На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина - Страница 30

Лена не дала ему закончить фразу и протянула часики, которые все эти дни прятала за рукавом пальто. Воротничок в сумке и эти часы на запястье — это все, что осталось у нее от дома и семьи. Но она каким-то шестым чувством понимала, что ей просто необходимо остаться возле Кати. Только вместе они смогут что-нибудь придумать и вырваться из этой ловушки, в которую их загнали. Она не знала, как и когда это произойдет, но точно понимала, что это когда-нибудь непременно случится. Главное остаться рядом.

— Я прошу…

Переводчик взял в руку часики, пристально рассмотрел их, удовлетворенно кивнул и отошел от них, чтобы вернуться со своей знакомой.

— Нет! — резко ответила немка на предложение полицейского взять Лену. — Она не подходит. Посмотри на нее! Худая, как щепка. Ниже меня ростом.

Немка вдруг схватила руку Лены, сильно сжав запястье, и перевернула ладонью вверх.

— Кожа нежная. Она не знает работы. А вот руки ее соседки знают, тут даже смотреть не надо. Мне нужны деревенские девушки, а не городские неженки. Посмотри на ее наряд, на ее лицо. Да в Розенбург будут бегать кобели со всей округи, словно у нас сука с круглогодичной течкой! Все знают, что русские девки распущены и блудливы. Особенно из города. Если бы я выбирала девок в бордель, прости Господи, я бы, может, и подумала. А мне нужны работницы по дому…

Лена понимала не все из быстрой речи немки, но достаточно, чтобы вспыхнуть от злости и обиды при этих словах. Тело отозвалось воспоминанием о боли и унижении, которые только вчера творили пальцы доктора при осмотре.

— Она девственница, — проверил по бумагам переводчик. — А еще мы недавно узнали, что русские на удивление скромны и набожны. Так что не думаю, что с этим возникнут сложности, фрау Биргит. Подумайте сами. Кого бы вы хотели видеть на вечерах перед гостями Розенбурга — эту толстую корову рядом или ее? Думаю, что госпожа фон Ренбек согласилась бы со мной.

— Да она не поднимет поднос, чтобы выйти в зал! Руки — тростинки!

— Зато она говорит на нашем языке, — парировал переводчик, как заправский торговец на рынке, защищая свой товар перед покупателем. — Это большой плюс, сами понимаете. Она сможет без труда понимать домашних и переводить приказы остальным. Это облегчит намного вашу работу, фрау Биргит. Да и госпоже фон Ренбек будет удобнее, если у нее будет хоть кто-то говорящий из прислуги. Фрау Биргит, посмотрите на нее. Она явно создана для этой работы. Ни один бауэр не возьмет ее в хозяйство, и все, что останется ей — идти на стекольный завод или на шахту. А то может, даже в трудовой лагерь. Девушка хорошо образованна, интеллигентна. Она идеально подходит для работы в Розенбурге. И потом — эти девушки сестры. Ваше милосердное сердце едва ли не дрогнет разлучить родную кровь, оставляя эту несчастную для тяжелой работы в шахтах.

Немка задумалась на мгновение, потом схватила пальцами подбородок Лены и покрутила ее голову из стороны в сторону, разглядывая. Потом кивнула своим мыслям и повернулась к переводчику, ожидающему ее решение. При этом она нетерпеливо вытирала пальцы платком, будто испачкала руку, коснувшись Лены.

— Франц, голубчик, ты же всегда был несмышленым парнем, но как можно не видеть, что они друг другу никто? Они похожи как ворона и голубь.

— У нас разные отцы, — поспешила сказать Лена, стараясь убедить в этой лжи немку. Она слышала, как появились в голосе той совсем другие нотки, мягкие и певучие, поэтому понадеялась, что слова полицейского о добром сердце женщины правдивы.

Это было ее ошибкой. Немка прищурила глаза в гневе. Ей явно не понравилось, что Лена вмешалась в их разговор. Сердце Лены тут же упало куда-то в живот от страха, что все потеряно, и им все-таки придется расстаться с Катей.

— Я заплачу за нее половину того, что просят. Потому что она едва ли будет работать на половину так же, как эта.

— Но, фрау Биргит, это в полной мере компенсируется ее знанием…

— Половину! — отчеканила немка. — Я уже заранее чувствую, как намучаюсь с этой девкой. Должна же быть хоть какая-то компенсация.

Переводчик склонил голову в знак согласия и показал рукой в сторону стола администрации биржи, вежливо пропуская женщину вперед. Катерина нетерпеливо дернула Лену за руку.

— Ну? Что тут?

— Нас купили. Вдвоем. Для работы где-то в Розенбурге. Я не все поняла, но точно знаю, что это не бордель. Думаю, это…

Договорить Лене помешал сотрудник биржи, который пришел за девушками, чтобы выдать немке ее «приобретение». Совершенно не церемонясь, он схватил их обеих за предплечья и потащил в сторону небольшой грузовой машины, возле которой ждала покупательница, недовольно поджав губы.

Она была не одна. Неподалеку от водительской двери стоял молодой темноволосый мужчина. Кепка была надвинута так низко, что бросала тень на его заросшее щетиной лицо, и Лена не сумела понять, отчего он так криво улыбается, глядя все происходящее. То ли это его забавляло, то ли он наоборот был недоволен тем, что видел. Одеждой — клетчатой рубашкой с нашитым значком «Р» на груди и широкими грязными брюками — этот человек сильно отличался от аккуратных немцев, пришедших на биржу.

— Девицы сядут в кузов, Войтек, — сказала немка шоферу, когда помощник вывел к грузовику третью работницу, выбранную на бирже. Высокую русоволосую, с длинной и толстой косой, уложенной короной вокруг головы. Красивые голубые глаза запали от недостатка воды и питания, но было видно, что она не так уж и недурна собой под грязью, покрывающей широкоскулое лицо.

— Матерь Божья, какой от них невыносимый запах! — немка приложила платок к носу, как делала это неоднократно ранее, и Лена со стыдом поняла, что она права. За эти дни, проведенные в духоте товарного вагона, запах мочи и пота настолько впитался в одежду и волосы, что казалось, от него никогда не избавиться. Неудивительно, что русские сейчас казались дикарями этим чисто и со вкусом одетым немцам, которые не скрывали своей брезгливости, едва начинали осмотр будущих работников.

Лене было неловко, что она так неопрятно выглядит сейчас. Поэтому она предпочла бы, чтобы шофер не помогал ей забраться в кузов. Чтобы не думал лишний раз, что она такая грязная. Но Войтек смело шагнул к ней и обхватил руками ее тонкую талию, даже не поморщившись, когда запах, вероятно, ударил ему в нос. На какое-то мгновение их взгляды встретились, и Лена поразилась тому, какими темными казались его глаза в тени козырька кепки. А потом он легко, словно пушинку, перекинул ее в кузов, не давая даже секунды, чтобы смутиться силе его рук и смелости жеста. Только произнес короткое и быстрое «Проше» в ответ на ее тихое «Спасибо».

— Лях, — сказала Катерина, когда девушки расположились в кузове, и грузовик тронулся с места. — Лях в работниках у немки той. Приметила?

Лена только пожала в ответ плечами, почувствовав вдруг неимоверную усталость. Хотелось лечь в кузове, закрыть глаза и заснуть. И в то же время нужно было держать глаза широко открытыми, чтобы понять, куда именно их привезли и как отсюда можно бежать домой, в Минск. Она старательно разглядывала улицы города, по которым их везли, с ровными рядами каменных невысоких домов, с большими витринами, с одетыми словно с картинки прохожими и с ненавистными флагами на каждом шагу. Лена смотрела на этот чистый цветущий город и его жителей и вспоминала руины, в которые превратили город ее детства. Как же она ненавидела немцев в эти минуты, видя этот контраст!

— Тварюги немецкие! — прошипела тихо девушка с короной из косы. А потом осеклась, покосившись на Лену с Катериной. Испугалась, что позволила себе лишнего. Чтобы успокоить ее, Лена потянулась к ней и сжала ее ладонь в знак того, что разделяет ее чувства, что она «своя». И при этом прикосновении девушку словно прорвало — она заговорила, захлебываясь словами, мешая русский язык и белорусский.

Ее звали Яниной. Родом была из Лиды, откуда в начале прошлого лета девушка перебралась в деревню Таборы под Минском к родственникам матери. Хотела поступать в училище в городе, быть «сестрой» при больнице. Но началась война, и все планы рухнули. Жилось в деревне голодно. Ютились по чужим углам, потому что дом у родственников отобрали немцы, как один из самых больших. Да еще и беженцев к себе приняли под крыло — двух детей, у которых при бомбежке погибли мать и бабушка.