Морок - Константинова Анна - Страница 1

>> АУДИОВЕРСИЯ РАССКАЗА , начитанная лидером рок-группы "Ведьма и Осел"

– - – - – - – - – - – - – -

– А я вот и говорю, шо видАли мы в море самую настояшшую змеюку. Длиной – с дом, да еще толстенную, что три мои ноги.

Дядька Леонус Беспалый сдул с кружки пену и подмигнул Нежданке. Своим страшным покалеченным пальцем, раздавленным давным-давно снастью, сбесившейся во время шторма, он погрозил младшим ребятишкам, и те юркнули под стол.

Нежданка улыбнулась в ответ. Дядька Леонус был добрым человеком, шутил и балагурил со всеми без разбору, с девушками – особенно. Даже с такой тощей, которую, корми-не корми, толку никакого, глазюки одни на лице только зыркают… Так тетка Марка всегда говорила… Нежданка постаралась сделаться за столом еще более незаметной, чем обычно.

– Подумаешь, змеюка! Не сожрала ж она вас, как я погляжу, – буркнула тетка, убирая со стола пустые горшки.

– А то, что было это в аккурат, когда мы мимо старой гавани проходили. Ветер тогда переменился, мы и пошли не как обычно, а вдоль берега. Ну, и забросили там сети, раз уж пришли. Напротив пещеры, то есть. А тут – откуда ни возьмись – она. Чудища. И глазами так – зырк, и все.

Нежданка ахнула и поймала неприязненный теткин взгляд, – мол, не мычи мне тут.

– Чего же все-то? – переспросил молчаливый муж тетки Марки.

– Все – эт значит пропала змеюка, будто ее и не было. Однако и рыбы там больше не попалось. Совсем. Словно разогнали…

Терпение тетки кончилось, и она, как всегда в таких случаях, вспомнила про Нежданку:

– Куда ж ты ложкой своей все лезешь и лезешь в горшок, ненасытная твоя утроба! Хошь меня в могилу свесть, чтоб я в сыру землю глубоко легла и больше не поднималася? Поди там спокойнЕе чем здесь, тама не надо горбатиться день деньской, чтобы тока кормить лишний рот. Да благо рот был бы разговорчивым, так нет. Мык да мык. Уж не молчала бы, коли говорить по-человечьи не умеешь.

Нежданка послушно отложила ложку и поднялась из-за стола.

– Да корову иди подои, не ленися! Поди измаялась скотина, а тебе хоть бы хны.

Тот, кто умел говорить, был бы вынужден придумывать красивые гладкие ответы. Нежданка, свободная от слов, не трудилась разговаривать ни с теткой, ни с другими людьми. Она пошла к корове и погладила ее по крутой рогатой голове. Та ласково замычала в ответ. Тепло коровника и белые, дзынькающие по жести струйки были сейчас гораздо лучше полутемного дома, где глаза саднило от гари очага и пахло рыбой.

– Да иди, по берегу топляка набери! Чай, не переломишься!..

Нежданка занесла в дом крынку с теплым молоком и вышла улицу. Ледяной соленый ветер тут же схватил ее и чуть не закружил. Она пошла в сторону песчаной косы, куда холодные зелено-серые волны выносили обломки деревьев, доски и другие морские подарки, однако на середине дороги вдруг решилась и побежала по другой тропинке, все круче уходящей вверх и петлявшей среди скал. Очень скоро дорожка привела Нежданку на маленькое кладбище. Тут было тихо, спокойно, и можно было немного отдохнуть. Мертвые гораздо лучшие собеседники, если подумать – они никуда не торопятся и не могут тебя обидеть или упрекнуть хоть в чем-то.

Быть сиротой – это значит не иметь родителей вовсе, совершенно, даже в памяти. Как будто ты просто однажды появилась на свет, замотанная в серые пеленки, окруженная прутьями корзинки, и первый твой взгляд упал на хмурое лицо тетки Марки, которая утром обнаружила тебя на собственном крыльце.

Тут, конечно, было отчего хмуриться. Корзинка мешала пройти, поэтому тетке пришлось взять ее в руки и заглянуть внутрь. А там – ребенок, и куда ж его денешь? А лишний рот кормить – не шутка. Поэтому тетка имела все основания быть очень недовольной целые пятнадцать лет.

Но ты ведь не знаешь, почему появилась на свет вот здесь, на этом крыльце! А не на другом, соседнем. Или не в грязи, посередине главного деревенского тракта, где тебя могли бы задавить проезжавшие телеги. Тебе повезло появиться у дома тетки Марки, которая тебя вырастила, выкормила и одевала-обувала все эти годы, пока ты, неблагодарная, только спала да ела в три горла.

Именно это и значит быть сиротой.

Тот, кто имел когда-то маму и папу, но плохо вел себя, и оттого его родители померли и легли глубоко в сырую землю, чтобы только не видеть такого непутевого ребенка, – так вот, такой ребенок вовсе не сирота. Потому что он знает: люди, любившие его, раньше ходили по этим дорожкам и прикасались к этим самым предметам. Он может помнить их имена и гладить надписи на камнях, которые другие люди поставили над ними.

Нежданка не умела понимать каменные буквы, да и незачем было – она знала, что не найдет на тихом кладбище никого родного. Однако она все равно приходила сюда и приносила цветочки, которые находила вдоль тропинки.

Небольшие букетики она раскладывала поровну на все могилки, насколько подарков хватало. А в следующий раз – на другие, чтобы случайно не обидеть, не обделить тех, кто лежит тут. Ведь это очень грустно – томиться в вечной темноте, зажатым камнями, и не видеть великой красоты огромного мира.

Но сегодня она пришла с пустыми руками. Цветочки появлялись на скалах ранней весной и теплым летом, а сейчас, когда близились ледяные зимние ветры, Нежданке нечего было подарить мертвым. Поэтому, чтобы порадовать их хоть немного, она запела о голубых нежных первоцветах, что раскроются, когда солнышко опять станет теплым. Мертвым не нужны были правильные слова, поэтому они понимали ее.

Отсюда, с кладбища, хорошо было наблюдать за деревней – маленькие домики, зажатые между песчаным берегом и крутыми отвесными скалами, казались крохотными и смешными. Между ними бегали такие же крохотные человечки. Они разевали невидимые рты, но их слова не долетали до забытого места. Поэтому Нежданка могла тут петь в свое удовольствие, ведь раз она не слышала человечков, значит, и они не могли услыхать ее песни и наругать, как обычно. Почему-то никому в этой деревне не нравились ее песни, которые рождались где-то внутри и выливались на свет без слов.

Мертвые были хорошими слушателями, они не гнали ее и не кричали «кончай выть», поэтому тонкий Нежданкин голос вился среди могильных плит, иногда сливаясь с посвистами ветра, и ей казалось, что поет она очень красиво.

А еще отсюда было видно море с бело-пенными гребешками на каждой волне. Издали оно казалось просто красивым, зелено-серым, и не было холодным и опасным, как вблизи.

Когда Нежданка под вечер вернулась в дом, сгибаясь под тяжестью просоленных выбеленных солнцем деревяшек, разговор за столом все еще крутился вокруг таинственной пещеры.

– Еще слыхала, у Старой Пристани две козы пропали на прошлой седьмице, – рассказывала тетка Марка.

– Вот то-то и оно! – охотно поддакнул дядька Леонус. – Народ говорит, поселился там, в старой пещере кто-то. То ли змей, а то ли морок какой. Поселился и всю нашу рыбу прогнал. А еще, значится, и коз съел.

– Ну что ты, косорукая, сидишь да глазищами лупаешь? Или тебе не нать горшки идти мыть?

Нежданка поднялась и вышла из комнаты в пристроенную к дому продымленную клеть, налила в таз ледяной воды.

– Народ говорит, надо ентого, из пещеры, чем-нить задобрить, – услышала она голос дядьки, который пробивался через дощатую перегородку. – В старину вот к таким местам, где нечисто, корову приводили али быка, да там и оставляли. Нечисть, она, знамо дело, живой кровью-то натешится, да и уходит подобру-поздорову, назад в свои горы.

– Корову не дам! – отозвалась тетка Марка, громыхая у печки чугунками.

– Ну, корова – это крайний случай. А еще раньше, говорят, могли и человека к богам отправить. Такой жертвой, говорят, можно было снискать себе уловы богатые, да урожаи, да надои на много лет вперед. Только отдавали всегда самого что ни на есть достойного. Того, кого более всех в селении уважали. И кто был нужнее всех других. Чтобы было кому об нем поплакать, значит. Наряжали его во все самое красивое, да на особое место и уводили…