Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович - Страница 87

Когда приехали, у ворот стоял другой автомобиль, в котором еще раньше приехал Е. А. Тучков. Обменялись рукопожатиями с членами делегации. Тучков ввел их в покои, где находился в заключении патриарх Тихон. Он жил в двух довольно просторных комнатах и сейчас находился в первой из них.

Здесь мы передаем слово епископу Виталию, со слов которого мы до сих пор вели рассказ. Предварительно же скажем, когда и каким образом нам пришлось беседовать об этом с почившим иерархом. Это было ровно через 20 лет после описываемых событий, когда находившийся в Ульяновске в эвакуации Александр Иванович Введенский праздновал юбилей своего рукоположения во епископа. После литургии, которую обновленческий первоиерарх совершал в сослужении с митрополитом Виталием (бывшим первоиерархом), а один из авторов этой работы служил в качестве диакона, — все трое находились вместе. Митрополит Виталий, разговорившись о старине, начал вспоминать о своей поездке к патриарху.

— Приехали мы в Донской, — я один был среди делегатов монах, потому меня и взяли. Народу собралось с передачами для патриарха — видимо-невидимо. Входим. Впереди Блинов. Тот сейчас: «Василий Иванович, мы вам принесли определение Собора по вашему делу. Не угодно ли вам будет прочесть его?» И подает Тихону определение.

— А что, переменился ли при этом Тихон в лице? — спросил А.И.Введенский.

— Да нет. Да он, я думаю, и не способен был меняться в лице — всегда был одинаков… Сел к столу, надел очки, прочел и написал свой ответ.

Надпись патриарха на определении Собора была следующая:

«Прочел. Собор меня не вызывал, его компетенции не знаю и потому законным его решение признать не могу.

Патриарх Тихон (Василий Белавин). 22 апреля/4 мая 1923 года».

На вечернем заседании 4 мая с докладом по вопросу о мощах выступил Антонин. Это был единственный доклад на Соборе, который шел вразрез с официальным курсом. В эти дни, когда о мощах говорили не иначе как с наглым глумлением, он нашел в себе мужество выступить на защиту вековых святынь православной церкви.

«Мы своих святых любим и чтим, — громко настаивал он в притихшем зале, — это наши герои, наши светочи, нам дорог их прах, их останки для нас хранители и действительные возбудители нравственной энергии в нас, и мы должны хранить их так, чтобы на нас не падало подозрение и укор в подделке святого материала… Мы пережили чувство горечи за неосторожное касание к нашей святыне. Но святыня для нашего сердца осталась. Кутанья эти происходили не из злостных побуждений обмана, а из чувства деликатности и бережного отношения к останкам. Мы должны сказать: останки святых дороги нам, это доказательство наших моральных ценностей. Их выставлять в музеи не следует: это не мумии, а мощи, дорогие нашим сердцам останки, которые доселе возбуждают в нас дорогие чувства любви, которые питают нас».

По поводу нетленности мощен знаменитый реформатор неожиданно высказал строго православный взгляд. «Сохранность мощей, — говорил он, — происходит не от физической причины, а внутренне-нравственной. Нетленность мощей нужна до тех пор, пока люди не уверуют, что умершие подвижники были святы…»

Далее митрополит, говорит протокол, углубляется в решение вопросов, какова сила мощей и действуют ли они на расстоянии. Митрополит решает эти вопросы утвердительно. «По вопросу о мощах, — говорил он, — Собор должен решить, что мощи — останки угодников, которые святостью своей жизни, своим подвигом создали себе большую против обыкновенных людей телонеразложимость, освятили свои тела».

В конце концов была принята следующая компромиссная резолюция:

«Собор постановляет:

1. Мощами, по учению Святой Церкви, являются останки святых угодников Божиих, которые почитаются нами за их праведную жизнь.

2. Собор осуждает всякую фальсификацию нетленности, каковые факты ясно установлены в революционное время.

3. Во избежание могущей быть впредь фальсификации мощей — предавать их (в будущем) земле.

4. Сущие останки мощей, по вскрытии, держать в простоте, на вскрытии.

5. Кости и другие реликвии недоуменного происхождения на поклонение не выставлять, а предать земле». (Деяния, с. 10–11.)

В субботу 5 мая Собор рассмотрел вопрос о монастырях и монашестве. Этот вековой вопрос был решен Собором в течение часа.

Выступавший в качестве докладчика ныне здравствующий протоиерей и профессор о. Тихон Дмитриевич Попов[38]— решил этот вопрос в компромиссном духе: монастыри закрыть, но разрешить их существование в виде религиозно-трудящихся коммун. В просторечии это означало: тех же щей, да пожиже влей. То была явная уступка Антонину в обмен на признание белого епископата.

Вслед за о. Поповым выступил В. Белоликов. Этот талантливый и ученый человек отличался, однако, некоторой неуравновешенностью и страдал к тому же пристрастием к Бахусу. Под влиянием винных паров он порой совершал невероятные по своей эксцентричности поступки. Его выступление по вопросу о монашестве отличалось скорее экстравагантностью, чем убедительностью. На протяжении получаса он осыпал монахов грубой бранью, рассказывал самые ужасные вещи про киевских иноков, сам он был родом из Киева.

После него неожиданно выступил мирянин Смагин (представитель Черниговской епархии) в защиту монастырей.

В конце заседания была принята следующая резолюция, внесенная Петром Блиновым:

1. Закрыть монастыри, как уклонившиеся от чистой монашеской идеи.

2. Благословить Союз и Братство христианско-трудовых общин в сохранившихся монастырских стенах, вдали от шумных и многошумных городов, как подвиг личного спасения и училище благочестия в единении людей на евангельских началах свободы, любви, равенства, труда и братства. (Деяния, с. 117.)

Заслушав доклад Антонина о переходе на новый стиль, Собор постановил:

«Перейти на григорианский стиль 12 июля 1923 г., причем для этого в воскресенье 21 мая соединить два последующих воскресенья и, кроме того, 10 июня уплотнить два воскресенья в одно».

6 мая 1923 года в храме Христа Спасителя во время литургии была торжественно совершена хиротония прот. А.И.Введенского в архиепископа Крутицкого.

В рукоположении участвовало 11 епископов, в том числе:

митрополит Антонин,

митрополит Петр (Блинов),

митрополит Тихон Киевский,

архиепископ Пимен Каменец-Подольский,

архиепископ Леонид (Скобеев),

архиепископ Иоанн (Альбинский),

архиепископ Иоанникий (Ченцов) и другие.

После литургии, вручая новопоставленному жезл, Антонин снисходительно сравнил его с Синезием (епископом философом конца IV века, пытавшимся согласовать христианство с учением неоплатоников; кроме того, епископ Синезий был женатым человеком и имел много детей).

После торжественного благословения растроганный А. И. Введенский стремительно вбежал в алтарь и обратился к Антонину: «Владыко, я люблю вас как отца, вы самый мудрый, самый лучший из нас».

Антонин, не обратив никакого внимания на это заявление, спокойно расчесывал свою бороду и косматую шевелюру.

«Всегда, всегда я буду молиться за вас и буду вашим любящим сыном».

Антонин надел клобук и только тут обратился к Введенскому.

«До рюмки!» — загадочно бросил он и вышел из алтаря.

«Никто почти не подошел ко мне под благословение, — вспоминал через 20 лет А.И.Введенский. — Из собора поехал я на Троицкое подворье. Здесь в мою честь соорудили обед, и о. Николай Розов пел мне панегирики: солнышко ты наше красное…»

7 мая, к шапочному разбору, из Вятки прибыл митрополит Одесский Евдоким. В Вятке он был в течение месяца и послан был туда ввиду того, что захолустная Вятская епархия взбунтовалась: во главе с епископами Виктором и Павлом отложилась от ВЦУ и стала поминать тихоновцев. Евдокима, приехавшего «усмирять бунт», встретили криками: «Долой еретиков и кровопийц!» Однажды, когда он после литургии благословлял в соборе, одна женщина бросила ему в лицо золу, и он едва не ослеп. (Известия, 1923, 9 мая, № 101, с. 4).