Виктор Васнецов - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/93
- Следующая
Церковь в Абрамцеве.
В. М. Васнецов. Аленушка. Этюд. 1880.
В. М. Васнецов. Ярилина долина. Эскиз декорации к «Снегурочке» А. Н. Островского. 1885.
1869 год был для молодого художника радостным. В «Иллюстрированной газете» за номером семнадцать 1 мая, на пасху, был помещен его полосный рисунок «Красное яичко».
Почти тридцать лет спустя В. В. Стасов в большой статье о творчестве Васнецова с удовольствием вспоминал о радостном возбуждении читателей «Иллюстрированной газеты» и пересказывал сюжет композиции. «Это была, кажется, первая его (Васнецова. – В. Б.) попытка соединить реальность с фантастичностью. Было тут изображено громадное яйцо, во весь лист, со множеством комических, ловко нарисованных сценок как внутри этого яйца с растрескавшейся и проломанной скорлупой, так и вне яйца, по всем его сторонам. Посредине всеобщее христосованье, целованье и обниманье. Целуются официально купцы, бары, мужики, уморительные франты и франтихи, начальники и подчиненные, пьяница и городовой, которому тот умильно поднес яичко, чтобы только не тащили его в участок. Вверху – Дед Мороз, рядом – миллион сыплющихся дождем карточек: повара тащат поросят, посыльные – корзинки с вином, а внизу обрадованный черт готовит вместе с какой-то бабой, похожей на ведьму, банки касторового масла; немного же подальше – разное раскисшее старичье лежит уже больное, в колпаках, на постелях».
Странное дело, мы не нашли в номере семнадцать той композиции, о которой пишет Владимир Васильевич Стасов. Композиция там иная.
Народ идет к храму. Стоят со свечами. Священник. Ниже сцены гулянья. Мужики пьют, баба лежит. Ей подносят стакан. Мальчики катают яйца. Еще ниже «приличная» семья. За столом священник. Отказывается от угощения. А мужик уже валяется тут же.
В последнем ряду Дед Мороз и Снегурочка. Дед Мороз – веселый мужик, Снегурочка – девушка с лукошком.
На академической выставке 1869 года у Васнецова экспонировалось три рисунка пером: «Старушка с письмом», «Голова папы Иннокентия X» с картины Веласкеса и «Крестьянин-сборщик».
По сообщению Стасова рисунок «Голова папы» был разыгран в лотерее Общества поощрения художеств, «Крестьянин-сборщик» куплен братом Стасова Дмитрием.
Сразу же, после выставки в литографии Ильина издали альбом выставочных работ «Художественный автограф». Здесь Васнецов выступил и как автор, и как литограф. В его воспроизведении даны рисунки: «Рыбацкая хижина на берегу Азовского моря», «Буря на Черном море при закате солнца», «Вид Исаакиевского собора при лунном освещении» Куинджи, «Окрестности Петербурга зимою» Торопова.
На двадцать втором листе альбома помещен рисунок самого Васнецова «Дети» по стихотворению Некрасова, оригинал этого рисунка купила великая княгиня Мария Николаевна, бывшая президентом Академии художеств. На тридцать седьмом листе «Автографа» воспроизведен рисунок Васнецова «Сборщик пожертвований на церковное построение».
Сохранилось три письменных свидетельства об одном осеннем вечере 1869 года. Вечер этот интересен для нас составом участников и спором, возникшим между Стасовым и Семирадским.
«В назначенное время я был у Антокольского, – вспоминает Стасов. – Он жил тогда уже не со своим приятелем И. Е. Репиным и помещался в маленькой квартирке на Васильевском острову, на углу 7-й линии и Академического переулка. Комната, куда я вошел, была маленькая, низенькая, в два окна, и почти ничто не давало знать, что тут живут художники…, кроме одного исключения, про которое я сейчас скажу. Я нашел уже всех в сборе. Выли тут, кроме самого хозяина, И. Е. Репин, Г. И. Семирадский, П. О. Ковалевский, В. М. Васнецов (не помню, кто еще) и некто Буткевич, тоже художник, тогдашний большой приятель их всех… Первый разговор пошел у нас тотчас же про эскиз из зеленой глины, стоявший на окне, всем им хорошо известный, а мною еще никогда не виденный. Этот эскиз содержал частицу „Инквизиции“ Антокольского… Я заговорил о нем, о всей композиции Антокольского; молодые художники тоже стали высказывать свои мнения, кто за, кто против необычной новой скульптурной попытки… Затеялся даже горячий спор между Семирадским и мною. Он стоял за искусство идеальное, я – за реальное».
В книге Репина «Далекое – близкое» мы находим темпераментную передачу самого спора:
«Когда Владимир Васильевич сказал, что… скульптура Антокольского для него выше и дороже стоит всей классической фальши – антиков, Семирадский с напускным удивлением возразил, что он с этим никак согласиться не может; что уже в древности у греков были рапорографы и что Демитриас, афинский жанрист, не так уж высоко ценился у тонких меценатов античного мира.
Владимир Васильевич сразу рассердился и начал без удержу поносить всех этих Юпитеров, Аполлонов и Юнон, – черт бы их всех побрал! – эту фальшь, эти выдумки, которых никогда в жизни не было.
Семирадский почувствовал себя на экзамене из любимого предмета, к которому он только что прекрасно подготовился.
– Я в первый раз слышу, – говорил он с иронией, – что созданиям человеческого гения, который творит из области высшего мира – своей души, предпочитаются обыденные явления повседневной жизни. Это значит – творчеству вы предпочитаете копии с натуры – повседневной пошлости житейской?..
– Хо-хо! А Рембрандт, а Вандик, Франц Гальс! Метцю… Какое мастерство, какая жизнь!.. Ведь, согласитесь, что по сравнению с ними антики Греции представляются какими-то кастрированными: в них не чувствуется ни малейшей правды – это все рутина и выдумки…
– Как, – кипятится уже Семирадский. – …Да мне странно даже кажется, – надо ли защищать серьезно великий гений эллинов! Итальянцы времен Возрождения, только прикоснувшись к ним, создали великую эпоху Ренессанса: это солнце для академий всего мира…
Во все время продолжения этого спора мы были на стороне Семирадского. Это был наш товарищ, выдающийся по композиции первыми номерами. И теперь с какой смелостью и как красиво оспаривал он знаменитого литератора!..»
Поспорили и разошлись.
Антокольский в своей «Автобиографии» напишет: «Иногда затевались у нас споры, такие, какие могут быть только в России. Мы спорили и кричали все вместе, не слушая ни других, ни самих себя».
В передаче Репина мы, однако, услышали два голоса, Стасова и Семирадского. Васнецов же, который Репину не запомнился, вернее всего, только слушал, чтоб ни одного слова не пропустить.
Некоторое время спустя он встретится со Стасовым в литографии генерала.
– Наш прекрасный рисовальщик, – представит Ильин своего любимца. – Виктор Михайлович, покажите господину Стасову ваши новые рисунки.
Перед Стасовым рядком лягут три рисунка: «Дыра в сапоге», «Жирный купец с приношением в передней у пристава», «Купеческое семейство в театре».
– Да, – скажет Стасов. – Да!
Он торопился, а картинки молодого художника были в ряду тех, какие охотно публиковались журналами.
С открытием еще одного дарования маститый критик не спешил.
От добра добра не ищут.
Публике правится народная жизнь – пожалуйста. И чтоб немного юмора? – Пожалуйста.
Работа сама теперь находит художника, и он дорожит ею. Он готов исполнить любой заказ.
Ему доверяют сделать рисунки к двум азбукам Н. П. Столпянского.
Это дешевенькие в четверть листа книжечки на плохой бумаге. Одна из них – «Солдатская», составленная по поручению начальника штаба местных войск Петербургского военного округа. Азбука незатейливая, и рисунки к ней тоже на удивление просты.
А – амуниция, амуниция и нарисована. Е – ефрейтор, елка, нарисован ефрейтор и елка тоже. И – инвалид, па рисунке изба, солдат. Ч – чай, чайник, чашка, и мы видим двух солдат за самоваром. Ш – штабные офицеры. Офицеры играют в шахматы. X – хлеб. Нарисованы полки с хлебом. 3 – знамя. Сценка боя. Всего тридцать рисунков.
- Предыдущая
- 16/93
- Следующая
