Плохая учительница, хороший снайпер (СИ) - Красовская Марианна - Страница 44

Последнюю фразу отец выкрикнул, но не привычным громовым раскатом, а подраненным болезненным дискантом. Алекса передернуло — то ли от жалости, то ли от отвращения.

— И ты сбежал. Вся та хрень, которую мне рассказывали про оперативное тактическое отступление — это просто дерьмо для журналистов и читателей их тупых газетенок. Не было никакого отступления. Ты просто сбежал.

— А чем, по-твоему, бегство отличается от отступления? — криво ухмыльнулся отец. — Всего лишь эффективностью организации, мальчик мой. Всего лишь эффективностью организации… Если бы я видел хоть один шанс что-то исправить — я бы остался. Вот только этого шанса не было. Я не мог уничтожить дракона. Не мог его отпугнуть. Не мог даже замедлить — чтобы дать людям время уйти. Поэтому я отдал ординарцу приказ запускать офицерский моноплан. Ты знаешь, для эвакуации командного состава в расположении всегда имеется…

— Моноплан на пять пассажирских мест. Да, я знаю. Пять мест плюс пилот. Я читал статьи об этой… эвакуации. Перерыл все библиотеки, перелопатил все пыльные подшивки. Я хотел знать, кто именно улетел на моноплане. Нашел только три фамилии — ты, твой ординарец и некто Август Миллер.

— Это был наш радиофонист. Он как раз передавал сообщение об атаке дракона. Совсем молодой парень, я не мог оставить его на верную смерть.

— А остальных? Остальных — мог? Пять пассажирских плюс пилот — это шесть мест. Моноплан вел твой ординарец. Почему ты не взял еще четверых?

— Потому что не мог. Ты никогда не был в бою, ты просто не представляешь, что там происходило. Огонь, вопли, паника, люди мечутся, обезумев от боли и страха… Если бы они поняли, что моноплан готовится взлететь, если бы увидели шанс на спасение… Не выжил бы никто. Машину просто растерзали бы, раздавили в попытках забраться в нее. У меня был выбор: спасти двух человек или не спасти никого.

— Не двух. Трех. Себя-то ты тоже спас.

— Да. Спас. И что? Что в этом такого ужасного?! — тускло-зеленые, выцветшие глаза отца полыхнули яростным блеском. — Какой смысл был мне умирать? Ради чего? Что изменила бы моя смерть, кому принесла пользу?!

Алекс, с силой зажмурившись, помотал головой, глубоко вдохнул, сглотнул вязкую горькую слюну.

— Тебе. Это принесло бы пользу тебе. Ты просто оставил их всех умирать… Как ты можешь после этого жить?

— Вот так вот, — отец поднялся из кресла и расправил плечи. — Обыкновенно. Так же, как живет мой ординарец. И мой радиофонист. К ним ты тоже придешь с упреками? Потребуешь, чтобы они признали свою жизнь позорной ошибкой и преступлением? У меня был ты — которому нужна была твердая рука отца. У меня была жена с кровохарканьем, которая не смогла бы ездить на воды на ничтожную вдовью пенсию. Сестра, твоя тетка, которая спуталась с проходимцем и забеременела от него. Кто должен был обеспечивать ее ублюдка, дать ему образование и пристроить к месту? Его никчемный папаша?! Нет. Я ни о чем не жалею. Может быть, я и не герой — зато моя семья процветает. И ты, между прочим, часть этой семьи. Кем бы ты стал, если бы не влияние генерала Каррингтона? Ну-ка, ответь мне? Бестолковый, рассеянный, слабовольный… Ты не имел талантов ни к учебе, ни к военной службе, ни к спорту. Просто сидел в библиотеке и читал дурацкие романтические книжонки, а если не читал, то играл с мальчишками, а если не играл, то сбегал на реку… Кем бы ты вырос без меня?! Пустым местом! Работал бы клерком в какой-нибудь нищей конторе, женился бы на толстой тупоголовой мещанке с приданым. Уже воспитывал бы двух или трех сопливых детишек, потому что твоя безмозглая женушка немедленно принялась бы рожать, чтобы покрепче привязать охламона-мужа… Но я здесь. Я жив. И пока я жив, мой сын не будет клерком! Ты устроишься на работу в министерство. Сделаешь карьеру. Женишься на Розалин Аспер — это чудесная девушка, умница, дочь судовладельца Аспера. Ты будешь успешен, богат и счастлив. И никогда, слышишь, никогда даже не подойдешь к драконам! Думать об этом не смей! Я запрещаю тебе! Запрещаю игры в драконоборство, запрещаю участие в битве, запрещаю даже думать об этом! — захлебнувшись воздухом, генерал Каррингтон схватился за грудь и покачнулся. Подхватив отца под локоть, Алекс осторожно усадил его в кресло, налил стакан воды и вложил в трясущуюся руку.

— Я все понял, отец. Прости меня, — присев на корточки, Алекс заглянул в бледное, покрытое холодной испариной лицо. — Я не хотел, чтобы наш разговор закончился вот так вот.

— Ничего, — голос у отца был тусклым, как шелест сыплющегося на камни песка. — Мы давно должны были обсудить это. Жаль, что все произошло именно так. Признаю: в этом есть и моя вина. Прости меня. Теперь ты оставишь эту дурацкую группу?

— Ни в коем случае. Теперь я обязательно продолжу занятия.

Не слушая больше отца, Алекс поднялся и вышел за дверь, аккуратно прикрыв за собой тяжелые деревянные створки.

Обычное для Каррингтона скрупулезное трудолюбие достигло новых, прямо-таки патологических высот. С нарастающей тревогой Хизер наблюдала, как Алекс, сурово сжав челюсти, загоняет ребят на тренировках до полусмерти. А вместе с ними загоняет и себя. Каррингтон наматывал какое-то астрономическое количество кругов по дорожкам парка, подтягивался и отжимался с механической неостановимой размеренностью метронома, а потом, взмыленный, как беговая лошадь, шел на полосу препятствий, отрабатывать слаживание.

В теории это было отлично. Молодой человек, осознавая приближение квалификационных испытаний, проявляет трудолюбие и прилежание. Мечта педагога, а не студент.

На практике нездоровое усердие Алекса Каррингтона пугало. Ребята еще не решались на открытый бунт, но уже начали роптать, а Сюзанн, отловив Хизер в углу, тревожно спросила, заглядывая в глаза:

— Дорогая, что происходит с Каррингтоном? Вы объяснились? Ты ему отказала? Ну зачем же ты была такой резкой… На мальчике лица нет.

Лицо на мальчике очень даже было — мрачная, окаменевшая в самопожертвенном остервенении рожа, исчерканная подсыхающими порезами от бритвы. Но в целом Хизер отлично поняла, о чем говорит Сюзанн.

— Нет. Мы не объяснялись. Но, видимо, объясниться придется.

Тщательно рассчитав время, Хизер перехватила Каррингтона за полчаса до начала тренировок. Одетый в мягкие шерстяные штаны и свободную белоснежную рубашку, он отрабатывал перемещение динамической линзы, стремительно гоняя щит из стороны в сторону и вращая им, как опытный матадор — плащом.

— Очень хорошо, господин Каррингтон. Просто замечательно, — Хизер зааплодировала, и эхо коротких хлопков сухой дробью зарикошетило по залу.

Каррингтон, запнувшись, остановился, словно врезался в невидимую стену.

— И вам доброе утро, госпожа Деверли, — он медленно, словно нехотя, обернулся, небрежным движением руки уничтожая щит. — Я думал, в такую рань в зале никого не бывает.

— Простите, что обманула ваши ожидания. Но в такую рань в зале действительно должно быть пусто. Студенты сейчас завтракают. Вы не голодны, господин Каррингтон?

— Я выпил кофе. Не хочу наедаться перед тренировками, от этого случается несварение, — судя по сумрачной физиономии, несварение для Каррингтона было сейчас наименьшей проблемой. Наверное, следовало бы как-то тактично повести разговор в нужную сторону, но делать этого Хизер не умела. Поэтому не стала даже пытаться.

— Я слышала, в прошлую пятницу в академию приезжал ваш отец.

— Да, — рот у Каррингтона судорожно дернулся. — Небольшой семейный визит.

— Выражение теплых родительских чувств?

— Именно так.

— Горничные рассказывают, что свои чувства генерал выражал весьма… громко. И энергично.

— О боже, — Алекса перекосило еще сильнее, брови сошлись на лбу страдальческим домиком. — Они что, подслушивали? Твою мать… Прошу прощения, госпожа Деверли.

— Ничего страшного. Вполне соответствующая ситуации лексика. Присядем? — Хизер повела подбородком в сторону узкой длинной лавочки. Едва заметно поморщившись, Каррингтон тяжело опустился на скамейку. Сиденье для него было слишком низким, отчего колени задрались, а плечи ссутулились. Сейчас Каррингтон походил на усталую нахохлившуюся сову, разбуженную посреди бела дня и крайне этим недовольную.