Остановка в Чапоме - Никитин Андрей Леонидович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/112
• Следующая

- Председателем сельсовета был в Ловозере, комсомольцем, потом на войну пошел,- перечисляет он свои заслуги тихим, немного грустным голосом.- Потом сюда вернулся. Я ведь здесь уполномоченным работал, налоги с колхозников собирал, всегда собирал досрочно, за это даже медаль "За трудовую доблесть" получил. Потом другого назначили... Я и почту носил, и рыбачил. А вот не любят меня здесь люди, все обидеть норовят... Пастухи - они грубые. Вон Павел, сами видели, весь в отца пошел...

Так, постепенно, стала мне приоткрываться еще одна загадка - причины неприязненного отношения в Сосновке к Телышеву, в самые тяжелые для людей послевоенные годы "собиравшего" - да еще досрочно! - налоги с многодетных семей, отцы которых в большинстве своем не вернулись с фронта. А какие были тогда налоги в деревне, я хорошо знал. Северный, пустой крестьянский двор обязан был поставить энное количество молока, масла, яиц, мяса, шерсти, кож, картофеля, зерна и всего прочего государству. Только позднее, уже в пятидесятых годах, налоги стали исчисляться в денежной сумме, а не в обязательных натуральных поставках, что было уже чуть легче...

Ну, а с Каневыми у Телышева-активиста, надо думать, были свои, достаточно давние счеты.

Отец нынешних Каневых в истории Сосновки был одной из крупнейших по здешним масштабам фигур. По рассказам Телышева, колхозное сосновское стадо возникло из слияния двух крупных стад - Андрея Канева и Якова Матрехина. Вклад остальных колхозников был небольшим - полтора-два десятка оленей у каждого. До прихода Канева все эти олени были на вольном выпасе, после отела разбредались, и по осени каждый шел искать своих оленей по району. Канев же первым в этих краях начал собирать и пасти оленей большим стадом, как их пасут в Большеземельской тундре.

Фактически Андрей Канев и подготовил базу для создания колхоза в Сосновке. Он подряжался за плату пасти частных оленей, и поголовье начало быстро расти: олени не разбредались, их меньше погибало от волков и росомах, к тому же всегда было известно, где они находятся. Таким Канев, крупнейший оленевод, и остался до самой смерти - бессменный старший пастух, создатель и охранитель колхозного стада. Фигура это была колоритная: грубый, резкий, смелый, знающий оленей и тундру лучше своей деревни, он требовал от пастухов безоговорочной дисциплины. Из-за строгости отца Георгий, теперешний председатель, еще мальчишкой потерял ногу: застудил, а отец не позволил уйти из стада... Сколько же сил потратил активист-комсомолец Телышев, тогда еще совсем юный паренек, чтобы скомпрометировать старого Канева, представить его кулаком, эксплуататором, пробравшимся к колхозному стаду! И сколько это стоило нервов, душевного спокойствия всей семье Каневых и самому старшему пастуху, который из-за этого не мог позволить себе ни одного из своих многочисленных сыновей послать учиться - все они остались у него пастухами...

- ...У моего деда, Ильи Семеновича, только один олень и был,- рассказывает тихо Телышев.- Никак до двух довести не мог! Такой бедный был... А сейчас бы на нескольких упряжках ездил!

- Почему же у него олени не держались? - спрашиваю я.- Может быть, пил много?

- Пил - это точно,- соглашается Иван Андреевич.- Никак не мог больше оленей держать...

- А у вас сейчас оленей много?

- Три,- совсем конфузливо произносит Телышев.- Вон у Володьки - двадцать. Вообще-то по Сосновке личных оленей сотни полторы наберется: ездовые, подвезти дрова, сено... Ну, и мясо тоже! Теперь нас, саамов, мало совсем осталось, да и те русскими записываться стали, как льготы отменили. Какие теперь саамы? Здесь скоро не только саамов - и колхоза не будет, переведут в Краснощелье.

- Почему так? - удивляюсь я.- Колхоз вроде бы не из плохих, хозяйство доходное, крепкое, и люди есть...

- Пока есть, а вообще-то не осталось никого. Вот Лумбовки уже нет, Варзина нет, Пялки, Йоканьги... Всех в Ловозеро свозят, в райцентр. Недавно Ивановку в Ловозеро свезли, коренной саамский погост был, Чалмн-Варрэ назывался, древний погост. Теперь йоканьгского диалекта нет, вымер весь, да и других саамских диалектов тоже не стало...

- А что в Ловозере? Почему всех туда свозят?

Телышев в раздумье покачал головой.

- Там хорошо, большой поселок стал, районный центр саамский и большой колхоз оленеводческий. У них одних оленей больше десяти тысяч, десятилетка, больница, бытовой комбинат, дома каменные начали строить, к ним охотно едут. А на берегу, считай, уже никого нет!..

Из ледового плена Сосновки я вырвался, так и не дождавшись выхода оленей на берег. Небольшое стадо голов в пятнадцать, "лоскут", как говорили пастухи, я встретил в полутора километрах от деревни, но близко они меня не подпустили, так что в целом олени Сосновки остались для меня некоей тайной, о которой я вроде бы все знал, но увидеть ее так и не удостоился. А вот "оказия", как ни невероятно, подвернулась. Маленький самолетик, забросивший в Сосновку каких-то геологов, на обратном пути прихватил всех нас, стремившихся в Пялицу. Ну, а от Пялицы до Чапомы было уже рукой подать, всего тридцать два километра по берегу.

- В Чапоме ты с Володей Устиновым поговори, наш он, пялицкий, заместитель председателя колхоза. Сам-то председатель у них вчера улетел в Мурманск, на совещание, едрит его в корень... И к Василию Диомидовичу Котлову зайди обязательно, он у них бухгалтер бессменный, всю жизнь в колхозе, все знает, голова! А будешь назад собираться - мне позвони. Они тебя до Истопки подкинут, а там я за тобой подойду... Так наставлял меня Тарабарин перед отлетом в Чапому.

Маленький Ан-12, прибывший на этот раз в Пялицу в положенный ему расписанием день, затарахтел, взвыл, пробежал с десяток метров по неровному полю, подпрыгнул - и вот уже внизу понеслись в сторону дома, река, побежал под нами на восток берег, мелькнуло устье Чернавки с крохотной свежесрубленной избушкой Тетерина, потянулся далеко в море мыс, над которым черно-белым полосатым рогом поднялся Никодимский маяк, и я не успел опомниться, как кончилась сначала тундра, потом лесотундра, мелькнула внизу полоса реки и мы опустились на песчаную поляну, как видно совсем недавно расчищенную среди настоящего леса, оправдывающего название берега.

Потому что вовсе не от Терека он, а от шведского "тре" - "лес", и первоначально должен был звучать как "Треский". Но чужестранное, неведомо как попавшее слово обкаталось на русский манер, переосмыслилось, и берег стал "Терским"...

Может быть, и треска стала "треской" оттого, что начали ее ловить новгородцы именно в этих краях? В Чапоме я остановился у Логиновых, и не только потому, что их дом, сравнительно новый и совсем недавно покрашенный, был одним из самых просторных и удобных домов села. Во-первых, Федора Осиповича Логинова рекомендовали мне веете же геологи, жившие у него и успевшие подружиться. Во-вторых, он был коренным чапомлянином, работал и рыбаком, и оленным пастухом, причем у самого Андрея Канева, на дочери которого, Анастасии Андреевне, был женат, так что приходился свойственником нынешним братьям Каневым, с которыми я познакомился на Бабьем и в Сосновке. В-третьих,- и это было самым важным,- Федор Осипович много где побывал, работал на судах, в экспедициях и знал весь этот край и его хозяйство досконально. Он был уже на пенсии, но каждое лето "сидел" на тоне. Вот и теперь он ловил на Стрельне, в десяти километрах на запад от Чапомы, откуда пришел домой как раз в день моего приезда.

Крупный, краснолицый, по-медвежьи сложенный, он маялся радикулитом, который разошелся у него от воды и холода.

- Промашку я допустил,- объясняет он мне, рассказывая о своей нелегкой жизни.- Дружки мои, с которыми я в море ходил, все давно уже капитанами стали. И меня наш капитан хотел учиться послать, а я ни в какую. Причина тому была. Отец мой на море погиб, а перед смертью все учил меня: "Федор, земли держись! Не ходи в море..." Тогда на шняках ходили, на елах, не то, что теперь. Послушал отца, а выходит, дураком был! Всю жизнь протрубил, а пенсия, уже с прибавкой, всего только сорок пять рублей выходит. Вот и сижу теперь на тоне, на жизнь зарабатываю. Я - пенсионер, второй - с одной ногой, на войне оторвало, а бригадир... Ну, тот мужик цельный. Однако как сено - бригадир на покос, а мы снасть таскаем... Володя Устинов, еще сравнительно молодой мужчина, о котором говорил Тарабарин и который привел меня к Логинову, сидел рядом и кивал головой. Я хотел в тот же вечер поговорить с ним, но он попросил перенести разговоры на следующий день - сейчас недосуг, дела есть. Да и о всей здешней жизни Федор Осипович лучше рассказать может, все знает, какие здесь секреты?

• Предыдущая
• 22/112
• Следующая