Алхимаг: Черный ворон (СИ) - Глебов Виктор - Страница 11

— Отныне ты — ученик первой ступени Великого Делания, — сказал лорд-протектор. — Она называется «Чёрный ворон». Через два месяца, с наступлением семестра, ты начнёшь обучение. Желаю тебе удачи, терпения и трудолюбия. А также — стать таким же великим паладином, каким является твой отец. Не каждый доходит до конца. Путь воина труден и полон опасностей. Но тот, кто не сдаётся, не боится одолевать препятствия, в конце концов добирается до самых вершин.

Это точно. Но быть паладином значит служить кому-то. А я служу только себе. Ни от кого не зависеть — вот то, что я называю достичь вершины.

Один раз не получилось — ничего, попробую снова. Не будь я Велес — Золотой перст, Водитель мёртвых, Скотий бог и Змееуст!

Я вспоминал напутственные слова лорда-протектора, поднимаясь по мраморной лестнице в доме Мартыновых. Моём доме! Я снова удивился тому, как отчётливо врезалась в сознание речь Его Светлости — словно она записалась в мозгу и теперь лишь прокручивалась подобно магнитофонной плёнке. А ведь я слушал не очень внимательно. Во-первых, торжественные слова мало, что значили, — они являлись просто частью церемонии и не несли никакой полезной информации. Во-вторых, мешала пульсировавшая в теле боль. И, тем не менее, в голове отложилось всё, вплоть до интонаций.

Едва я успел переодеться, сменив парадную форму на праздничный наряд, который принёс мажордом по имени Еремей (с виду — глубокий старик, но при этом весьма бодрый), как дверь отворилась, и в комнату вошёл Николай. Он тоже сменил одежду и теперь был в коричневом костюме и кремовой рубашке.

— Ярослав, — он поманил меня и сел на край большой, застеленной зелёным бархатным покрывалом кровати. — Подойди. Нам нужно серьёзно поговорить.

Неужели? Пришло время объясниться?

Ну, я-то ничего выкладывать не собираюсь. А вот отцу рассказать, что произошло, не мешало бы. Потому что я нуждался в разъяснениях. И, в первую очередь — как умерший в огне одного мира очнулся в другом, лишившись одного тела и обретя другое, но при этом сохранив на устах проклятую печать!

Так что я сел на непривычно мягкую кровать рядом с Николаем и приготовился слушать очень, очень внимательно. Как, наверное, не слушал никого и никогда.

Николай откашлялся. Он собирался с мыслями, искал слова, чтобы начать разговор.

— Думаю, ты уже догадался, что мне пришлось… Нет, не так! — Николай решительно хлопнул себя ладонью по колену. — Я осознанно нарушил один из основных запретов алхимагии, гласящий, что никакой практикующий чародей, какого бы уровня развития он ни достиг, ни при каких условиях не должен помещать человеческую душу в тело гомункула! Но из-за вашего опыта… ты потерял тело, — карие глаза уставились в мои. — Потерял совершенно, — продолжил Николай. — Оно было уничтожено взрывом. Даже твоя мать не сумела бы собрать тебя, — алхимаг замолчал, отведя взгляд, и рассеянно провёл ладонью по лицу. Рука его едва заметно дрожала. — Фактически… ты умер сегодня утром! Но мне удалось — исключительно потому что я оказался поблизости — уловить твою душу и поместить её в тело гомункула, — Николай снова посмотрел в мои глаза. — Того гомункула, которого я сделал для лорда-протектора вместо погибшего во время покушения. Оставалось лишь вдохнуть в него жизнь, подселив душу щенка. Я собирался закончить работу перед тем, как ехать во дворец. Мальчик-паж должен был отправиться с нами и поступить на службу, заняв место своего предшественника. Теперь его тело принадлежит тебе! — Николай положил слегка дрожавшую руку на моё плечо. Было заметно, что разговор даётся ему ой как нелегко. — И ты должен кое-что знать о нём. Но, прежде всего, запомни раз и навсегда, — карие глаза буквально впились в моё лицо, заставив поёжиться. — Ни единый человек не должен узнать, что произошло! Даже твоя мать. От этого теперь зависит твоя жизнь! Ты понял?

Слушая Николая, я понемногу понимал, как очутился в этом мире. Придворный чародей считал, что «поймал» душу своего сына и поместил её в искусственно созданное тело гомункула. Он не подозревал, что существо, сидевшее перед ним, не является его отпрыском ни в малейшей степени. Так сказать, ни телом, ни душой. И даже человеком не является, если уж на то пошло.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Николай, закончив расписывать, как ворвался в лабораторию, услышав взрыв, как увидел раненого, лежавшего без сознания Михаила, и то, что осталось от меня. — Ничего не болит? Голова ясная? Дышать легко? Не хочется спать? Тело слушается? Зрение, слух в порядке?

Вопросы сыпались один за другим, я успевал только кивать или отрицательно качать головой. Как дурацкая кукла-болванчик или фигурка с башкой на пружинке, которые ставили на приборную панель автомобиля люди в предыдущем мире.

Наконец, улучив момент, когда Николай замолк, я вскочил и подбежал к столу, где были разложены, помимо книг, свитков и множества непонятных предметов, листы бумаги и карандаши. Пока он не заговорил опять, быстро написал короткий вопрос и отнёс его Николаю.

— «У меня настоящее тело?» — вслух прочитал тот.

Скомкав листок, алхимаг бросил его на покрывало.

— Настоящее. Но не человеческое, — он помолчал. — Думаю, ты имеешь право знать. Вообще, ученикам не полагается открывать такие знания раньше второй ступени. Но у нас особая ситуация, верно?

Я поспешно кивнул. Ещё какая, мать твою, особая! Ты даже не представляешь, насколько.

— Вот поэтому и нельзя нарушать запреты, — проговорил Николай, вдруг невесело усмехнувшись. — Одно влечёт за собой другое, — он взял меня за руку.

Ладонь алхимага была сухой, твёрдой, жёсткой. Её покрывала сеть тонких белых шрамов — клинописные скрижали, своеобразная летопись бесчисленных сражений и опытов. Мне пришло в голову, что однажды и моё тело будет выглядеть так же. Если, конечно, я постигну местную науку. И сохраню тайну!

— Гомункул выращивается в особом чане из специальной биомассы, — заговорил Николай, внимательно глядя мне в лицо, словно желая считывать реакции на услышанное. — Из материи, созданной при помощи алхимии. Затем создаётся арматориум. Это что-то вроде гибкой металлической сети, которая вводится в получившееся тело. Она неразрывно соединяется с клетками, составляя с ними единое целое. Без этого каркаса, выплавленного из множества элементов, основным из которых является белая ртуть, гомункул не обретёт разум. Когда арматориум введён, необходимо подселить в тело душу, чтобы дать ему жизнь. Этой цели служат души собак или кошек. Каждый алхимаг сам решает, что предпочесть. Я, например, покупаю тех, кто гавкает, — Николай мимолётно улыбнулся одними губами: в его глазах не промелькнуло даже искры веселья. — Соединившись с арматориумом, душа зверя оживляет тело, которое с тех пор может действовать вполне самостоятельно. Однако получившийся гомункул не является человеком, конечно. Скорее, существом, пригодным для выполнения определённых функций. Из этих подобий получаются хорошие слуги, солдаты, рабочие. Всё зависит от настроек арматориума, — Николай замолчал, а спустя несколько секунд вдруг взял моё лицо в ладони и приподнял.

Он наклонился, пристально, даже испытующе заглядывая мне в глаза. Словно чувствовал, что там, в глубине карих радужек, таится что-то незнакомое, чужое. Или алхимаг просто прежде никогда не обращал внимания на выражение глаз своего сына?

Я уже хотел отстраниться, но Николай сам отодвинулся, убрав руки. Я немного расслабился.

— Насколько известно, никто не создавал гомункула с человеческой душой, — сказал алхимаг. — До сего дня. Указ Высокого Совета Наций ясно и однозначно запрещает это. Если бы люди начали поступать, как я этим утром, города наводнились бы гомункулами. А поскольку их тела намного сильнее, выносливей и вообще совершенней настоящих, в конце концов, все захотели бы переселить свои души в гомункулов. Наверное, в этом не было бы ничего плохого, — Николай пожал могучими плечами. — Вот только гомункулы не дают потомства. Человечество вымерло бы. Люди могли бы создавать искусственные тела, но не души. Души появляются, только когда женщина рождает на свет ребёнка. Конечно, можно было бы переселяться в мунков после того, как обзаведёшься наследниками. Но, во-первых, не все могут себе это позволить. А подобное социальное расслоение породило бы недовольство, которое бог знает, к чему привело бы. Во-вторых, человечество боится выпустить джинна из бутылки. Стоит разрешить переселение в мунков, и вскоре начнётся борьба за права, дополнения и исключения. А кончится всё печально — тем, что люди, как вид, станут постепенно вымирать. Кроме тех, кто переселится, конечно. Этих будут убивать наследники, отчаявшиеся получить богатства.