Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 63

 Она отбивалась с ловкостью профессионального сутяжника. Манипулировала словами и давила непоколебимой верой на то, что на всё имеет право.

Люди подустали, перестали вслушиваться в то, что говорили друг другу стороны, начали больше реагировать на тон, на пафос и жесты, и Борецкая этим пользовалась.

А когда она заявила, что всё вранье, то даже Владыка растерялся. Его разум отказывался реагировать на откровенное хамство по отношению ко всем доказательствам.

«Во дворе мочало, начинай сначала», — поняла тактику боярыни Дуня.

Она видела, что владыка не решается бросить Борецкую в поруб, а та тянет время, понимая, что одним своим гордым видом выигрывает у обвинителей.

Кошкина уже охрипла и её голос звучал всё тише и тише, Владыко увлекался замысловатым цитированием писания, а Дуню заглушали горлопаны. Они следили за ней и как только она пыталась высказаться, то начинали орать что-то своё.

Евдокия повернулась к боярину Овину, ища у него подсказки. Тот изображал грозный вид, но всего лишь изображал.

— Мотька, это тупик, — в отчаянии сказала на ухо подруге Дуня. — Владыка опасается вынести приговор Борецкой.

— Здесь слишком много её людей, — встревоженно кивнула на площадь Мотя. — Они не дадут её никуда увести, а мы не отобьёмся.

— Гриша, я не поняла, мы спаслись или нет? — горько спросила Дуня.

— Не уверен, — оглядевшись, ответил он. — Народ не даст тебя в обиду, но…

— …какой ценой, — закончила за него боярышня.

— Нет, я хотел сказать, что им не одолеть наёмников.

Дуня нахмурилась, не видя разницы, а Григорий продолжал:

— Если бы вои бояр объединились, то знатная вышла бы схватка, но…

— Они не объединятся, — буркнула Дуня, — посадники разучились стоять друг за друга.

— Дуня! Дунька! — услышала она голос из толпы. — Я здесь! Алексейка! Псковичи с тобою!

— Гриш, сделай мне ступенечку, чтобы увидеть, кто там надрывается, — встрепенулась она.

Новики сложили руки и наклонились, чтобы боярышня ступила. Осторожно подкинули её, и Дуня увидела продвигающуюся к ней группу псковичей во главе с юношей.

Длинный, несуразный, но ловкий и наглый. Он спешил, азартно распихивая всех, кто стоял у него на пути и бил в скулу, если его пытались поймать.

— Дунька, ты всё верно кричала! Паучиха она! Весь Новгород опутала лживыми речами о вольностях, а сама всех под папский престол подводит. А Псков остаётся с Москвою! Слышите, скобари! Мы с Москвою!

— Это псковские скобари! — обиделся кто-то на него.

— Паря, ты чего болтаешь? — раздались вопросы.

— А того! Князь всю землю объединяет, и мы вместе с ним, а вы ни с чем останетесь! Наши посадники уже давно переговоры ведут о вхождении Пскова в московское княжество! Вот так! Воедино будем и тогда вас, иудушек, придавим!

— Ты чё несешь? Бейте его!

Но в общей сутолоке никто не смог добраться до парня. Алексейка пробился к Дуне и счастливо улыбнувшись, поклонился.

— Батюшки-святы, какой ты… высокий! — всплеснула руками боярышня, обо всём позабыв и разглядывая псковского товарища. — А какой смелый! А как вовремя! Алексейка, до чего же я тебе рада! А как ты их… ух!

Парень расцвёл ещё больше после её слов, и заслонивший боярышню какой-то незнакомый безусый боярич нисколько его не смутил, потому что Дунька вынырнула из-за его спины и вновь просияла. Алексейка не растерялся с ответным словом:

— Почти все сказки твои слушал, жалею только, что не с начала и не сразу узнал, что это ты их придумывала.

— Ну конечно я, а кто же ещё! — торопливо воскликнула Дуня, но смутилась, когда парень расхохотался.

— Евдокия Вячеславна, — настороженно позвал её Григорий. — Владыка озвучил наказание за грехи.

— Я всё прослушала, — побледнела Дуня. — Он же с писания начал…

— Смерть, — огорошил её Григорий и взяв щит, передал его новикам, пока боярышня осмысливала его слова. — Защищайте её, а я буду пробивать нам дорогу.

Воины Матвея Соловья ощетинились оружием, псковичи затолкали Алексейку вглубь своей группы, но боярышне подмигнули.

— Не дадим в обиду, — озвучил общее настроение какой-то бородач из псковичей.

— Ты пожалеешь! — громко разнесся голос Борецкой.

— К бою! — крикнул Дмитрий, и со всех сторон послышался звук, готовящегося к бою оружия.

Дуню со всех сторон прикрывали собою воины и она могла только догадываться, что сейчас все сбивались в группы, а одиночки пытались выбраться из ощерившейся оружием толпы.

— Ту-у-у-у-у-у! — неожиданно для всех раздался звук рога. — Ту-у-у-у-у-у!

— Москва!

— Москва!

— Князь московский!

— С дружиною!

— В городе? Кто пропустил?

Князь был без дружины, но сопровождающих его воинов в полном облачении хватило, чтобы заставить считаться с собою. Он не спеша подъехал и долго смотрел на Марфу, на Дмитрия, потом склонил голову перед Владыкой, но с коня не слез и под благословение не подошел.

Дуня понимала: окажись князь на земле, то станет ниже остающегося на возвышении Владыки, а так они вровень, но поймут ли люди? Здесь каждый жест считывали и растолковывали.

Иван Васильевич бросил короткий взгляд на Кошкину, поискал глазами кого-то…

— Я здесь, княже! — помахала ему двумя руками Дуня и многие усмехнулись непосредственности боярышни. Но князь одобрительно кивнул ей и произнес:

— Суд продолжается. Приговор Владыки я слышал, осталось слово за мной.

— Ты не в праве судить меня! Новгород подписал договор с Казимиром.

— Ты себя с Новгородом не равняй! Нет у тебя никакого права ничего подписывать, и уж тем более передавать земли рюриковичей гедеминовичам.

— У меня есть право! — не отступила она.

— И какое же?

— Право сильного, — усмехнулась боярыня, приметив, что князь въехал не с дружиной, как кричали, а всего лишь малым отрядом. — И коль уж ни для кого тайной не является, что мой сын породнился с Батори, то право силы и наследие древнего рода.

— Батори? — хмыкнул князь. — Это которые победители дракона? Неужто ты наслушалась лживого бахвальства? Всё, чего ты добилась этим браком, это сделала своего сына примаком в семье, кормящейся подачками королей.

Кровь отхлынула от лица Борецкой. Она не ожидала снисходительно-пренебрежительного отношения к Батори от князя. Этот род все уважали и побаивались, а сами они говорили о возможности стать правителями, как само собой разумеющемся. И лишь Казимир скупо отзывался о Батори… она думала, из-за осторожности перед ними, но вот уже второй правитель смотрит на неё, как на глупую бабу.

— Я требую сражения! — зарычала она. — На реке Шелонь тебя встретит войско!

Князь чуть наклонился и вгляделся в лицо вдовы посадника.

— Боярыня, ты забываешься, — угрожающе произнёс он. — Твои преступления тяжелы…

— Всё ложь! — выступил вперед Дмитрий.

Князь продолжал смотреть на Борецкую, но отреагировал:

— Вот как? — усмехнулся он и перевел вопросительный взгляд на Владыку и тот для всех ответил:

— Мои слуги допросили Евфимию Горшкову. Та поначалу признала вину за собой, но когда узнала, что Борецкая тайно оженила сына на Батори, считая, что это открывает дорогу к единоличному правлению, то прокляла её и многое поведала о ней. Так что доказанного хватит, чтобы трижды предать смерти сию греховную душу.

— А что скажут посадники, тысячники, старосты? — громко спросил князь. — Что скажет люд новгородский?

Дуня оценила лояльность Ивана Васильевича, зная, как он не любит задавать вопросы тем, кто не может дать ответа из-за того, что не разбирается в вопросе. Но здесь демократия, и он использовал её себе на пользу.

— Будем биться на Шелони? — князь обвел площадь суровым взглядом и сжал ладонь в кулак. — Или миром пойдете под мою руку? — улыбка озарило его лицо, и Евдокия не могла не отметить, что любой журнал будущего схватился бы за этот образ.

Посадники, подходили ближе, переглядывались, мялись.

— Чего нам биться? — заворчали они. — Оставляем всё по-старому.