Попытка возврата - Конюшевский Владислав Николаевич - Страница 22
- Предыдущая
- 22/86
- Следующая
Солдаты, действительно, глядя на меня, тоже стали делать себе жилеты. Особенно после того как я пулю шальную, на излете, грудью поймал. Так, только споткнулся, выругался и на глазах у изумленной публики просто вытащил развороченный магазин из кармашка и, показав его народу, выкинул за бруствер. Я тогда с немецким МР-40 бегал, избавившись от ППШ при первой же возможности. И его десять магазинов в разгрузке служили каким-никаким, а броником.
– Это, товарищ полковник, разгрузочный жилет. В нем боеприпасы размещаются, гранаты, да все что угодно. Гораздо удобнее, чем на ремне все носить. Плюс он же является дополнительной защитой.
– Тоже сам придумал?
Я кивнул головой и развел руками, показывая, дескать, что поделать, так уж получилось.
Полковник, пожевав губами, неожиданно подтолкнул мне по столу лист бумаги и приказал сделать набросок разгрузки. После чего, тоже сунув его в планшетку, встал и, пожав мне руку, смылся. Полевую сумку так и не вернул – фармазон. Колычев, как выяснилось, покинул нас на целую неделю. И мы начали отсыпаться и отъедаться.
На третий день балдежа произошел примечательный случай. Я свои подозрительные синие галифе, вместе с гимнастеркой и двумя банками тушенки, отдал бабке-швее. Не то чтоб они ей были нужны, просто я от них избавиться хотел поскорее. Не мой фасон. И теперь ходил в солдатском х/б, поверх которого был натянут маскхалат. В этот день, по случаю жары, даже хебчик не надевал и, скинув верхнюю часть камуфлы, лежал возле стены нашей хаты, принимая солнечные ванны. И тут-то меня засек целый генерал. Худой, длинный, шустрый, он вырулил из-за угла дома и, увидев стриптиз, орлом подлетел ко мне.
– Встать! Это что такое! Что за внешний вид! Кто такой? Почему тут валяешься?!
В его вопле мне послышалось: «И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!»
Интонации, во всяком случае, были те же.
Еще один, из генералов мирного времени, тоскливо подумал я и, поднявшись, стал застегивать комбез. Только и может, что нарушение формы одежды пресекать. И везет мне на эти нарушения. То Ходорковский, теперь этот. Пока генерал, раздуваясь от ярости, как рыба-шар, смотрел в упор на нарушителя, к нему подскочил лейтенант. Видимо, адъютант. Летеха слегка отстал и теперь, догнав своего патрона, с ходу зашептал ему на ухо. Я расслышал только: «Люди полковника Колычева». И генерал сдулся. Даже взбледнул маленько. Было прикольно наблюдать такой резкий переход от начальственной гневной красноты к бледному онемению. Буркнув: «Извините», скандалист дал задний ход и срулил так же шустро, как и появился. Меня такой поворот заставил сильно задуматься. Что же собой представляет наша группа, если с ее бойцом генералы опасаются связываться? До этого на все вопросы о нашем подразделении Серега отвечал шутками или вообще отмазывался от ответа, переводя разговор на другое. Но сейчас он не отвертится!
Гусева я нашел на узле связи. Он занимался охмурением одной из телеграфисток. Небольшого роста, квадратненькая и некрасивая, она хихикала и, не отрываясь от работы, поощряла майора к продолжению ухаживаний. Вот блин! Еще одна загадка. Сколько в этом времени уже нахожусь, а ни одной красивой барышни не видел. И непонятно, чего в них не то. Все какие-то приземистые, на танкетки похожие. Если на мордочку еще ничего, то формы феерические. Если худенькая, то на фейс такая, что глядя на нее, хочется прятать овес. Нет, я конечно, закрутил однодневный романчик, еще в Могилеве, перед началом крупных боев. Но без души, а так – скинуть давление в баках. По настоящему же красивых девчонок не видел. То ли макияж непривычный, то ли покрой одежды не тот. И голоса у всех или писклявые, или пронзительно громкие, как у торговок базарных. В общем, я еще находился в поисках. Поэтому, безжалостно оторвав Серегу от объекта вожделений, двинул с ним в лесок, для разговора. Отойдя подальше от чужих ушей, повернулся к майору и, глядя на него в упор, начал:
– На меня только что наехал дикий генерал. Как обычно, за нарушение формы одежды. Но как только узнал, что мой начальник Колычев, он моментом отвалил, еще и извинился. Как это понимать?
– Ну и что? Колычева здесь уважают. А НКВД еще и боятся многие. Так что ничего особенного.
Серега опять пробовал уйти от ответа, но я в него вцепился намертво и отпускать не собирался. Напомнил про боевое братство, про доверие между соратниками и про то, что все равно рано или поздно придется сказать. Гусев постепенно начал сдаваться. Мялся, жался, но информацию потихоньку выдавал. Оказывается, мы относились к какому-то хитрому отделу при комиссии партконтроля. Как это вышло и при чем здесь партконтроль, никто особенно не задумывался. А в его задачу входило докладывать о реальном положении дел непосредственно в Москву. Кому именно докладывал Колычев, я даже опасался предполагать. Майор на мой вопрос только показал пальцем вверх. А на вопрос, кому подчиняемся, сказал:
– Ну, командующий фронтом нас может только попросить о чем-либо. Но не приказать.
Так что наше непосредственное начальство обитало в таких заоблачных высях, что голова кружится. И этому начальству надо было знать, что действительно происходит на фронтах. Потому как до уровня дивизии шли реальные донесения. В армию уже уходили приглаженные. В штаб фронта, мягко говоря – искаженные. А в Москву чуть ли не победные. А уж в сводках Совинформбюро, что доносили народу, был полный бред, в корне отличающийся от реального положения вещей. Ну, сводки как раз понятно – пропаганда. А во всех других случаях шла брехня из-за страха. Лейтенанту или майору бояться было нечего. Они и так под пулями каждый день ходили. А вот полковнику или генералу уже было чего терять. За плохую новость еще у Батыя гонцу решку наводили, хоть он и был ни при чем. Поэтому за доклад об отступлении генерал мог лишиться не только места, но и жизни. Особенно, если он сам участвовал в планировании операций и знал, что отступление – результат его безграмотных решений.
А Ставке нужны были не приукрашенные сведения. Вот для этого и был создан наш отдел, люди которого терлись всегда недалеко от передовой. Ну и заодно оказывали помощь разведке и контрразведке на нашем участке фронта. Поэтому полковник и мотался по частям безостановочно, выясняя текущее положение дел непосредственно у командиров полков и дивизий. Потом он составлял аналитические записки и отсылал их наверх. А боевики вроде нас с Гусевым нужны были ему для уточнения ситуации в тылах немцев, охраны и вообще, как надежный инструмент для качественного выполнения работы.
Очень интересненько все получается. Надо же как я удачно попал. Ситуация нравилась все больше и больше. С этими мыслями, проводив Серегу обратно к телеграфисткам, опять пошел загорать.
Так, ничем не занимаясь, провел еще какое-то время. Колычев появился через четыре дня, к вечеру. По быстрому настучав всем по башке (для профилактики, наверное, чтоб помнили, кто командир), он вызвал к себе еще раз. Поморщившись, глядя на мою камуфлированную тушку, он приказал:
– Переодеться. Немедленно. За дверью ждет старшина, пойдешь с ним, он тебе все выдаст. И не вздумай опять форму какой-нибудь бабке сплавить!
Ого! Откуда он про бабусю знает? А я-то лопух – ни сном ни духом. Выходит, меня пасли всю дорогу? Кто только – непонятно.
Полковник же продолжал:
– Переоденешься – немедленно ко мне. Через час вылет. Стой. Чуть не забыл. – И он протянул мне красную книжечку.
Уже рыся за старшиной, я ее раскрыл. Книжечка была удостоверением личности на имя Лисова Ильи Ивановича, старшего лейтенанта НКВД. Ни хрена себе! Я даже подпрыгнул. Вот это номер! Выходит, поверили?!
Через двадцать минут был у Ивана Петровича. Весь нарядный, как невеста. В новенькой форме и скрипящих ремнях. Чувствовал, правда, себя в ней неуютно. Еще не обмялась и топорщилась со всех сторон. Полковник уже гораздо более благожелательно посмотрел на меня, сказав, что теперь я на человека похож. Что они все к моему виду цепляются? И так не нравится, и эдак. Я хожу, как мне удобно. Тем более на войне. Уже в машине, по дороге на аэродром, набравшись наглости, спросил:
- Предыдущая
- 22/86
- Следующая
