У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка - Страница 13

Нетрудно догадаться, откуда брались эти сплетни: девушки сердились, что их парни и объекты воздыхания ходили хвостом за Талией в ту первую неделю, пуская слюни на ее локоны знойным августом. Она играла в теннис, и внезапно теннисная тренировка стала собирать зрителей.

Мы не сразу стали соседками по комнате. Моя соседка в девятом и десятом классе, тихая девочка по имени Алмаз, бросила школу перед самым началом учебного года. Новая соседка, которую поселили со мной, Джи-Хён, провела предсезонку, свернувшись калачиком в постели с менструальными спазмами, которые оказались симптомом аппендицита. Из медпункта ее перевели в больницу, а через неделю после операции я вернулась с учебы и увидела, что ее вещи собраны: она улетела домой в Сеул. Что касается Талии, она никогда не ладила со своей первой соседкой, угрюмой девочкой из Украины. Однажды в конце сентября, после того как Талия несколько дней не могла найти своего лилового лифчика, она увидела край лиловой бретельки под одеждой Христины. Через несколько часов все уже знали об этом, и мы все считали, что Христину исключат (воровка лифчика!), но школьный дисциплинарный совет проявил к ней снисхождение — в конце концов, может, у них в Одессе не было такого модного белья. Однако Талия потребовала переселения в другую комнату, и после того как я прожила три недели одна, у меня снова появилась соседка.

Я не питала иллюзий насчет того, что мы с Талией подружимся — она уже вознеслась в социальную стратосферу, — но втайне я радовалась, что другая половина комнаты снова будет занята, несмотря на мимолетную и небывалую удачу пожить одной на третьем курсе. Полупустая комната казалась стерильно-жутковатой.

Талия принесла всевозможный декор — гирлянду беленьких лампочек, алоэ в горшке, нежно-зеленое ворсистое кресло-мешок — и была достаточно дружелюбна, перешучиваясь со мной, пока сваливала на свою кровать одежду и книжки, которые носила по коридору охапками. Когда она узнала, что я из Индианы, она спросила, как там, и я сказала, как в аду, только скучно.

«Не волнуйся, — сказала я, — у нас хотя бы есть свои лифчики».

Она рассмеялась на это.

Довольно скоро возникли ее подруги, настоящие подруги, и стали помогать ей с переездом. Бет Доэрти и Рэйчел Поупа вставали на ее кровать, чтобы дотянуться до длинной высокой полки, на которую я составила книги, заготовленные для следующего семестра. Но у Талии были свитера. Стопки свитеров: Фэр-Айл, меринос и кашемир. Они выстроились на ее полке, точно разноцветные наполнители в магазине мороженого. Я насчитала по пять свитеров в стопке, всего шесть стопок. Она привезла в школу тридцать свитеров. Я испытала острое сочувствие к Христине, должно быть, посчитавшей, что Талия спокойно обойдется без лилового лифчика.

Талия скакала по комнате, наводя красоту, в шортах и майке, собрав волосы в хвост, чего никогда не делала в классе. Она поставила Джанет Джексон, щебеча с подругами, и вскоре они обо мне забыли. Явилась Пуджа Шарма с маффинами, купленными в городе, и они четверо съели их, откусывая по кусочку и сокрушаясь о калориях. Сперва я сидела на своей кровати с тетрадкой на коленях, а потом решила для надежности надеть наушники, чтобы никто не подумал, что я на что-то рассчитываю. Я не замыкалась в своей раковине — я училась.

Я всегда умела создать впечатление самодостаточности.

Но я всё о себе, а собиралась рассказывать о Талии. И вот что я хотела сказать: в числе сплетен про нее была и такая, что она оставила прежнюю школу после того, как открылось, что она спит с учителем математики. И что с ним-то она и была помолвлена. А стало быть, все сплетни сходились: она от него забеременела, он оплатил ей аборт, оставил жену ради нее, помог ей справиться с пищевым расстройством. Я была готова поверить во что-то из этого, но с ходу отвергла такую всеобъемлющую сплетню, исходившую, как и большинство других, от Донны Голдбек, нашей главной клеветуньи, то есть крайне ненадежного источника.

Когда же я сидела в полутемной комнате на уроке киноведения, меня стали одолевать воспоминания. Мы так легко распространяли грязные пересуды, совсем не думая о последствиях. Возможно, потому, что считали себя взрослыми. Если Талия спала с учителем, это было ее дело. Это могло впечатлять нас или будоражить, но не тревожить.

Тем временем на экране тонкое облако пересекло луну, и опасная бритва в мужской руке рассекла женский глаз. Школьники закрыли лица.

Когда я вышла из комнаты отдыха и направилась в столовую, ко мне подошел Ольха и спросил, что я думаю о его проекте: стоит ли ему выдерживать стилистику 1930-х или сосредоточиться на сравнении комнат Дев и Весов в общежитии. А еще у него было третье предложение — о том, как черным ученикам приходилось ожидать ежемесячного рейса «Фургона дракона» до Манчестера, чтобы подстричься. (В мое время не было даже таких рейсов; ребята сидели в общаге с ножницами или в комнатах отдыха с бутылочками релаксанта, запах которого побудил меня как-то раз задать бестактный и, вероятно, обидный вопрос: кто использовал нэр.[19]) Ольха поражал меня своей юношеской креативностью, но, к сожалению, ему кто-то внушил, что всегда есть правильный ответ.

— Все дело в приверженности своей идее, — сказала я. Из-за дверей столовой мне махала Фрэн. — И в том, чтобы раскрыть ее как можно лучше. — Ольха кивнул. У него была привычка смотреть поверх и мимо тебя, перебегая взглядом туда-сюда, словно он решал уравнения у тебя над головой. — Просто… все дело в уверенности. Если это поможет, представляй, что я оцениваю не сам подкаст, а твою уверенность.

Я вяло указала ему на грудь, подразумевая Боуи, который был скрыт под серой паркой. Ольха сказал:

— Уверенность, — и рассмеялся, присвистнув. — В смысле. Я в этом не силен.

Мне он казался поразительно уверенным в себе, ведь он все время говорил без умолку, и другие ребята, кажется, любили его, но, вероятно, ни один одиннадцатиклассник никогда не чувствует себя уверенно на своих шатких оленьих ножках. А из моих одноклассников? Может, Дориан Каллер, творивший собственную искаженную реальность, заявляя, что я преследовала его, или что Талия была его тайной невестой, или что бедняга Блейк Оксфорд просился быть его петухом. И еще Майк Стайлз, наш король Артур, носивший свою харизму как сшитый на заказ костюм.

Ольха, должно быть, решил по моему отсутствующему взгляду, что разговор окончен. Он рассыпался в благодарностях и неуклюже вышел за дверь.

Фрэн провела меня мимо почтовых ящиков в столовую, как делала в прошлом тысячи раз — у меня словно спала с глаз пелена, и я снова оказалась в хорошо знакомом помещении с неизменным сводчатым потолком, где все так же пахло беконом, кофе и дезинфицирующим средством. Мы прошли через очередь к стойке с салатами и сели за стол, присоединившись к Энн с мальчиками и группе молодых преподавателей под веером из международных флагов. Но, черт возьми, пока Энн знакомила меня со всеми, у меня из головы не шел Дориан Каллер, и я закипала оттого, что ему все сходило с рук. Закипала от осознания того, что принимала это как должное, и только теперь могла оценить всю степень уродства его поведения.

В столовой Грэнби упразднили из экологических соображений подносы, и это добавило обстановке чинности. Вероятно, теперь у школьников было меньше возможностей грохнуть всю свою еду, привлекая всеобщее внимание.

Что, если бы в следующем году Дориан Каллер подал заявление на должность преподавателя?

Должна ли я была бы что-то предпринять? Следовало бы мне, ради собственной совести, что-то сказать, даже если бы никто не стал меня слушать?

Я была рада, когда к нам присоединился мистер Левин. Он все еще преподавал геометрию (все такой же педант, джентльмен и добряк), а его сын Тайлер, пешком ходивший под стол, когда я получила аттестат, был теперь аспирантом по энтомологии в Корнелле.