Штангист: назад в СССР - Март Артём - Страница 9

– Что за глупости? Он их любит, – ответила женщина, вешая сумку на гвоздик у дверей.

– Уже не любит.

– Как это? – Хмыкнула мама.

– Ма, – вмешался я. – А можно мне папины награды посмотреть?

Улыбчивая поначалу мама мальчика тут же переменилась в лице. Стала хмурой, как грозовая туча.

– Вот что ты там не видел, Володя? Тебе оно надо?

– Надо, – сказал я.

– Зачем?

– Мне интересно, мам. Мой папа занимался тяжелой атлетикой. Я хочу узнать об этом побольше.

Бабушка встревоженно посмотрела сначала на меня, потом на маму. Попыталась перевести разговор:

– А Вова мне готовить сегодня помогал. Еда у нас получилась не хитрая, зато Вова ее своими руками…

– Ты и так достаточно знаешь, – проговорила мама, проигнорировав слова бабушки. – Знаешь, что все эти тяжести до добра не доведут. Папу твоего не довели.

Мама разозлилась. Я буквально видел в ее взгляде, на миг ставшем каким-то отсутствующим, как пробегают в ее голове воспоминания. Воспоминания, которые точно кажутся ей совсем не приятными.

– А что? – Помечавшим тоном начала она, но тут же помягчела голосом. – Ты хочешь заняться каким-нибудь спортом? Вот, шахматы – хороший спорт. Мирный. Там железяки тягать не надо. И здоровье портить тоже не надо. Там мозги работают. Так что давай я с Федор Палычем поговорю, он тебя возьмет в свою секцию шахматистов.

– Не надо, мам, – покачал я головой спокойно. – Не надо мне в шахматисты.

– Ну… Хочешь в легкую атлетику? Футбол? Может быть, плаванье? Вот! Плаванье тоже отличный спорт! – Мама взяла авоську, засуетилась, выкладывая на кухонный стол продукты. – Давай сходим в спортшколу. Я поговорю с тренером и…

– Нет, мам, – снова покачал головой я. – Я хочу как отец. В тяжелую атлетику.

– Уай! – Крикнула бабушка, когда стекляшка молока выпала из маминых пальцев и разбилась в дребезги об пол.

Мама сначала застыла в ступоре, потом медленно опустилась на корточки. Дрожащими руками стала собирать осколки в быстрорастущей белой лужице.

Я тоже встал. Опустился рядом с ней, чтобы помочь.

– Не надо, – сказала она, – порежешься. Я сама.

Проигнорировав ее слова, я продолжил молча убирать битое стекло. Хотя реакция Вовиной мамы меня и удивила, я не выдал своих чувств. Стало ясно, что тяжелая атлетика ассоциируется в этой семье с каким-то несчастьем…

– Я же сказала! Порежешься! – Крикнула вдруг мама.

Я спокойно поднял на нее взгляд.

– Вова, ты что, забыл, что эти железяки с твоим отцом сделали?! Также хочешь, а? Хочешь, как он кончить?! Если б не поехал бы на те соревнования, если б по дороге не случилась с ним беда он бы…

Мама не закончила, утерла глаза тыльной стороной ладони.

Не скрою, мне бы хотелось прямо сейчас выспросить у женщины, что же конкретно стало с отцом мальчика. Однако я себя удержал. Видя ее состояние, я понимал, что сейчас давить нельзя. Не хотел бередить ее старые раны. Узнаю позже, сам.

– Давай я помогу тебе убраться, – вместо этого сказал я ровным тоном.

Я выбрал из разлитого молока самый большой осколок бутылки. Мама накрыла своей рукой мою маленькую кисть.

– Вова, разве ты не понимаешь? Я хочу тебе только хорошего. Хочешь заниматься спортом? Выбери что угодно другое. Хочешь, футбол. Хочешь, бег. Да хоть прыжки в длину. Любительский спорт всегда только в пользу идет. Но идти в большой…– Недоговорив, тяжело вздохнула. – Я понимаю, что ты любил папу. Что всегда хотел быть таким же сильным, как он. Но…

– На футболе можно сломать ногу, – мягко перебил я маму. – На плаванье захлебнуться. Метая ядро – порвать связки. В спорте есть риск, как и в любом деле. Даже самом любимом. Я запишусь в секцию тяжелой атлетики, мама. Потому что хочу этого. Хочу быть спортсменом. Хочу выбиться в большой спорт.

Мама посмотрела на меня со странной смесью непонимания и… гордости?

– Что с тобой, Вова? – спросила она, заглянув мне в глаза. – Когда ты так этим загорелся? Ведь еще недавно…

– Всегда горел, – сказал я с улыбкой. – Просто не говорил раньше. Ладно. Давай уберем весь этот беспорядок.

Мамины снова глаза заблестели. Она едва слышно всхлипнула. Казалось, Вовина мама хотела сказать мне еще что-то, но не решалась.

Когда в окно веранды застучали, мама вздрогнула.

– Нюра! – Раздался зычный высоковатый голос деда Фомки.

– Оу! – Отозвалась бабушка.

Старик появился в дверях кухни.

– Здрасте! Вся семья в сборе, а? – Дед Фомка показал в улыбке щербатый рот. – Че вы тут, молоко разлили? Ну ниче. Пускай это у вас на счастье будет.

– А что ты вернулся, деда? – Спросил я, подняв взгляд от склянок.

– Да представляешь, Вова, дотопал до дому и все думаю: чего я забыл? Будто бы чего-то мне не хватает. Ходил-ходил по двору, да потом и вспомнил! Удочки я у вас оставил!

Я бросил взгляд на чехол, который старик примостил за дверью.

– Не видали? – Спросил он.

– Видали, – ответил я. – Вон он, за дверью стоит.

– Ой! Да и правда! – Дед Фомка взял чехол, повесил на плечо, словно ружье. – Ну ладно, пойду я!

– Мож, останешься? – Поднялся я. – Мама сушек купила. И пряников. Давай чай пить.

Фомка пожал плечами, улыбнулся.

– Ну… И правда… – Мама, до этого момента старательно прятавшая блестящие глаза от старика, наконец подняла на него взгляд. – Оставайся, дядь Фома. На чай.

Старик весело разулыбался.

– Ну, раз хозяйка приглашает, так чего бы не остаться?

– Здрасьте!

– Здравствуйте.

– Здрасте, Вера Васильевна!

– Здравствуйте.

Ученики, один за одним вбегавшие в школьные двери, здоровались со стоящей на входе строгой женщиной. Женщина под пятьдесят, одетая в светлую блузку и черную юбку, внимательно наблюдала за тем, как школьники спешат на уроки.

Подражая окружающим, я прошел мимо нее и бросил: «Здравствуйте».

– Здравствуйте, – обратила она ко мне свое грубоватое лицо.

Школа номер девять располагалась в старинном четырехэтажном здании, красным своим фасадом смотревшим на широкий и не огороженный школьный двор.

Субботнее утро было прохладным, солнечным и приятным.

Видя, как детишки маленькими группками топают на занятия, мне просто невестилось, что я снова среди них. Все это: и школьный двор с железными турниками и лесенками, и задорный зов звонка, и веселый рокот детских голосов в школьных коридорах – пробуждало далекие и счастливые воспоминания. Будоражило тем, что я снова могу пережить это поистине беззаботное время. Время, в котором каждая проблема, каждый вызов, что вставал передо мной еще в детстве, с высоты прожитых лет, казались настоящими пустяками.

Детство, с его пустяковыми неурядицами и детскими невзгодами виделось мне одним сплошным отпуском после того, что мне пришлось пережить в зрелости. Когда я с головой окунулся в девяностые а потом и во времена новой России.

Миновав широкий актовый зал, я поднялся на второй этаж, к кабинету номер восемь, в котором мне предстояло присутствовать на первом, чуть ни за сорок лет, школьном уроке. Уроке математики.

Свой класс я нашел быстро. Стоило только глянуть на школьное расписание, весившее на большом стенде, расположившимся над гордым бюстом Ильича, стоящим в окружении советского флага и знамени РСФСР.

Когда я вошел в широкую, полную света аудиторию, шумевшие там одноклассники, почти сразу затихли. Все как один уставились на меня. Я обвел мальчишек и девчонок спокойным взглядом. В ответ видел бесхитростное детское презрение и холод.

По правде сказать, сейчас меня мало волновало отношение одноклассников. Еще вчера, перед сном, я твердо решил, что разберусь в том, что же за «предательство» совершил Вова Медведь. Если он и правда провинился – искуплю его вину. Однако что-то подсказывало мне, что дела обстояли совсем непросто. Чувствовалась во всем этом бойкоте какая-то несправедливость. Она читалась даже в глазах Глеба при нашем с ним последнем разговоре.