Меч Тамерлана (СИ) - Злотников Роман Валерьевич - Страница 38

Тимур понятливо усмехнулся:

— А что же с самим царевичем и Булгаром после покорения урусов? Действительно сохранишь улусу Ак-Хози самоуправления — и самого царевича во главе?

Глаза темника полыхнули темным огнем:

— Нет! Покоренные ответят за предательство — а род эмиров Булгара сгинет навсегда!

Тамерлан согласно кивнул, огладив короткую бородку:

— Так я думал. Что же — выходит, ты все просчитал, Едигей… Но скажи, какая судьба ждет Тохтамыша?

Сердце темника вновь тревожно забилось в его груди — но Едигей вдруг четко понял, что сейчас лучше не врать:

— Столица урусов обнесена высокой каменной стеной, а их воины вооружены дальнобойными самострелами. Думаю что хан, выехав приободрить своих нукеров во время штурма, падет, став жертвой точного выстрела из самострела… Коих теперь хватает и моих воинов. А ежели хан окажется чересчур труслив, и не согласится приближаться к каменным стенам во время боя — что же, тогда кто-то из полоняников урусов освободится… И ночью проникнет в ханский шатер. Скорее всего, это будет знатный и славный батыр, чью жизнь я сохраню ради выкупа — такой воин, кто сможет прорваться к хану даже ценой собственной жизни.

Как же мучительно ждать темнику затянувшийся ответ эмира… И как тяжело сдержать пронзительный, проникающий в самые глубины темной души взгляд Тамерлана! Едигею с трудом удалось сдержаться и не отвести глаз:

— Мой великий эмир… Я прошу простить мне мою дерзость — но Тохтамыш ненадежен, изворотлив и хитер. Сокрушив урусов, он неизбежно возродит торговлю с фрязями — и обратит свой взгляд на полудень, на рубежи Турана… В то время как при мне Орда будет надежным союзником Мавераннахра; сам же я стану самым крепким щитом великого эмира на полуночи!

Губы Тамерлана сами собой сложились в хищную улыбку:

— Не щит, Едигей… Не щит. Ты станешь моим мечом. Мечом, что покарает восставших — и предателя, дерзнувшего меня обмануть!

Темник — хотя теперь уже можно именовать себя беклярбеком! — низко склонился перед Тимуром; тот же решил уточнить:

— Каковы ваши силы для вторжения в землю урусов?

Едигей поспешно ответил:

— В моем тумене осталось всего шесть с половиной тысяч здоровых гулямов, мой господин — битва с урусами и ночные бои в городах фрязей, увы, отняли жизнь и здоровье многие нукеров. У Тохтамыша же вряд ли наберется больше полнокровного тумена всадников — но часть этих сил придется отправить в сторону Булгара в качестве приманки. Скорее даже половину тумена — иначе враг просто не купится… Думаю, мы сумеем собрать также пять тысяч горцев-черкесов и найдем им лошадей — но без вашей помощи, мой господин, этих сил все одно недостаточно для вторжения на Русь.

Тимур согласно кивнул:

— Я пополню твой личный тумен тяжелыми всадниками Хорезма до полного числа, и сверх того соберу еще один тумен легких всадников. Кроме того, ты получишь десяток тюфенгов, а также мастеров осадного дела — и осадный обоз с необходимыми деталями для пороков… Но помни, что ты пообещал мне, Едиегй — твоя верность должна быть беспрекословна!

Глаза Тимура впервые за все время приема грозно засверкали — и ногаец поспешно пал ниц:

— Не сомневайся в моей верности, господин — я никогда тебя не предам, клянусь жизнью сестры!

Червень (июнь) 1383 года от Рождества Христова. Казачья сторожа на Лысой горе. Пять дней пути до границы Елецкого княжества.

Казак Гаврило.

…Светает. На закате еще черным-черно, в то время как полоска света на восходе легла по самой границе земной тверди. Но именно с восхода тьма постепенно рассеивается, сменяясь пока еще густыми сумерками.

Казак Гаврило глубоко вдохнул студеный на рассвете, но такой насыщенный ароматами степных трав воздух — голова кружится! Да еще и легкий ветерок гонит его из глубины степей прямо в лицо… Вроде и не родной край — а все здесь знакомо и даже мило сердцу казака; как видно говорит в нем половецкий корень, что передался вольному воину от матери. Ведь именно в ее предках значится красавица-половчанка, некогда глянувшаяся далекому прадеду. А тот был казак удалой, горячий — умыкнул из родного стойбища глянувшуюся девку, и был таков! Родня прабабки, конечно, явилась к казачьему городку с сабельками в руках — да уж к тому времени красну дивчину и окрестили, и обвенчали с прадедом. Тот ей, по всему видать, также глянулся…

Обошлись без крови.

Гаврило усмехнулся — история ведь повторяется! Не так давно и он умыкнул с татарского становища бойкую черноокую девушку, острую на язык и порывистую в поступках. Умыкнул по обоюдному сговору, так как родня Роксаны наотрез отказалась выдавать дочь за казака… Но крепко запала дивчина в сердце Гавриле — да и сам душевный, добрый по натуре молодец глянулся татрочке. Вот и умыкнул красавицу, на полном серьезе рискуя самой жизнью — но и жить без нее он уже никак не мог!

В общем, окрестили любушу Ксеньюшкой, сыграли свадьбу. Да родня степняцкая наотрез отказалась от приглашения — наоборот, пообещали ордынцы, что бедовому казаку теперь не жить, что подстерегут его за городком и живота лишат… Да тут-то подвернулся князь Федор Иоаннович, по Дону на Азак шедший — он позвал вольных воинов в поход, а затем и в княжество свое на поселение. Отец с матерью уговорили Гаврилу отправиться в земли Елецкие с молодой женой — пусть страсти поулягутся, глядишь, и отойдут родичи Ксении.

Не ведомо казаку, смирились ли тесть с тещей, да братья супружницы, иль нет — но у них с женой все ладится; народился сынок Никитка, а Ксюшка уже второй раз непраздна… Сруб крепкий поставили, в окрестностях града получили солидный кусок плодородного чернозема — да ведь и не врал князь о лесах, полных непуганой дичи да реках, кишащих рыбой! А что казаки несут службу дозорную — так то им не в тягость. Все одно после разгрома Мамая на Куликовом поле татары в донских степях заметно поумерили свой пыл.

Да, был набег Ак-Хози — да побили ельчане булгар, лихо погромили! Вроде уже и позабылась Гавриле короткая осада и страх, с ней пережитый…

Вновь глубоко вздохнул казак, наслаждаясь сладостью степного воздуха — да подцепил ножом кусок сайгака, запеченного на углях, и с удовольствием вцепился зубами в жестковатое, но ароматное, дымное мясо. Хорошо! И вид к тому же отличный…

Лысой горы — это очень древний курган. Может скифский, а может и половецкий… Но это единственная высота в округе — и степь с нее просматривается на многие версты. Хорошо заметен с Лысой горы и древний Муравский шлях, коим татары повадились ходить на Русь из Крыма. Тот же темник Мамай вел по сей сакме многочисленную ордыскую рать… Венчает же насыпной холм половецкая каменная «баба» — вот подле нее и улеглась на ночь казачья сторожа из десяти донцов.

Подле нее заложили казаки сигнальный костер…

Светает. Вот уже и большая часть неба посерела, оттеснив густую ночную тьму на закат; на восходе же небесной свод озарился багряным пурпуром зарождающегося солнца. Красиво — да очень красиво! Но казаку почему-то вдруг подумалось, что каким-то кровавым оттенком отдает нынче заря…

Ветер поменял направление — подул в спину, со стороны Елецкой земли. А мгновением спустя вдруг встревоженно заржала кобылица-Беляна, словно что-то почуяв… Лошадь принадлежит Стогневу, голове казачьей заставы — и чуйка у нее будь здоров, волка за версту узнает! Тотчас вскинулся расслабленный до того казак, несущий ночную сторожу, принялся спешно натягивать тетиву на тугой составной лук — а уж следом за Беляной тревожно зафыркали и оставшиеся кони донцов.

Неужто какой матерый волчара крадется к лошадям с подветренной стороны⁈ Так ведь не слышно же было воя ночью — даже в отдалении не слышно…

Закончив с тетивой и подхватив колчан с земли, Гаврило напряженно крикнул, следуя к половецкой «бабе»:

— Вставайте, браты! Лошади серых почуяли!