Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 13

Я только смущенно улыбалась и согласно кивала головой.

С молитвы сестры вернулись втроем и некоторое время сидели молча рядом с нами на длинной лавке. Отдыхали. Одну буханку разрезали на толстые ломти и, круто посолив, ели с удовольствием, благостно вздыхая от запаха свежего хлеба. Даже лица женщин смягчились и появились легкие улыбки.

Минут через десять четвертая монашка подогнала к дверям запряженную крепким коньком телегу, где крепились два массивных деревянных стеллажа для буханок. Стеллажи заполнили еще горячим хлебом, вновь прикрыли брезентом. Сестра Анна присела на краешек телеги, взяла в руки вожжи и немного сердито сказала:

— Ну, Клэр, ты чего? Стоишь, как непутевая! Садись, давай, рассвело уже, а нам еще сколь до города ехать.

Довольно неуклюже я забралась на неширокую скамеечку рядом с сестрой, и она тряхнула поводьями:

— Но-о-о! Давай, Плешка, не дури! Но-о-о!

Лошадка смирно стояла пару минут, совершенно не обращая внимания на требования сестры Анны. Потом как будто кто-то нажал кнопку «пуск» вздрогнула, тряхнула головой, и тяжеленная телега задребезжала по каменным плитам монастырского двора.

Сидя рядом с пахнущей кислым хлебом и потом сестрой Анной, я с интересом оглядывала места, по которым мы ехали. Обычная проселочная дорога, глинистая и неровная. В ширину как раз, чтобы такая телега, как наша, прошла. Миновали какие огородные посадки и приблизились к той рощице, которая прятала за собой город.

Слыша слово «город», я понимала, что это не современный мегаполис. Но все же то, что я увидела, вызвало у меня уныние: довольно большое, широко раскинувшееся село. Практически все дома одноэтажные. Только в центре высится церковь, сложенная из красного кирпича.

Монастырь находился на небольшом холмике. И сейчас я оглядывала местное поселение почти со страхом. Если это город, то что тогда деревня?! Дома стояли очень тесно друг к другу, только в центре виднелись черепичные темно-красные крыши. В основном вместо черепицы использовалась солома. Сероватые, какие-то растрепанные «шапки» были нахлобучены на невообразимые домишки и хижины, составлявшие основную часть этого города. Ближе к окраине жались и вовсе невнятные лачуги и хибары.

— Как в город еду, завсегда душа радуется! Тамочки и с людьми побеседуешь, и какие ни есть новости узнаешь, и расторгуешься замечательно. Хлебушек-то в монастыре у нас самый лучший пекут. Особливо белый, для господ который, – неторопливо повествовала Анна.

Мне любопытно было все. Хотелось посмотреть, что внутри домов. Хотелось внимательнее разглядеть одежду местных женщин. Очень хотелось увидеть лавки и узнать, какие вещи в этом мире уже существуют. Увы, ходить одной мне не положено.

Как я поняла, из развлечений в городе существовала только воскресная служба в храме. Люди одевались понаряднее и с утра под дребезжащий гул колокола собирались у церкви. Там обсуждали городские сплетни и новости. Потом молились. А потом весь город дружно шагал на рынок. Этот самый рынок примыкал к храму с тыльной стороны, и я увидела его только тогда, когда мы объехали единственное кирпичное здание в городе. На мой вкус, выглядел местный базар достаточно бестолково.

К торговому дню привозили товары из окрестных деревень. Довольно громко голосили тетки, продающие яйца и молочку. Где-то истошно визжала свинья. Телеги ставили прямо вдоль церковной ограды. Коней выпрягали и куда-то уводили снующие между суетящимися торговцами мальчишки.

Нашего рыжего конька тоже выпрягли двое подростков лет двенадцати: оба белобрысые, с отросшими, лезущими в глаза волосами, одетые в штопаные рубахи и штаны чуть ниже колен. Мне показалось, что это братья: больно уж они были похожи чумазыми моськами.

Сестра Анна, торопливо снимающая брезент с одного из поддонов, на мой вопрос пояснила:

— Не, не братья они. Который повыше росточком, тот хромого башмачника сын. А который пониже Фетка, тот прачкин сын. Завсегда они за нашей коняжкой следят.

Для торговли Анна достала спрятанный в телеге сбоку от стеллажей дощатый складной столик. Длинный нож, у которого уже прилично сточено лезвие, вынула оттуда же, порывшись на дне. Этот самый нож, очевидно, для красоты, протерла грязной промасленной тряпкой, поясняя:

— Ежли масличком смазать, меньше налипать на нож будет. Оно этак-то приличнее выглядит.

Тут же, на складном столике, рядом с горкой выложенными буханками, она поставила слегка помятую жестяную коробку с прорезью в верхней части – ту самую церковную кружку. Торопливо перекрестилась, пробормотав под нос молитву, и со словами: «Ну, помоги нам расторговаться, Осподь…», разрезала на четыре части первую буханку.

Торговля шла довольно бойко. Самым странным для меня было то, что платили не всегда деньгами. Большую, медную или бронзовую, я так и не поняла, монету давали только за половину буханки. За целую – две монеты.

Те же, кто покупал четвертинку, расплачивались продуктами. В основном яйцами. За четвертинку этого кисловатого хлеба давали три крупных или четыре мелких куриных яйца. Но были и другие варианты. Одна женщина принесла завязанную в лоскут ткани горсть сушеных яблок, другая расплатилась небольшой кучкой свежих грибов, третья, к моему удивлению, отдала за хлеб примерно столовую ложку каких-то неизвестных мне семян.

Самое интересное, что сестра Анна не только не отказывалась от подобного рода подношений, но и имела в телеге деревянный короб с кучей небольших лоскутов. В эти лоскуты она перекладывала «оплату», возвращая хозяйкам их собственные тряпочки.

Вот это действо лучше всего объяснило мне, как дорого здесь стоят ткани. Теперь я поняла, почему тюфяк, на котором я сплю, накрыт такой старой и ветхой простынёю. Почему вместо нормальных полотенец все использую какие-то тряпки. Да и одежда местных жителей не отличалась ни красотой, ни излишками тканей. Никаких рюшей, воланов и широких складчатых юбок. Все шло по минимуму.

Даже невзирая на воскресный день, большая часть народа: и мужчин, и женщин, ходила босиком. Основная масса одета была в наряды из грубоватой холстины. И никого не смущали штопка или заплаты на одежде. Мужчины носили брюки до середины икр и точно такие же рубахи, какие я целыми днями шила для солдат. Женщины, в целом, были одеты немного поинтереснее. На холщовую блузку надевали некое подобие прямого сарафана, длинной также до середины икр. И вот эти самые сарафаны уже почти все были из плотной крашеной ткани.

Бог весть, как их красили, потому что все одежки смотрелись линялыми: мучнисто-коричневые, бледно-зеленые, слегка синеватые или сиреневые. Скорее всего, красители готовили из растений и были они очень нестойкие. Зато у некоторых девушек, явно относительно обеспеченных, горловина и подол сарафана были украшены вышивками. Ничего слишком уж искусного в этих узорах не было, но все же женская одежда явно была наряднее.

Особой помощи сестре Анне от меня не требовалось. Только заметив, что у нее на столе кончаются буханки, я доставала и подкладывала в горку на стол несколько новых. А потом, снова забравшись на телегу, продолжала рассматривать людей: деньги мне Анна брать не разрешала, а столик был маленький, и второй продавец просто не поместился бы рядом.

— Сиди уж, сама я… Только вон следи, чтобы чего не стащили.

Очень небольшая часть горожан носила обувь. На некоторых мужчинах я видела подобие сандалий или очень коротко, чуть выше щиколотки обрезанных сапог. На женщинах чаще всего встречались несколько неуклюжие балетки или же подобие сланцев, которые от своих резиновых собратьев отличались тем, что имели дополнительные ремешки, обхватывающие щиколотку.

Раз десять за все утро мелькнули люди побогаче. Их одежда отличалась так разительно, что мне даже не нужны были вопросы, чтобы понять: это местные богачи.

Купила целую буханку за две монеты молодая женщина в сарафане брусничного цвета. Она ярким пятном выделялась на фоне тусклой толпы и явно чувствовала себя местной королевой: ей кланялась примерно половина встречных, а она лишь изредка кивала головой. Сверху, с телеги, мне было интересно наблюдать все это.