Вперед в прошлое 7 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 16

Время на таймере останавливается: 19. 02. 2029!

Не желая видеть, как гибнет прекрасный город, я закрыл глаза… Точнее, попытался их закрыть и не смог, еще с минуту вынужден был смотреть на площадь сверху, потом — заглядывать в лицо каждому человеку, чтобы в полной мере прочувствовать: они живые, и им суждено умереть прямо сейчас.

Инверсионный след, слепящая вспышка — и я проснулся. Сердце тарабанило — то ли от волнения, к которому нельзя привыкнуть, то ли от осознания, что время катастрофы сместилось на полгода. Полгода!

И все-таки — что я эдакое совершил? Надо понимать, это событие произошло после того, как мы свергли Джусиху, и до посадки на самолет.

Единственное, что я сделал — сумел правдами и неправдами пробраться в самолет. Это стоило мне усилий и нервов…

Или именно в этом и дело? Я не хотел, боялся, но пересилил себя и смог? Черт побери! Вот же оно! Вот почему ушел взрослый — реальности нужнее я такой, какой есть, трусоватый, сомневающийся, но упорный, из меня может получиться именно то, что надо. Взрослый не мог меняться, потому что все в себе уже изменил! А я — могу.

Точно! Помню, был такой непонятный сдвиг на таймере после… после трусов! Когда я до икоты боялся их продавать, но все-таки сделал это.

Меняюсь я — меняется мир, я — тот, кто за него в ответе. Остался один вопрос: девушка с лимфомой — кто она? Или все-таки он?

Осознание меня воодушевило, я окончательно проснулся.

Зная все это, можно попробовать откопать связь отката назад и каких-то моих действий. Потом все-таки был скачок в исходную точку. То есть я принял неправильное решение, что-то сотворил, а потом исправил. Что это за решение?Если бы я понял, было бы проще сопоставить все события и выработать правильную стратегию поведения. Но как я ни скрипел мозгами, не удавалось найти взаимосвязь.

За иллюминатором было темным-темно, только светились огни далекого аэропорта и погрузчиков, снующих туда-сюда. Который час, интересно? И спросить не у кого. Точно больше десяти вечера.

Это же надо! Каждый мой шаг что-то незначительно меняет в реальности. Люди, которые должны погибнуть, но остались благодаря мне, тоже меняют… Или каждый влияет на окружающих и происходящие события?

Перед глазами появилась странная картинка: чернота, а в ней — переплетения миллионов светящихся паутинок. Этот конгломерат пульсировал, одни линии гасли, на их месте возникали другие…

С другого борта самолета началось движение, прерывая ход мыслей. Свет фар мазнул по салону, и я переместился к иллюминаторам с другой стороны. Подъехала машина, похожая на бензовоз, с оранжевыми проблесковыми маячками. Двое сотрудника поставили трехступенчатую лестницу под крылом, что-то там подкрутили, протянули шланг и соединили бензовоз, точнее керосиновоз, с крылом. Пошла заправка! Значит, скоро взлетим!

Не прошло и получаса, как самолет заправили, в салон вошла стюардесса и поманила меня в отделение за шторкой, где собрались остальные бортпроводники. Я последовал туда, женщина проинструктировала:

— Сейчас рассядутся пассажиры с билетами. Некоторые не дождались заправки, разъехались по домам. Вот в этот момент занимай свободное место, потому что потом войдут другие безбилетчики.

— Спасибо, — кивнул я. — Который час?

— Час ночи, — улыбнулась она, я вздохнул — все-таки зала ожиданий в Москве мне не избежать. — В какой аэропорт прилетаем, знаешь?

А не знаю! Потому что мне все равно.

— Шереметьево, — брякнул я, думая, что неудобно выйдет, если ошибусь, ведь соврал, что меня там встретят.

Стюардесса удовлетворилась ответом — похоже, угадал.

Приехал автобус, выпустил из своего недра сумчатых пассажиров, и они устремились к самолету. В салоне загромыхала ручная кладь, донеслись отдельные голоса, слившиеся в сплошной гул. Посадка длилась минут пятнадцать. Стюардесса («Яна» — было на бейдже) отодвинула шторку, кивнула мне, я выбрался в салон, прошел до середины, нашел свободное место между дедом в бежевом костюме и полной набыченной женщиной.

— Можно? — указал я на сиденье, но дед не обратил на меня внимания. Глухой, что ли?

Я тронул его за плечо и повторил:

— Извините, можно присесть?

Глаза у него были светлыми, будто пораженными катарактой, а веко оттягивала вниз крупная папиллома.

— Нет говорить руски, — развел руками он.

Ясно — иностранец. С большой вероятностью немец, много их сейчас. Ездят по местам, где воевали, или там, где погибли их родственники. Этот как раз по возрасту тянет на оккупанта. Но потомки красноармейцев мстят им и сейчас: пасут, дожидаются удобного момента и грабят. Ворую чаще всего фотоаппараты. Ну а что, легкая добыча, непуганая.

— Can I sit down? — Я указал на сиденье.

Дед встал и пропустил меня. Я оказался зажат между ним и недовольной теткой.

Самое интересное началось через десять минут. Я думал, безбилетных будет двое-трое, но они поперли толпой, да с сумками — мужики и женщины, одинаково злые и замученные. Сумки загромоздили проход и заблокировали дверь туалета.

Немец наблюдал за этим и прозревал, глаза его круглели и круглели, аж бородавка подскочила, открывая обзор. Всего безбилетных было человек двадцать. Помимо занятого мной, было еще свободное место, две тетки сцепились за него и упали на сумки, в это время на сиденье просочился похожий на Голлума шнырь. Сел и вцепился в подлокотники. «Моя пре-елесть».

Вышел мужчина в форме, наорал на дерущихся женщин, пригрозил, что высадит, и они угомонились, но нависли над Голлумом, отпуская язвительные реплики: мужик-де измельчал, Чернобыль, мутации, все дела. Мужик молча терпел, ему было не привыкать.

Безбилетчики нависали над легальными пассажирами, толкались, вызывая ропот. Особенно повезло моему соседу-немцу. Над ним застыл огромный лоб, достал флягу из нагрудного кармана и бухал, никого не стесняясь и роняя капли на дорогой костюм немца. Тот кривился, порывался что-то сказать, но соизмерял размеры свои и противника и держался.

Особенно сюрно звучал инструктаж улыбающихся стюардесс, растопырившихся между сумками. Пристегните ремни, бла-бла-бла, не вставайте ни при каких условиях, бла-бла-бла. Будто они не видят угрюмых стоящих пассажиров, нарушающих правила безопасности перелетов. Что поезда — забитые под завязку скотовозки, что самолеты.

Самолет начал взлетать. Мгновенно прозрев, немец вытаращился на меня и воскликнул:

— Was ist los? Sollte es so sein?

Здоровяк, смачно рыгнув, похлопал его по плечу:

— Сосейн, фрицик, сосейн. Ща ты у меня сосейн сделаешь, чмо шелудивое. За Ленинград ответишь, падла!

Как там в будущем говорят? Кринж. Испанский стыд. Реально стыдно за соотечественников. Не хватает только козы на поводке. А ведь через двадцать лет такое нам же будет казаться дикостью.

— Waswillervonmir? — все не отставал от меня немец, а я не понимал, чего он от меня хочет.

На всякий случай я сказал по-английски, как помнил:

— Please don’t fight with him. This man is drunk.

Не хватало, чтобы немца запинали и случился международный скандал. Впрочем, отчаянный старик должен был понимать, куда он едет. Так же и наши туристы, расслабленные и ожиревшие, в двухтысячных становились легкой добычей во всяких Рио и Манилах.

Самолет начал разгон. Стоячие пассажиры вцепились в спинки кресел. Здоровяк перекрестился и закрыл глаза. А когда авиалайнер дернулся, отрываясь от земли, снова присосался к фляге, допил ее, остолбенел да так и стоял, замерев, пока не объявили, что самолет набрал нужную высоту, и можно воспользоваться туалетом. Туда тотчас потянулась очередь, повеяло сигаретным дымом.

Икнув, здоровяк улегся прямо на сумки и захрапел. Немец сидел молча и боялся шевельнуться — наверное, английский он все-таки знал и внял моему предупреждению.

Я закрыл глаза. Если сейчас начало второго, в Шереметьево мы будем часа в три ночи. До шести придется кантоваться в здании аэропорта, а дальше… А дальше — не знаю, какой оттуда идет транспорт. В общем, главное — в Москву попасть, а там…