Проблеск небес - Смит Барбара Доусон - Страница 1

• 1/70
• Следующая

Ватерлоо, 18 июня 1815 г.

Берк Гришем, граф Торнуолд, как обычно, стоял в окружении красивых женщин. Но на этот раз его внимание было обращено не на них.

Прижимая к глазу медный ободок подзорной трубы, он напряженно наблюдал за сражением, разгоравшимся в южной части холмистой долины. На таком почтительном расстоянии огромные армии англичан и французов казались оловянными солдатиками, сошедшимися в игрушечном бою. Но граф сжимавшимся от ужаса сердцем понимал, что это была не игра.

Там были люди.

Мужчины, имевшие жен и детей, отцов и матерей. Мужчины, чьи тела разрывали ядра и калечили сабли. Мужчины, чью кровь впитывала сырая земля.

Сквозь облака пробились солнечные лучи и осветили ужасную сцену кровавой бойни. С оглушительным топотом копыт, сверкая саблями, волна за волной накатывалась на врага кавалерия. Крохотные человечки лежали на земле, втоптанные в грязь. То там, то здесь черный дым, извергаемый пушками, закрывал поле сражения. Грохот артиллерии смешивался с треском оружейных выстрелов, слабым звуком барабанного боя, отдаленными криками людей и ржанием коней.

Как человек, приходящий в себя после ночного кошмара, Берк не сразу заметил, что кто-то дергает его за рукав. Кто-то произносил какие-то слова, значение которых не доходило до его затуманенного сознания.

Он отвел взгляд от поля сражения и, нахмурившись, посмотрел на стоявшую рядом женщину. Зонтик бросал тень на ее изящную соломенную шляпку с розовыми лентами, которые шевелил легкий ветерок. На ее лице, светившемся девичьей невинностью, блестели ясные голубые глаза.

Но леди Памела Сеймур далеко не была невинной. Ее понятия о морали не отличались от его собственных. И никто не знал этого лучше Берка.

– Так отвечайте же мне, – сказала она. – Мы разбили старину Бони?

«Мы».

Мужчина скрыл свой стыд под натянутой улыбкой.

– Пока еще нет.

Он снова поднял подзорную трубу, но женщина схватила его руку. Капризно надув хорошенькие губки, имевшие форму лука Купидона, она воскликнула:

– Эгоист! Дайте же мне взглянуть. Ведь там сражается мой муж.

Передав зонтик Берку, она взяла подзорную трубу и оглядела поле битвы. В своем светлом газовом платье, обтягивавшем грудь, она выглядела так, словно следила в театре за развитием действия пьесы.

Берк сжимал ручку зонтика с такой силой, что пальцы побелели. Никогда еще за всю свою сознательную жизнь он не чувствовал себя таким ничтожеством. Он стоял здесь, являя собой высокомерное превосходство, в белом галстуке и безукоризненном утреннем костюме.

А в это время там, внизу, лежали умирающие англичане.

Каким храбрецом считал он себя всего лишь несколько часов назад, когда отправлялся с друзьями посмотреть на войну! Брюссель был взбудоражен, горожане в страхе перед возможным нашествием французов поспешно покидали Антверпен. Но Берк пересек Ла-Манш не для того, чтобы бежать от первого пушечного выстрела: он жаждал случая поиграть с опасностью.

Сейчас собственная наивность вызывала у него чувство стыда. Только пустой хвастун мог бы назвать себя смельчаком, наблюдая за сражением, находясь в тылу британских войск.

Неотягощенные такими моральными проблемами, его друзья болтали и сплетничали. Время от времени при отдаленных раскатах пушечных выстрелов раздавался визгливый смех какой-нибудь дамы.

Берк заставил себя снова посмотреть на поле сражения. Нет, там, внизу, были не оловянные солдатики, а люди чести. Мужчины, чья вера в свободу и справедливость давала им храбрость умереть, защищая Англию.

«Жалкий трус!» – прозвучал голос отца из холодной глубины памяти.

Чувствуя, как уже не в первый раз что-то сжимает его виски, Берк погрузился в темноту своего собственного тайного ада. Рыдания матери. Жестокие упреки отца. Тело старшего брата, распростертое у дороги в большой красной луже крови. От ужаса Берк убежал и спрятался.

От ужасной истины не скроешься. Он был виноват в смерти Колина. Это его позор. Только его одного.

С тех пор Берк все время старался доказать свою отчаянную храбрость. Он носился на самых быстрых лошадях. Он перепивал и переигрывал своих приятелей. Он не мог даже сосчитать, скольких жен он соблазнил, а одного из мужей ранил на дуэли. Он заслужил репутацию самого отчаянного распутника в Лондоне.

Но его отец все-таки был прав.

Берк Гришем, второй сын и – из-за своего бездействия – наследник маркиза Уэстхейвена, был жалким трусом.

Памела топнула ножкой:

– О, какая досада! Мы слишком далеко, и отсюда не отличишь один полк от другого.

Стоящая рядом дама с неприлично глубоким декольте прижала платочек к нарумяненным щекам.

– Только, прошу вас, не предлагайте, чтобы мы подъехали ближе.

Памела содрогнулась:

– Боже мой, нет! Мне совсем не хочется видеть всех этих раненых.

Берк слышал их слова словно сквозь туман. Жар охватывал его похолодевшие руки, ноги и поднимался к голове. У него застучало в висках. Пот выступил на лбу, груди и спине.

Люди. Беспомощные люди лежат там и кричат в предсмертной агонии. Истекают кровью. Как его брат. Их кровь льется, льется и льется.

– Как я рада, что у вас хватило ума не вступать в армию, милорд! – Памела прижалась грудью к руке Берка и прошептала: – Подумать только, мой жеребчик, к завтрашнему дню твоя кобылка наконец может стать свободной.

Ее хорошенькое личико неожиданно стало жестоким и неприятным. Как будто перед его глазами была раскрашенная маска. Но он испытывал отвращение не к ней, а к себе.

«Жалкий трус!»

Лихорадочное возбуждение все сильнее охватывало его. Он знал только один способ заглушить этот насмешливый голос, загнать его в самую недосягаемую глубину забвения.

Ничего не видя перед собой, Берк повернулся, но Памела, смутившись, не отпускала его.

– Дорогой, у тебя такой суровый вид. Я высказалась слишком откровенно, я не это хотела сказать. Прости меня.

– Убирайся к черту! – Он выдернул руку и стал выбираться из толпы дам.

Они расступились, взволнованно обсуждая сражение. Некоторые, сблизив головы, без сомнения, наслаждались драмой, разыгравшейся между лордом, пользовавшимся дурной славой, и его замужней любовницей.

«Жалкий трус!»

Берк почти бегом направился к стоявшим в стороне каретам, столкнул развалившегося на козлах кучера и вскочил на его место. Схватив вожжи и кнут, он погнал упряжку черных лошадей по изрытой колеями дороге. До него смутно донесся чей-то голос, звавший его по имени.

Карета покачнулась. Краем глаза Берк заметил, как распахнулась дверца. На минуту человек повис на ней, а затем взобрался к Берку на козлы.

Альфред Сноу, тяжело дыша, уселся рядом с ним, распространяя запах бренди.

– Господи, Торнуолд, я бы не подумал, что это ты. Куда, черт побери, ты несешься как угорелый?

– Туда! – Придержав лошадей, Берк кивнул в сторону поля сражения. – Я забыл, что ты в карете.

– Что ты собираешься делать?

– Присоединиться к нашим солдатам. А теперь слезай!

Альфред запустил пальцы в свои светлые волосы, его синие глаза слезились, галстук съехал набок. Он сделал еще один долгий глоток из серебряной фляжки.

– Я еду с тобой.

– Нет! – сквозь сжатые зубы произнес Берк: он не мог не чувствовать вину за то, что впутал друга в процесс искупления собственных грехов. – Ты пьян. И дома тебя ждет жена.

Альфред немного помолчал.

– Возможно, Кэтрин будет лучше без меня, – с горечью сказал он, вертя на пальце золотое кольцо.

Уже не впервые Берк обвинял таинственную Кэтрин Сноу в приступах мрачной меланхолии у Альфреда, в последнее время заставлявшие его так часто напиваться. Берк никогда не видел эту женщину, виновницу тяжелых переживаний друга. Она предпочитала оставаться в Сноу-Мэнор в Йоркшире, а не сопровождать мужа в частых поездках в Лондон.

• 1/70
• Следующая