Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий - Страница 45

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая

– А так, – уклончиво сказал Осип, – у меня много друзей стало, после того как я нацелился на Лизавету. Один работает в каком-то там информационном… то ли агентстве, то ли ишшо чаво-то… в общем, он показал мне список пассажиров самолета Париж – Питер, пятидневной давности, что ли, где черным по белому написано: Жодле, Эрик; Магомадов, Али. Вот откуда у меня такие… такие сведения.

– Понятно. Н-да. С этими Жодле и Магомадовыми может быть сложно, если они оформлены не как частные лица, а как сотрудники дипкорпуса… скажем, приписаны к генеральному консульству Франции. Разведка, говорите?

– Угу…

– А где тот диск, что ты, Ваня, стырил у этого француза?

– Возвратил на родину, – с мрачно наигранной помпезностью ответил Иван Саныч.

– Значит, он у тебя с собой?

– А чаво ж! – за Ивана ответил Моржов. – «Маррруся в енститу-те…» С собой, стало быть. Канешна-а.

– Перебрось-ка сюда.

Иван Саныч подозрительно посмотрел на отца, а потом встал и медленно побрел в комнату, откуда возвратился уже с диском.

– Дам я своим ребятам из программного отдела, – сказал Александр Ильич, крутя его в руках.

– Не ребятам, а лучче – ребяту, – косноязычно отозвался Осип. Негоже, что бы сто человек в ентот диск зекали. Там что-то важное. К тому же… – Осип передернул квадратными плечами, – к тому же есть у меня одна нехорошая мыслишка, что…

– И что?!

– Что енто вовсе не Жодле с Али набедокурили с Жаком, Николя и особенно сейфом.

– А кто? – в смятении пробормотал Ваня, не ожидавший такого поворота беседы. Для него виновность Жодле, верно, стала такой же аксиомой, как постулат геометрии Евклида о параллельных прямых. Но как на всякого Евклида найдется свой Лобачевский, так и на всякого убежденного в причастности Жодле и Али к вышеперечисленным преступлениям нашелся свой сомневающийся Осип.

– А ты помнишь, Саныч, того черного человечка, которого мы видели сначала на парижском кладбище, а потом в аеропорту? Вот тот, который вынюхивал… высматривал что-то…

– «Черный человек на кровать мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь», – процитировал классика Астахов-старший. – Что это за черный человек такой, да еще с парижского кладбища?

Ваня вздрогнул и мотнул головой:

– А черрт его знает!..

– Вот черт – он, верно и в самом деле знает, – зловеще заметил Осип. – Да только и нам бы узнать-от не помешало.

– Ты думаешь, что мы можем увидеть его… и в Петербурге?

– Как говорил Шерлок Холмс, – отозвался удачно подвизавшийся на поприще литературного цитирования Александр Ильич, – что если дьявол может погубить человека в Дартмурских болотах, то он достанет его и в Лондоне, потому как сложно представить себе дьявола с такой узко местной властью. Ведь это не какой-нибудь член приходского управления. Так и у вас: если он гуляет по парижскому кладбищу, то что помешает ему погулять по Пискаревке и по Волковому?

Ваня вторично поежился, как будто ему было зябко, хотя воздух в кухне был теплым, даже душноватым.

– Как бы то ни было, – наконец сказал он, – нам нужно выходить на Жодле и Али. В конце концов они похитили Настю, и нужно ее освободить… если она еще жива.

– Типун тебе на язык, – внушительно проговорил месье Моржов. – Может, и жива. Настюха – девка ушлая, проворная, так что могла и срыгнуть от ентих… разведчиков хранцузских. М-да.

– Только вот что, папа, – проговорил Иван Саныч, – ты вроде как говорил, что мы с Осипом поступили в федеральный розыск. Тогда, когда была вся эта катавасия с Осокиным, Блиновым и братией. Стало быть, мы и сейчас?…

– Нет, – ответил Астахов-старший. – Уголовное дело было номинально заведено, но тут же прекращено за отсутствием состава преступления. Сам понимаешь, я немного поддавил.

Зачем мне лишний шум вокруг моей фамилии. Как ты уехал в Париж, так все и затихло. Как говорится, нет человека, нет и проблемы.

Ваня кашлянул.

– Так значит, – начал он, – значит, что я могу жить под своим настоящим именем?

– Да.

– И никто меня не схватит за жабры и не припрет в мусарню?

– Никто. Если будешь вести себя умненько.

– Просто завещание написано не на Хлестову Жанну Николаевну, которую я заколебался изображать в Париже, а на Астахова Ивана Александровича. Значит, мне можно перерегистрировать загранпаспорт?

– Можно. Я этим займусь, – ответил отец. – Но чуть попозже.

– Договорились.

– А вот я лучше поживу под Новоженовым Иосифом Михалычем, – отозвался Осип. – А чаво ж? Оно все благозвучнее, чем мое природное. Моржов, стало быть.

Иван Саныч принужденно засмеялся.

– Ладно, – поднимаясь со стула, сказал Александр Ильич, – поехал я. Все мне с вами понятно. Оформлю тебе новый паспорт, Ванька. Сделаю запрос в ФСБ по этим Жодле и Али. Не знаю, как насчет Жодле, но на человека с замечательной фамилией Магомадов, к тому же являющегося французским подданным, что-то быть должно. Теперь у меня два вопроса. Первый: сколько я получу, если дело выгорит?

– О-па! – сказал Осип.

Ваня выпустил сквозь сжатые зубы:

– А сколько бы ты хотел, папа?

Александр Ильич провел тяжелым взглядом по стареньким выцветшим обоям, которые, верно, клеил Степан Семенович Гарпагин еще до своего выдворения из – тогда еще – Советского Союза, и веско уронил:

– Половину.

Иван Саныч широко раскрыл глаза, но тут же совладал с собой и даже нашел в себе силы обозначить в голосе холодную иронию:

– И ключи от дома в Барселоне. Он у меня тоже значится в завещании. А также пожизненное пособие по бедности в размере миллиона долларов в год. Это несерьезно, папа. Максимум, что я тебе дам – это миллион.

– Ого, какой у меня сын, – сказал Астахов. – Так запросто говорит: миллион. Миллион чего?

– Франков, разумеется. Ведь наследство-то французское. Или ты предпочитаешь брать пиломатериалами, то есть рубликами?

– Я предпочитаю брать долларами, – сказал Астахов-старший жестко. – Или фунтами стерлингов. Но твой миллион я пока возьму. Условно-заочно. В качестве аванса. Ладно, с этим вопросом пока что калиточку прикрыли. Теперь второй вопрос. Вы собираетесь жить пока что здесь, на этой квартире? Она же вроде не передана в твое пользование, так, Иван?

Тот только пожал плечами: дескать, кому нужны эти формальности?…

– А какой тут телефон?

– А я не знаю, – ответил Астахов-младший.

– То есть? А, ну да. А, сейчас узнаем. – Александр Ильич подошел к аппарату, быстро накрутил диск и отрывисто произнес в трубку:

– Роман? Роман, посмотри-ка на определителе, с какого номера я звоню. Какой? – Александр Ильич открыл маленькую записную книжечку в тисненом кожаном переплете и наскоро занес туда несколько цифр. – Ага… нормально. Все. Сейчас спускаюсь.

– Кому это ты звонил, Ильич? – подозрительно осведомился Осип, тренькая уже на одной струне (еще одну он уже порвал).

– Моему шоферу в машину. У подъезда меня дожидается. В общем, номер у вас теперь 510-28-78.

– На сто-ол Марррусю ложуть… шашнадцать бе-елых враче-о-ов… и кажинный ножик вымаить из ейных белых грудьйе-о-овв!.. – незамедлительно откликнулся Осип.

После ухода отца Иван Саныч остервенело содрал с себя «дамское» и покидал по разным углам комнаты: платье в одну сторону, колготки в другую, а бюстгальтер, набитый ватой, зашвырнул на люстру, где последний, игриво покачиваясь, и остался висеть.

– А-ат черррт!

– Ты о чем, Саныч?

– Не о чем, а о ком, – сказал Ваня, сдирая упаковку с пачки сосисок с той же неистовостью, с какой он только что стянул женские шмотки со своего тощего тела, несколько поприпухшего, впрочем, на сытных парижских хлебах. – О драгоценном родителе, конечно. Эко его разгубастило: половину!! А вообще ему следовало бы доехать до стольного граду Москвы, завернуть на Багратионовский рынок и приобрести там губозакаточную машинку.

– Енто ишшо чаво? – выдал Осип свой традиционный словесный набор.

– Что бы жизнь медом не казалась!..

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая