У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка - Страница 20

В бассейне две двери. Другими словами, два способа войти и выйти — обе двери у мелкого края, одна напротив другой. Одна из них открывается в коридор, увешанный трофеями — блестящими новенькими кубками и поблекшими футбольными мячами из 1890-х, — который ведет к спортзалу, раздевалкам, прихожей и парадному входу. Этот же коридор вел к кабинету Омара — двадцать шесть футов[23] от двери бассейна, согласно интернету. Другая дверь — это аварийный выход, с огромным знаком «Cигнализация», не предназначенный для открывания снаружи.

У Омара имелся ключ не только от основной двери в спортзал (тот же главный ключ, что открывал большинство дверей в кампусе), но и от самого бассейна (уникальный). Как и у спортивного директора, мистера Шейвала. Как и у бедного мистера Уайсокиса, помощника спортивного директора, который первым обнаружил Талию в субботу, когда пришел поплавать. Кроме того, ключи были у тренеров по плаванию — в том числе у мамы Фрэн, миссис Хоффнунг, — и уборщиков. Многие учащиеся делали себе незаконные дубликаты главного ключа, но не ключа от бассейна. Кому охота рисковать из-за бассейна?

Когда его стали допрашивать, Омар сказал, что в тот вечер оставил дверь своего кабинета открытой. (В кабинете он осматривал ребятам плечи, перевязывал запястья. Там стоял его стол, медицинская кушетка, диван для ожидания, шумный ледогенератор.) Таким образом, он должен был увидеть любого, кто пошел бы к бассейну. Если только кто-то не пробрался в бассейн через аварийный выход или уже несколько часов не находился там. Но Талия не могла находиться там несколько часов; Талия была на сцене.

Омар должен был услышать, если бы кто-то кричал в бассейне, даже при закрытой двери.

В «Выходных данных» Лестер Холт стоял в бывшем кабинете Омара, а его помощница стояла возле бассейна и кричала. Он отчетливо слышал ее крик. Мне это всегда казалось убедительным. (Но тут я снова услышала воображаемый голос Бритт: «А ледогенератор они при этом включали?»)

Перед тем как уйти в 23:18, Омар, как обычно, проверил здание и даже потянул за ручку застекленной двери бассейна, проверяя, закрыта ли она; она была закрыта. Нет, через стекло он не смотрел. Там было темно. Нужно будет сказать об этом Бритт: если бы Талия собралась поплавать, она бы включила свет.

Я перевернулась на спину и замедлила дыхание, глядя на потолок. Надо мной проплывали ровные доски, флаги. Я хотела, чтобы мои мышцы горели. Хотела выжечь все мысли о Талии, все, что я узнала, и нагрузить квадрицепсы, подколенные сухожилия, руки. Я хотела полностью выложиться. Тогда бы я смогла проспать всю ночь без снов и проснуться с ломотой во всем теле.

Версия обвинения сводилась к тому, что Талия занималась сексом с Омаром в обмен на наркотики — полная чушь, потому что у Талии было достаточно денег, чтобы затариться травкой для всей школы.

Она могла покупать у него наркотики и таким образом узнать его поближе, не считая того, что он бинтовал ей локоть, но ей бы не понадобился такой бартер. Прокурор считал, что чем больше Омар спал с Талией, тем больше он переносил на нее гнев на свою бывшую жену (он прожил в браке десять месяцев) и в какой-то момент отыгрался на ней. Особое внимание заострялось на том, что его бывшая, как и Талия, была белой. Короче говоря, однажды ночью он принял наркотики, приревновал Талию к Робби Серено, с которым она продолжала встречаться, к этому добавился гнев на бывшую, — и в припадке ярости он задушил Талию, треснул ее головой обо что-то твердое, затем переодел в купальник и бросил бессознательное тело в бассейн.

Однако вытесненный гнев всегда казался мне странным мотивом, даже в то время, а к 2018-му я уже прекрасно понимала, как обвинители сочиняют истории из обрывочных сведений. И как часто чернокожим приписывают вспышки ярости.

Плавая в бассейне, я пыталась думать о том Омаре, которого знала, а не о том, которого стремились изобразить журналисты после его ареста, окрашивая каждое мое воспоминание о нем чем-то зловещим, словно я общалась с убийцей. У него были зеленые глаза в крапинку и белые-белые зубы. По спортзалу он расхаживал словно на пружинах. Как-то раз я ему сказала, что он похож на диснеевского Тигру. Между тренировками на гребном тренажере он качал пресс и при этом разговаривал без одышки. Похоже, он интересовался школьниками и расспрашивал нас, но не о самих себе, а о других: «Что это за детка? — спрашивал он. — Эти двое встречаются? Она правда наследница „Анхойзер-Буш“ или кто-то пудрил мне мозги?»

Выдвигались, конечно, и другие версии. Талия с Омаром повздорили на краю бассейна — может, он застукал ее у себя в кабинете и решил повоспитывать или они поругались из-за секса или денег — и, разумеется, она упала и ударилась головой. А он решил по-тихому утопить ее. Или они плавали вдвоем, стали бороться в воде и слишком увлеклись. Хотя, если так, он бы с большей вероятностью сознался в этом, нежели сочинил историю (от которой потом отказался), как напал на нее у себя в кабинете, а потом отнес сюда.

Я плавала от края до края бассейна, холод воды проникал глубоко в суставы. История, которую я знала, была очень похожа на истории, с которыми мы с Лэнсом имели дело в нашем подкасте, на те, что передавались десятилетиями из уст в уста, полные ложных сведений и предвзятости. Где-то там была правда, но нужно было докопаться до нее.

Должно быть, я что-то упустила в их отношениях или в событиях того вечера. Я хотела, чтобы Бритт навела меня на след. Хотела взгляд со стороны. Хотела суметь вспомнить то, чего не видела своими глазами.

Кто-то вошел в помещение, молодой человек, на редкость молодой для преподавателя. Он встал на стартовую тумбу у глубокого края и нырнул в воду, словно дельфин.

Я пообещала Бритт, что до следующего занятия посмотрю интервью Дайан Сойер с матерью Омара, так что включила его на лэптопе, пока чистила зубы тем вечером.

Шейла Эванс была чопорной — маленькой и собранной, как вьюрок. После ареста Омара я узнала, что его мать работала секретарем кафедры в Дартмуте, а отец умер молодым. Я поразилась ее старомодности, аккуратно уложенным волосам и четкой дикции. Позади нее на пианино выстроились семейные фотографии в рамках. Дайан Сойер наклонилась к ней, на лице выразительная смесь сострадания и скептицизма.

— Когда я потеряла мужа, — сказала Шейла, — это было как остаться без держателя для книг. Мы все покосились. Но остаться без Омара — это как лишиться полки. Его выдернули из-под нас.

Дайан кивнула, излучая сочувствие. Мне больше нравился Лестер Холт с его откровенным морганием. С ним не возникало ощущения, что он притворяется.

Камера наехала на одну из фотографий: Омар подросток, улыбающийся так, словно только что услышал шутку. Я отметила сходство с парнем, которого знала, только волос у него было побольше. Когда я впервые попала в Грэнби, Омар ходил бритым — и поскольку кожа у него была довольно светлой, а я думала, что люди с арабскими именами должны быть с Ближнего Востока, только под конец второго курса, когда Омар отрастил волосы, до меня дошло, что он афроамериканец. Я спрашивала некоторых знакомых по команде, знали ли они об этом, и они смотрели на меня как на идиотку. Энджи Паркер, чернокожая, до конца курса подкалывала меня, тыча пальцем в светловолосых людей со словами: «Шо скажешь, Боди? Азиат? С Ямайки?»

Теперь же закадровый голос Дайан Сойер сообщал нам, что Омар получил степень бакалавра по спортивной подготовке в UNH,[24] где он был звездой легкой атлетики, и, пока он был в Грэнби, он снова записался туда на вечернее, чтобы получить степень магистра. Ничто из этого не попало в «Выходные данные». Омар жил в квартире в Конкорде над частной аптекой — в часе езды от Грэнби на его стареньком ржавом «понтиаке». От Грэнби до UNH был еще час езды — и не в сторону дома.