48 улик - Оутс Джойс Кэрол - Страница 27

– Вы играете на фортепиано, Джорджина?

Джорджина. Мое имя, слетевшее с губ Элка, произвело на меня странный эффект. Я испытывала слабость, трепет, волнение предвкушения, желание дико расхохотаться.

Хотя при этом думала: «Да, этот человек манипулирует тобой. Он проник в дом, куда ему путь заказан. Будь осторожна!»

Смущаясь, словно подросток, я пробормотала в ответ что-то маловразумительное, предпочитая больше не острить.

– А М. играла на фортепиано?

На первый взгляд вопрос как будто случайный, но я вся внутренне напряглась.

– Толком нет. Очень скоро бросила. Я занималась на много лет дольше.

Безобидная ложь мгновенно сорвалась с моего языка, да так непринужденно, что Элк, казалось, в нее поверил. Меня распирало от ликования. Я была как воздушный шар, наполненный гелием, – вот-вот взмою ввысь.

Так легко, думала я. Нам с Элком так легко вместе.

– Хм, а это что? – Элк заметил пейзаж на стене в массивной золоченой раме. Он приблизился к картине, прищурился. – Блейклок?[33] В самом деле?

Безликий пейзаж в темных тонах: затянутое облаками небо, неясные силуэты высоких разлапистых вязов на берегу небольшого озера. Картина сама по себе была небольшая, а в золоченой раме казалась еще меньше. Для меня оставалось загадкой, зачем кому-то запечатлевать на холсте столь невыразительный уголок сельской природы. Это полотно всю жизнь мелькало у меня перед глазами, и я его не замечала.

Не желая показаться невежественной, я осторожно сказала Элку:

– Думаю, да. Блейклок. Эта картина всегда здесь висела.

– Блейклок. Ральф Альберт Блейклок. Американский художник девятнадцатого века, писал в готическом стиле. Это, конечно, не самая значительная его работа, но все равно довольно ценная.

Довольно ценная. Я плохо представляла, что это значит: пятьсот долларов, пятьсот тысяч долларов? В лавке старьевщика эта картина, я уверена, стоила бы не больше двадцати пяти долларов.

Обклеенные обоями стены «салона» украшали несколько картин маслом в богатых рамах, на которые до Элка, если мне не изменяет память, никто серьезно не смотрел. Как и почти вся обстановка в доме, эти полотна перешли к нам по наследству от дедушки и бабушки Фулмеров. Те родились давно, еще в девятнадцатом веке, когда не существовало налогов – ни федеральных, ни учрежденных властями штатов. Наши предки – «бароны-разбойники»[34], как с некоторым пренебрежением называла их М.

Разумеется, моя сестра охотно пользовалась привилегиями, которые полагались ей как носительнице фамилии Фулмер, хоть и презирала наших прародителей.

– О боже! Неужели это Райдер?[35]

Элк в волнении смотрел на небольшую картину маслом: морской пейзаж, по колориту очень темный, окутанный призрачным сиянием, размытый, словно проступавший через маскировочную сетку. Тусклое сияние маленькой луны на небе прерывистыми бликами отражалось на вязких, как патока, волнах. По этой причудливой картине я тоже всю жизнь скользила невидящим взглядом, но понятия не имела, кто ее автор. Райдер?

– Ну конечно. Альберт Пинкхэм Райдер. «Восход луны». Однако холст разрушается, трещинами пошел. Художник использовал битум, а эта краска со временем чернеет. К тому же воздух у вас дома сухой, а столь ранимое произведение искусства должно храниться в помещении, где поддерживается определенный температурно-влажностный режим. – Элк рассмеялся, словно его раздражало недоумение на моем лице. – В вашей семье всем на это плевать? Хоть кто-нибудь знает? М. наверняка понимала, что это редкий Райдер…

Опять М.! Почему мы постоянно говорим об М.?!

Я чопорно ответила, что М., насколько я помню, на «произведения искусства» у нас дома обращала не больше внимания, чем я.

(Так ли это? Вот от «баронов-разбойников» М. себя жестко отграничила – это точно.)

Американский художник девятнадцатого века Альберт Пинкхэм Райдер был эксцентриком, стал объяснять Элк, словно перед ним стояла совсем тупая студентка. Он успел пожить и в двадцатом веке, но всегда оставался аутсайдером. Замкнутый человек, не от мира сего. Не профессиональный художник, он не заботился о сохранности своих работ. Его творчество – поэтичное, проникнутое атмосферой мистики – было глубоко личным.

Как художник он работал долго и плодотворно, но оставил после себя не так много картин, и из тех, что сохранились, некоторые уже не поддаются реставрации.

И вдруг, словно эта мысль внезапно пришла ему в голову, Элк заявил, что заберет картину «на реставрацию». Он знает одного хорошего реставратора в Сиракузах.

– Видите эти крошечные трещинки на холсте? Если их не убрать, краска отшелушится. Но, возможно, еще не поздно избавиться от дефектов.

Элк подошел к картине, собираясь снять ее со стены. Я мгновенно встревожилась, насторожилась.

Нет! Папа обнаружит пропажу, запротестовала я. Будет трудно объяснить ему, куда подевалась картина…

Тем более что папа знает, кто ты такой, и не жалует тебя. Считает причастным к исчезновению М. «Подозреваемым».

– Послушайте, – быстро заговорил Элк, – я дам вам картину на замену. Мне не составит труда сделать копию точно такого же размера. В магазине подержанных вещей я найду раму. Я знаю, какие использовать краски: голубовато-зеленую, радужно-белую, синий кобальт, но главным образом черную. Я сам их смешаю! За час управлюсь. Картина очень темная, деталей не различить. Такую скопировать легче легкого. Тусклая луна, лунный свет на воде. Все смазано. Размыто. Призрачно. Типичный Райдер: китч, но китч аутентичный, не безвкусная дешевка. Крошечные трещинки я, конечно, не воспроизведу, но ваш отец их отсутствия не заметит, гарантирую.

Загипнотизированная, я слушала, как Элк излагает свой план. Поразительно, сколько всего он знал об искусстве другой эпохи, радикально отличной от той, в которой жил и творил он сам. Казалось, что он искренне печется о сохранности полотна великого мастера.

Но потом голос разума во мне возобладал. Нет. Исключено.

– Прошу вас… не надо. Я… я не могу допустить, чтобы вы унесли картину. Не сейчас, – пролепетала я извиняющимся тоном. Казалось, что я больше боюсь разгневать отца, чем разочаровать Элка.

– Что значит «не сейчас»? То есть когда-нибудь в другой раз? Почему?

Элк хмурился. Пальцы у него подергивались – так не терпелось ему снять картину со стены и забрать с собой.

Папа сразу заметит пропажу картины, с запинкой объяснила я. Он очень дорожит старинными вещами в доме…

– Ну конечно, Райдер на стене. Как тут не заметить. Ведь ваш отец души не чает в своей коллекции.

Голос Элка полнился сарказмом. У меня было такое чувство, что он наступил мне на ногу и давит все сильнее, сильнее, сильнее.

Я пообещала Элку в скором времени поговорить с отцом об этой картине Райдера. Сказала, что попрошу его приглядеться к полотну, обратить внимание на трещинки, а потом предложу пригласить кого-нибудь из школы изобразительных искусств, чтобы этот специалист осмотрел картину и дал профессиональный совет…

– И этим кем-то буду… я? Или?..

– Этим… этим «кем-то» будете вы.

– А потом?..

– Что «потом»?

– Ваш отец согласится отдать картину на реставрацию? Согласится потратить много денег на восстановление картины, на которую никто даже не смотрит?

– Согласится, раз это, по вашим словам, знаменитая картина…

– Ну, не знаменитая. Но уникальная.

И тут меня осенило. Элк хотел завладеть картиной Райдера. Его цель – кража.

Он заберет картину, а нам вместо нее оставит подделку. И я из трусости никогда не осмелюсь сообщить отцу про подмену.

Широко улыбаясь, Элк искусно перевел разговор на другую тему.

– Бог с ним, с этим «Восходом луны». Давайте пить… «чай».

Я выдохнула от облегчения. Мне не терпелось покинуть старую и сумрачную часть дома, которая, казалось, провоцировала напряжение между мной и гостем.