Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 32

— Допустим. И, тем не менее, я взял эту штуку у… одного хорошего человека. «Злой волчок» идеальный сторож. Любой человек, если он не слепой, конечно, просто не может не взять в руки такую премилую вещицу. И если человек этот чужой хозяину «волчка», то вырваться самостоятельно он уже не сумеет…

— Зачем вы это сделали? — не теряя самообладания, спрашивает инструктор. — Что вам от меня нужно?

— Чтобы вы перестали ваньку валять, — отвечает Философ. — Притворяться вы умеете хорошо, но я, к счастью, вас раскусил…

— Когда я успел вам так насолить? И — чем? — почти умоляюще вопрошает его Соммер. — Тем, что помешал поужинать с друзьями? Так я ведь спросил разрешения. И потом, что вы хотите от человека, у которого мигрень, аритмия, да к тому же служебные неприятности…

— Какие, позвольте узнать?

— Вам это неинтересно. Важно, что мне срочно понадобилось провести мероприятие, которое несколько реабилитировало бы меня в глазах вышестоящего руководства.

— Хорошо, что вы не скрываете своих намерений. Другой вопрос — какое именно мероприятие вы намеревались провести?

— Уж точно, не то, которое вы мне инкриминируете.

— Снова скажу — допустим. Только что бы вы мне ни сказали, это будет ложью.

— Ну почему, товарищ Третьяковский⁈ Почему вы меня в чем-то подозреваете?

— Потому, что я ненавижу таких, как вы! В былые годы я немало отправил ваших, хм, коллег на тот свет и верю, что все они пребывают в аду.

— Следует ли ваши слова считать признанием в убийстве членов партии?

— Национал-социалистической — да.

— Да за кого вы меня принимаете⁈

— За солдата эстонского «Ваффен-СС». Карателя, который убивал узников лагеря «Клоога», оборотня, лесного брата, который пробрался в ряды КПСС, а из своего сына воспитал эстонского националиста.

— Я вижу, вы много знаете, — бормочет Соммер, с трудом поднимаясь с пола и усаживаясь в кресло. — Это для вас может плохо кончиться… И тем не менее, несмотря ни на что, я вас искренне уважаю и горжусь знакомством с вами… С удовольствием, выражаю свое сожаление по поводу инцидента с глупыми мальчишками. Я даже признаюсь вам, что знал, что они учинят в ресторане драку, но мне ничего иного не оставалось. При этом я постарался объяснить им, что вас следует бить вас как можно деликатнее, в противном случае, этой нашей беседы не состоялось бы.

— А вы мне не угрожайте, господин Соммер, — говорит Философ.

— Где уж мне… — с печальной улыбкой произносит тот. — После этого чертова «волчка» руки и ноги словно ватой набиты. Такое ощущение, что из меня вытряхнули все боевые рефлексы…

— Так я вам и поверил, — усмехается Философ, — но не советую пробовать свои боевые рефлексы на мне, господин фашист. Повторяю еще раз — не смейте мне угрожать! Если хотите знать, ваша паршивая жизнь сейчас в моих руках, а не наоборот.

— Это еще почему? — с кривой усмешкой интересуется Соммер. — Не потому ли, что вы геройствовали в егерях? Потом — в буденовцах, потом — в артиллеристах, ну а потом — в кайманах. Драться вы умеете, я знаю, но против меня… Не смешите.

— И не собираюсь, — отвечайте Философ. — Напротив, хочу серьезно вас предупредить: ваша жизнь в опасности. О вас и вашей деятельности стало известно, как минимум, местной популяции. Не исключено, что кайманы уже вовсю вас ищут.

— Спасибо за предупреждение… — посерьезнев, пробормотал Соммер. — И откуда они только узнали?.

— Бравируйте, Евграф Евграфович! Мало вас мордовали в застенках госбезопасности? Думаете, что после вашего доноса меня немедленно сошлют в урановые рудники? Скорее уж — вас, за клевету на видного партийного работника.

— Не пугайте, пуганный. И потом, если бы я боялся ваших угроз, то молчал бы в тряпочку, а не лез с признаниями и предупреждениями… Но я понять хочу: чем дети-то вам мешают?

— Какие — дети? — удивляется Соммер.

Философ, с иронией, сквозь которую звучит совсем иное, более глубокое и искреннее чувство, цитирует: «У подлецов голубые глаза, мягкие слабые руки, глянешь — и хочется выступить за, хочется взять на поруки…»

Соммер с уважением спрашивает:

— Вы сочинили?

— Нет, другой…

— Ну все равно… Только вы ошибаетесь, товарищ! Я вовсе не подлец. То, что вы тут про меня наплели — это ведь еще доказать надо. А что касается детей… Сами по себе дети не опасны, но за ними-то стоят взрослые!.. Не знаю, что там у них за глаза, а вот руки их мягкими и слабыми уж никак нельзя назвать… Вон они какой волчок сделали? А протез у официанта вы видели?.. Дьявольская штука!.. По вашему — это дети смастерили?.. Взрослых, которые за ними стоят, надо вычислить. Вот в чем задача!.. Кукловодов! Невидимых пока дирижеров этого «детского хора»!

— Каких взрослых?

— Не знаете?.. Ну так я вам расскажу. Очень хочется, чтобы такой человек, как вы, были на нашей стороне…

— На чей это — на вашей?

— На стороне неравнодушных людей, имеющих волю к борьбе и способных к ней… Фашисты, коммунисты — какая разница?.. Если мы сейчас не поднимемся, наступит такая диктатура, по сравнению с которой и гитлеризм и сталинизм и маоизм покажутся детским лепетом… Любой из этих вождей был всего лишь человеком, в чем-то ограниченным, но готовым не только карать, но и миловать… А эти не помилуют, потому что они — не люди.

— О ком это вы? — усмехается Философ. — О пришельцах, что ли?

— Называйте их, как хотите… Никто не знает, когда в Европе появились эти типы. После Великой войны по дорогам скиталось множество беженцев, лишившихся крова и собственности. Не удивительно, что мало кто обратил внимание на скитающихся тощих и неприкаянных оборванцев. Когда же разобрали руины, отстроили заново города, починили плотины электростанций, восстановили мосты и железные дороги, водворили сумасшедших в лечебницы, а преступников — в тюрьмы, выяснилось, что по проселкам и улицам по-прежнему скитаются неприкаянные люди, неизвестного племени, говорящие на никому не понятном языке. Нашлись милосердные люди с достатком, которые помогли властям собрать странных бродяг в небольшие частные пансионаты и санатории, приспособив их к общественно полезному труду. Выяснилось, что «пришельцы» виртуозно изготавливают из любого подручного материала удивительные игрушки и головоломки, благотворно влияющие на развитие детского ума.

Едва загадочные умельцы были распределены по богадельням, в Европе грянула новая война, охватившая пожаром едва ли не весь земной шар. О «пришельцах» и их загадочных игрушках забыли. Все, кроме нацистов, ненавидевших все человечество. Эти выродки рода человеческого считали «пришельцев» неполноценными, приравнивая их к умалишенным и цыганам. Частные приюты подвергались разгрому, а их обитатели — уничтожению. После сокрушительного поражения гитлеровских орд, в Европе вновь воцарился мир, и на таинственных изготовителей головоломок опять обратили внимание. Горячая война обернулась холодной. В противостоянии всё возрастающей мощи Советов все средства были хороши, и власти некоторых европейских стран, не подверженных коммунистической заразе, решили, что «пришельцы» могут стать неплохим подспорьем в борьбе за свободу предпринимательства и частной инициативы…

Раздается вежливый, но настойчивый стук в дверь номера. Соммер осекается и тревожно смотрит на Философа. Тот пожимает плечами:

— Я же вас предупреждал!

Дверь открывается, и в номер входят двое, одинаково безликие — в плащах и шляпах. Философ сразу понимает, кто это. Машинально поднимается. А вот Соммер остается в кресле. На Философа вошедшие не обращают внимания, а инструктору один из них говорит:

— Гражданин Соммер?

— Да, — покорно отвечает тот.

— Вы арестованы.

Инструктор медленно поднимается и хрипло произносит:

— Ордер?

Второй чекист сует ему бумагу. Соммер мучительно долго ее изучает, словно ищет в ней хоть какую-то зацепку, которая могла бы избавить его от предстоящего, но его берут под локотки и выводят прочь, оставив дверь открытой. Философ не сразу находит в себе силы подойти и закрыть ее. Ему тошно. И очень хочется напиться вдрызг. Он выходит из номера, чтобы спуститься в ресторан, но на лестничной площадке встречает Тельму. Вот ее-то ему сейчас меньше всего хочется видеть, но девушка и не спрашивает, тащит его обратно в номер. И как вчера, начинает раздевать. Через час они лежат в постели, уставшие и опустошенные.