Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой - Савельева Ольга Васильевна - Страница 48

– Ты не бездействуешь, ты собираешь информацию. Семь раз отмерь, один – отрежь. Вот ты отмеряешь. Ты же не можешь сразу рубануть…

Да, не могу.

Я отмеряю. Впитываю информацию. Думаю о том, как я буду потом. Одну проблему я решу – вынесу подлеца за скобки, другую создам: я предала человека, близкого, родственника.

Нельзя так.

Хотя кто это сказал? Кто вообще, кроме Уголовного кодекса, решает, как можно и как нельзя…

Однажды произошла забавная ситуация с дочерью.

– Мама, в честь твоего дня рождения я разрешаю тебе выбрать, какое платье мне надеть и что я буду есть на завтрак, – радует меня дочь.

– Хм. Это подарок такой? Ты ж рисунок обещала, – удивляюсь я.

– Я не успела. Поэтому дарю то, что ты любишь, – все решать.

– Нет, Кать, ты ошибаешься. Я мечтаю решать как можно меньше, – смеюсь я. – И нельзя подарить свою необходимость «все решать» другому человеку. Это надо самому, Кать, делать.

Вот я и решаю. Не знаю, какой выбор в итоге будет верным. Но знаю, что решение – это когда ты больше не можешь быть там, где ты находишься, и ты уже столько раз отмерил, что больше не можешь не отрезать…

Поэтому давайте-ка дальше жить и все сами решать. Сделаем манту. Выберем себя. Съездим на ту плановую госпитализацию…

– Извините, это отдел маркетинга? Добрый день. Я вот по какому поводу… Можно я подарю вам другую фразу для сбора документов с ваших подопечных? Вот такую… Она мягче и добрее.

– Нет. Нам не надо. Наша лучше, потому что она пугает. Ненапуганный человек не боится ошибиться и не все документы собрать. Поэтому мы хотим напугать. К нам летят из других городов. Очень обидно «разворачивать» их из-за их же невнимательности…

А, ясно. Иногда жесткость – это осознанный выбор. Чтобы спасти и защитить.

Я, кстати, дернула тот стоп-кран. И близкий родственник очень удивился, что так бывает. Сказал:

– Надо же, как тебя все достало.

– Не все. Меня достали поступки вполне конкретного человека.

– Я понял.

– Не знаю, что ты понял.

– Что ты на вид мягкая, а внутри нет.

– И все? Жаль.

– Жаль?

– Жаль, что мы всегда все понимаем про других людей. А единственный человек, про которого мы реально можем что-то понять, – это мы сами…

– Я подумаю об этом.

– Подумай. В моем титане всегда найдется мягкая дверь.

– Для близких родственников?

– Для тех, кто умеет признавать свои ошибки…

На той госпитализации я напутала со сроками действия одного документа. Но нас все равно пустили. Наверное, в любом титане есть мягкая дверь.

У нас образовалось два родительских чатика: с воспитателем и без.

Это было удобно: тот, что с воспитателем, – сухой и информационный, тот, что без, – бурлящий, активный.

Во втором образовался особо активный папа. Оставим этого героя без имени – просто папа.

Он был… ну слишком уж экспертным во всем, про таких говорят «в каждой бочке затычка». Его реально было много: утром просыпаешься, а в чате уже сотня сообщений, причем папа этот солирует практически единолично. Чатик имени папы.

Меня он стал подбешивать. Плодит и плодит бесполезные сообщения. Чего стоило его предложение прокрасться в сад под видом комиссии, чтобы посмотреть, чем кормят детей. Или посмотреть, как отреагирует воспитатель на предложение подарить ей деньги, типа, провокация, и так далее.

Но что тут сделаешь? Наши дети – одногруппники. Куда от него деться, от этого папы?

Встречались в реальной жизни с другими родителями из чатика, разговор непременно съезжал на него и велся в ключе «как же он всех достал».

Мы ему много раз в лоб писали, мол, уважаемый, хватит спамить, высасывать проблемы из пальца и вообще отвлекать занятых людей на ерунду. Но он отвечал на каждое сообщение десятком новых и был уверен, что все, кто не состоит в активной переписке в родительском чатике, – это, конечно, плохие родители.

Мы промучались месяц и создали еще один чат – без этого папы. Это выглядело как решение. Однажды утром я проснулась – и просто обнаружила себя в новом чате. А тот, старый, был заполнен теперь сообщениями надоедливого папы, только все они были без ответа.

Шло время. Все садовские вопросы мы дружно и быстро решали в новом чате, он был идеален – слов мало, дел много. Но тот, старый, с папой, все еще жил, потому что неутомимый папа продолжал писать и писать, а также недоумевать, почему ему никто не отвечает или отвечает что-то вроде «ок» или «как хотите».

«Когда же он уже догадается? Или устанет один писать в тот чат? – недоумевала я. – Какой же он непонятливый все-таки, этот папа! Ужас!»

Время шло. Любое новое сообщение в том старом чате от папы меня вдруг стало напрягать.

Я не понимала почему, но мне было его очень… жалко. Ну так, по-человечески. Хотя он был мне совсем несимпатичен как собеседник, тот факт, что мы дружно игнорим его в этом чате, был для меня травмирующим. Жестоко это как-то вышло, хотя изначально правда казалось отличным выходом: а как еще избавиться от него?

Примерно в это же время я давала интервью про детей для одного интернет-журнала о воспитании. Журналист спросил:

– Сталкивались ли ваши дети с травлей в школе или саду? С буллингом?

Я решительно помотала головой, ответила, что нет. Я бы знала, если бы сталкивались: мы с детьми очень дружны.

– А вы лично в детстве? Сталкивались? – спросил журналист.

Я так же решительно помахала головой: нет. Не было ничего такого. Меня никто не обзывал, бойкотов не объявлял, в угол не загонял, «чучело» мне не кричал. Не сталкивалась я с травлей.

Хотя я и была, мягко говоря… непрестижная девочка. Я была плохо (беднее всех) одета, немодная такая, в штанах с пришитой бахромой от скатерти, бабусина и дедусина внучка, без родителей, в штопаном-перештопаном пальто.

Но нет, не травили. Просто… ну, не жаловали, не стремились общаться, не тянулись дружить, забывали позвать с собой, шушукались за спиной, смотрели как бы за меня, сквозь меня, поверх меня, но нет, не травили. Открыто, в лицо, не обижали, нет.

А после интервью я шла на сессию к психологу. Мы тогда проживали кризис в отношениях с мужем, мне хотелось поговорить об этом, я готовилась, старалась, собрала букетик болючих фактов, хотела на сессии это как-то систематизировать и превратить в гербарий.

Но, сев в кресло, я почему-то сразу после приветствия рассказала психологу про того папу. Совершенно неожиданно для меня оказалось, что тот папа волнует меня даже больше, чем проблемы в семье. Вот это новости!

– Мы взяли и вынесли его из чата. Сначала мне казалось, что это отличная идея, а теперь… Он там живет в этом чате, будто один. И это так неловко, стыдно. Мы взрослые люди, а ведем себя как дети. Мне даже страшно.

– Страшно?

– А вдруг он узнает? Узнает, что все это время два десятка людей будто потешались над ним…

– А вы потешались?

– Нет, конечно. Но выходит-то, что так… Я вообще не понимаю, почему меня так выкосила эта ситуация. Этот папа мне не друг, даже наоборот, он такой, знаете, неприятный, мне с ним не по пути…

– Тебе проще проживать это, демонизируя его? То есть если он плохой, то с ним так можно?

– Нет, конечно. Я хочу сказать, что, если бы он был другим, этого всего не случилось бы. А так… Прям тяжело. Помните, в фильме «Девчата» главная героиня зацепилась за крюк и не могла двигаться. И кричала: «Пусти! Пусти!» А ее никто не держал. Вот я себя так ощущаю. Будто эта проблема меня держит, хотя с чего это вдруг проблема? Кто он мне, этот папа? Да никто. Но при этом он даже в мои сны заглядывает…