Пять лет замужества. Условно - Богданова Анна Владимировна - Страница 28
- Предыдущая
- 28/52
- Следующая
– Хорошо, если б она не рыскала с проверками по городу, а весело провела время у цвета нашей новой, так сказать, русской буржуазии – в их имениях, подальше от N, – задумчиво произнесла Светлана Тимофеевна и, резко повернувшись лицом к собеседнице, твёрдо и требовательно отрезала: – И пусть продержат её там, как можно дольше!
– Сверхгениально! – самоотверженно воскликнула Арашкова, ударив себя кулаком в грудь. – Пока она то у одного погостит, то у другого – время и выйдет! Не век же ей у нас торчать! – и Катерина Андреевна, довольно хмыкнув, испарилась из комнаты, а к вечеру о том, что из Москвы с проверкой прибыли две дамы под вымышленными именами, знал весь город.
Наконец прокурорша оторвалась от Анфисиного уха и потащила её в дом:
– А почему вы без сестры? – словно опомнившись, спросила Арашкова.
– Людмила у меня девица скромная, я бы даже сказала нелюдимая – любит побыть в одиночестве... Понимаете ли, склад ума у неё такой – философский, поразмышлять о смысле жизни, о бренности существования, так сказать, любит. Это для неё представляет больший интерес, чем общение с людьми, – несколько высокопарно молвила Анфиса, в то время как девица с философским складом ума, сидя в «Энских чертогах», поглощала цыплёнка табака, вперившись глазами в маленький экранчик переносного телевизора, с жадностью следя за слишком уж мудрёной и зигзагообразной, но в то же время (как ни парадоксально), не движущейся с мёртвой точки любовной историей Кончиты и Хуана, которым до сих пор так и не удалось совершить побег.
Оказавшись в огромном холле, Анфиса была буквально ослеплена ярким светом хрустальных, чрезвычайно пошлых бра на стенах и необычайного множества зеркал в рамах, из стекла же высокого сорта, с бьющим в глаза неестественным блеском, а также переливающимися нарядами собравшихся здесь дам. «Вот мещанство-то!» – пронеслось у Распекаевой в голове.
– Красота-то какая! Будто в рай попала! – восхитилась она вслух и вдруг, посмотрев на Катерину Андреевну, заметила, что и без того бесцветная и бледнолицая прокурорша побелела, как снег за окном, а её рыбьи глаза того и гляди сейчас выпрыгнут из орбит.
– Вам нехорошо? Что с вами? – испугалась Распекаева, если Арашкова вздумает вот теперь в обморок упасть, кто ж её здесь со всеми познакомит?
– Ой! – воскликнула прокурорша и схватилась за живот. – Не знаю, что со мной такое творится! Ой! Ой! Будто схватки! Светлана Тимофеевна! Голубушка! – и она вцепилась в кремовое шёлковое платье, проплывающее мимо них. – Это Анфиса Григорьевна Распекаева. Я говорила вам сегодня о ней. Возьмите её под своё крылышко. А я не могу, – речь прокурорши стала отрывистой, похожей на тревожное уханье совы. – Мне немедленно... Нужно... В туалет... Простите... – и она галопом ринулась вон из холла.
– Вы – Анфиса Григорьевна? Очень приятно, очень. А я Светлана Тимофеевна – жена Савелия Дмитриевича Коловратова, здешнего мэра. Но что это я! Вы уж, наверное, знаете! – и градоначальница умолкла и с любопытством и даже какой-то жадностью впилась глазами в нашу героиню.
Воспользуемся моментом, пока Светлана Тимофеевна с нескрываемой завистью к белой мраморной коже, покатым плечам и пышным волосам Анфисы пожирает её взглядом, и скажем несколько слов о ней самой, поскольку никто, кроме автора, не может так открыто и объективно (права такого попросту не имеет) в городе N говорить о жене мэра, которую жители боялись (а значит, и уважали), пожалуй, больше, чем её супруга – грозного с виду мужчину пятидесяти восьми лет, плотного телосложения, если не сказать, толстого, с хомячьими щеками – такое впечатление, что он вечно боится остаться с пустым желудком и оставляет за отвисшими ланитами припасы на случай внезапного мирового голода. И не приводили в трепет энцев его трясущиеся в гневе щёки, которые запросто можно было увидеть даже в том случае, если Савелий Дмитриевич повернётся к вам спиной. И не ужасали его гневные громогласные возгласы вроде: «Это почему это меня в моём городе ни во что не ставят?!» или «Кто в городе хозяин?!» Потому что чувствовал народ, что хоть и нечист на руку господин Коловратов, а сумел, однако ж, прожив на этом свете более полувека, сохранить поразительную детскую наивность (тут, конечно, можно поспорить и усомниться – действительно ли мэр города N не утратил детской наивности или же попросту преждевременно впал в детство?) относительно своей жены, к которой имел и после многолетнего их брака трепетные чувства и доверял ей, как никому другому, что с его стороны, возможно, было довольно легкомысленно и опрометчиво. В свободные от непосильной службы в качестве мэра минуты Савелий Дмитриевич успокаивал нервы вязанием носков, уверяя всех и каждого, что в этом деле самое главное – пяточка. И как, позвольте спросить, можно трепетать или воспринимать всерьёз столь премилого человека, который на досуге с наслаждением вывязывает пяточку очередного носка?!
Его жена – это совсем другое дело... Градоначальница – женщина весьма жесткая, если не сказать жестокая, ей чужды такие качества души, как простодушие или наивность. Жители города N, в особенности те из них, кто был так или иначе приближен к семье мэра и вхож в его дом, хоть и ненавидели её, но тихо, как говорится, «про себя» или «между собой» и больше всего на свете боялись впасть к ней в немилость, а потому и метали перед ней бисер с утра до вечера, а кое-кто умудрялся делать это и по ночам... Это и понятно – Светлана Тимофеевна не вязала ни носков, ни свитеров, ни шапок, ни шарфов – она вообще не представляла себе, каким образом может что-то получиться посредством клубка ниток и спиц.
«Светику» или «Солнышку», как звал её муж, два месяца назад стукнуло пятьдесят пять лет, однако это событие ничуть не озаботило и не огорчило её, поскольку госпожа Коловратова ощущала себя на восемнадцать и знать ничего не желала. Она и одевалась, как подобает одеваться восемнадцатилетней девице – единственное, что спасало её от смешных для её возраста девчачьих бантиков, шорт, маек до пупка и пластмассовых украшений, так это то, что Светлана Тимофеевна, как она всегда сама говорила, любит и уважает в одежде строгий английский стиль. И хоть сегодняшнее кремовое шёлковое платье открывало её острые коленки и худые некрасивые ноги, обтянутые белыми плотными колготами, дряблую шею и несвежие плечи землистого цвета, градоначальница всё же не выглядела настолько смешной, насколько могла бы, не люби она строгого английского стиля.
Пока госпожа Коловратова оценивающим взором уставилась на подаренные два года назад Юриком Эразмовым серьги с изумрудами в Анфисиных ушах, скажем ещё, что... Право же, неловко как-то говорить об этом, но и скрыть никак нельзя, поскольку невозможно лишить читателя полного представления о главном человеке города N.
Итак, Светлана Тимофеевна – развратная женщина с резко выдающейся нижней челюстью и вставными пластмассовыми протезами, начавшими синеть у «корней», из-за коих, как метко было подмечено Катериной Андреевной Арашковой, в данный момент мучившейся в туалете после трёх выпитых стаканов крепко настоянной коры крушины, градоначальница опасается прилюдно есть – боится, как бы зубы не выпали. Ещё пара штрихов, и образ госпожи Коловратовой будет завершён.
Недостатки Светланы Тимофеевны, которые оглашались ею самой, чудесным образом превращались в достоинства, стоило им только слететь с её уст, подобно стайке бабочек с капустной грядки, а поскольку супруга мэра (как, наверное, уже догадался читатель) состояла из одних пороков и изъянов, то если её слушать – в целом мире не сыскать женщины правдивее и добродетельнее:
– Да! Я не скрываю, что люблю выпить и пью много и говорю об этом! Я – алкоголик и тем горжусь! – кричала она на всех углах. – Да! Я люблю мужчин! И что из этого? Разве это плохо – мужчин любить? Это прекрасно, и я тем горжусь!
Вообще говорит она резко – слово, сказанное ею, было похоже на булыжник, летящий в бездну.
Вот кого уж действительно любила эта «наидостойнейшая» женщина – так это своего единственного семнадцатилетнего сына Митеньку, который похож с отцом, как две капли воды – та же стать, те же трясущиеся в недовольстве щёки... Только прыщав он еще в отличие от своего батюшки, но ничего – это возрастное. Замечу, что Дмитрий Савельевич уже вовсю испытывал настоящий мужской интерес к слабому полу, только вот слабый пол ответного интереса к нему не чувствовал – то ли из-за прыщей, то ли из-за матушки, которая всем в городе уши просверлила, что для своего Митеньки она подыщет достойную девицу с капиталом.
- Предыдущая
- 28/52
- Следующая
