у них сигарету и нарочито медленно двинулся к вагону, где Лена ждала его, приникнув к щели.

— Давай, что обещала, — резко сказал он и быстро выхватил марки и пальцев Лены. Наверное, надо было сначала спросить, а уже потом просовывать в щель обещанную награду, но Лена так торопилась узнать, когда за ней придут…

— Сука ты, — злобно сказал в ответ на ее расспросы полицейский и ткнул пальцем на скулу, где разлилось красным пятно, и даже в скудном освещении станции были заметны ссадины. — Видишь, как по твоей милости приложили? Этот немец так и разорался, что не знает ничего и никого. Да еще позвал патруль, чтобы хорошенько дали под зад. Старый пердун!

— Это неправда! — вскрикнула Лена. — Ты просто не ходил никуда! Ты лжешь!

— Думай как хочешь, — сплюнул в сторону вагона полицейский, и Лена отшатнулась в темноту, опасаясь, что он может попасть в нее через щель. — Привет великой стране Германии!

Состав тронулся ровно в пять утра, как и говорили болтливые часовые. От суровой реальности уже было никуда не скрыться. Мир музыки не спасал — слишком громкими были рыдания или одинокий плач младенца, то и дело раздававшиеся в вагоне, набиравшем скорость. И слишком огромными были отчаяние и страх за маму, от которой все дальше и дальше увозил состав на запад.

Лене казалось, что этот путь в страшную неизвестность будет бесконечным. Она наблюдала через щель между досками вагона, как все дальше и дальше остается позади Минск с мамой, и с трудом подавляла плач, поднимающийся откуда-то из глубины груди.

«Что толку сейчас плакать? Только силы потратишь. Или воду», — это сказала соседка по несчастью и по вагону, крепко сбитая и высокая Катерина, пришедшая в злополучный день на рынок менять гусей.

— И гусев не сменяла, и сама сгинула, — вздохнула она. — Мати одна с сестрами теперь. Тяжко ей буде…

К удивлению Лены, Катерина была почти спокойна. Только легкая дрожь ладоней выдавала в ней волнение, в остальном было сложно разгадать, что чувствует сейчас эта девушка с некрасивым, но при этом приятным лицом. Она чем-то походила на работницу тети Оли в Москве, пришедшую в город на заработки. Такое же спокойствие, такая же покорность обстоятельствам, такая же крестьянская рассудительность. Именно Катерина к концу первых суток, когда все поняли, что не будут не только кормить или поить усталых от дороги людей, но и не выпустят из вагона справить нужду, распорядилась очистить угол и самим организовать «отхожее место».

— Будет же пахнуть, — робко возразила Лена, у которой в голове не укладывалось, как это можно будет сделать под чужими взглядами, особенно мужскими.

— Зато пузо не лопнет, — отрубила Катерина. Ей, как и остальным девушкам и паренькам, почему-то было легче сходить, повернувшись спиной к остальным пассажирам вагона, в мнимом укрытии от взглядов за пальто и кофтами, которые товарищи по несчастью держали в руках как ширму.

А вот городским, «сахарным», как обозвала без злобы Катерина, было сложно. Одна из девушек отказалась наотрез, и страшное пророчество Катерины сбылось к концу вторых суток. Она долго мучилась и страшно кричала от боли. Страшно для остальных, вынужденных слушать эти крики, превратившиеся в глухие стоны, которые смолкли под вечер.

Эта несчастная не дожила всего пару часов до того момента, когда измученных людей выгнали из вагонов справить нужду и утолить невыносимую жажду. По вывеске на станции, которая белела крупными буквами на небольшом здании вдалеке, стало понятно, что состав уже пересек границу и находился в Польше. Лена надеялась на то, что путешествие закончится здесь. Из Польши не так далеко пробираться домой, если удастся сбежать. Но, к ее разочарованию, оказалось, что это только промежуточный пункт, на котором предстояла очередная сортировка. Правда, сначала все же допустили к широким бадьям, наполненным водой, давая людям напиться. Впервые за два дня, что состав был в пути.

Вода была грязная и мутная. На зубах скрипел песок, когда она попадала в рот, он забивался в трещинки иссушенных губ. Но Лене уже было все равно — она опускала ладони в эту живительную влагу и жадно пила, пока ее не отпихнул немецкий конвоир, вынуждая уступить место следующему страждущему. И давая самой Лене возможность взглянуть на все происходящее со стороны и с тоской подумать о том, как обращаются с ними немцы. Вода из бадей, предназначенных для питья скоту. Нужду заставили справить прямо тут, у вагонов, у всех на виду. Словно они не люди вовсе, а животные какие-то.

— А мы для них животина и есть, — проговорила Катерина, стоявшая рядом, и Лена поняла, что произнесла свои мысли вслух. — Рабочая животина, на которой теперь они будут пахать ейную великую Германию.

Потом всех снова согнали на площадку и разделили на две большие колонны — мужскую и женскую, причем женская ощутимо была больше по составу. Отсортировали из женской колонны всех тех, у кого на руках был маленький ребенок, и куда-то увели. В том числе и молодую женщину с младенцем, которая ехала в одном вагоне с Леной. Он уже давно не плакал, и Лене было страшно подумать о том, жив ли ребенок в этом свертке, который женщина по-прежнему крепко прижимала к своей груди. Молоко несчастная мать потеряла почти в самом начале путешествия.

— Куда ее теперь? — сорвался с губ Лены вопрос. Катерина, стоявшая в колонне рядом с ней, равнодушно пожала плечами.

— Лучше думай, куда тебя теперь.

— Как ты можешь?! — возмутилась Лена, пораженная до глубины души ее равнодушием. — Она, быть может, потеряла ребенка!