Неукротимые удовольствия (ЛП) - Райт Сюзанна - Страница 24

Он усмехнулся.

— У вас с Джоэлом есть какая-то история?

При одном упоминании о нем настроение её кошки резко упало.

— Нет. Он просто друг.

— Он очень привязан к тебе.

— Он защищает, — поправила она, хватая баночку крема для бритья. — Он в паре — ты, должно быть, почувствовал это.

— Да, почувствовал. Но не значит, что он не может до сих пор испытывать чувства к кому-то, с кем он когда-то был связан.

— Между мной и Джоэлом никогда не было ничего, кроме дружбы.

Доминик внимательно наблюдал за ней, пока она наносила крем маленькой кисточкой для бритья. Она говорила правду. И все же это было не так. Он не совсем понял. Может быть, она когда-то пыталась добиться большего, чем дружба с Джоэлом, прежде чем он создал пару, а потом ей разбили сердце.

— Твоей кошке не нравится, когда он рядом. Я почувствовала её напряжение. Он причинил тебе какую-то боль? Отверг тебя?

Она бросила на него любопытный взгляд.

— Я никогда не считала тебя таким любопытным.

Он пожал плечами.

— Что я могу сказать? Ты меня интригуешь.

Хм. Конечно.

— Я оставлю крем для бритья хотя бы на минуту.

Прежде чем она успела уйти и заняться чем-то другим, чтобы избежать разговора, он схватил её за руку.

— Хорошо. Я оставлю тему с Джоэлом. Кроме того, у меня вопрос: должны ли мы взять с собой на ужин бутылку вина или ещё что-нибудь?

Её брови сошлись на переносице.

— Ты не можешь серьёзно относиться к ужину.

— Меня пригласили.

— Только потому, что мои родители планируют использовать тебя в своей маленькой попытке удержать меня здесь.

— Твоя мама обещала мне Пражский торт, Мила. Это правда, что я не знаю, что это такое, но по моему опыту, с тортом ошибиться нельзя. Я не собираюсь пропускать это только потому, что заставляю тебя нервничать.

Она высвободила свою руку и положила её себе на бедро.

— Ты не заставляешь меня нервничать. Ты вызываешь у меня желание дать тебе пощёчину.

Сдерживая улыбку, Доминик сказал:

— Эй, все в порядке. Ты тоже заставляешь меня нервничать. Вот почему я так стесняюсь рядом с тобой. Когда ты так хищно смотришь на меня, я чувствую себя детёнышем газели, которого вот-вот сожрёт львица.

Она скосила глаза.

— Я не знаю, смеяться мне или, наконец, дать тебе пощёчину.

— Пока я глубоко внутри тебя, ты можешь меня шлёпать, я не возражаю. Это даст чувство чего-то запрещённого и неправильного.

Она провела рукой по лицу, решив не смеяться.

— У нас не будет секса, и ты не пойдёшь со мной сегодня вечером.

— О, я пойду с тобой куда угодно, — сказал он с озорной улыбкой. — Знаешь, я никогда раньше не ужинал с родителями.

— Мы не пара.

— Нет, но если ты согласишься с этим, вместо того чтобы ругаться со мной за то, что мы идём ужинать, они подумают, что мы можем стать парой. Если, однако, ты не окажешься рядом со мной… что ж, вместо этого они могли бы попробовать свои силы в подборе тебе других мужчин.

Чёрт возьми, он был прав, подумала Мила. Временами её родители могли быть безжалостными. Их ничто не останавливало, как только им в голову приходила идея.

— Хм. Полагаю, ты меньшее зло.

Он улыбнулся.

— Я знал, что нравлюсь тебе.

— Если ты не хочешь сдавать кровь, не двигайся.

Она промыла лезвие под горячей водой, прежде чем нанести первый удар. Лезвие плавно и без усилий скользило по его лицу и шее с каждым касанием. Закончив, она ополоснула его, нанесла немного бальзама после бритья на его слегка влажную кожу, а затем вытерла насухо полотенцем.

— Вот.

Он провёл рукой по своей, теперь гладкой, как масло, коже.

— Отлично сработано.

После того, как он расплатился и оставил слишком щедрые чаевые, она сказала:

— Мне просто нужно кое-что сделать, а потом мы можем идти.

Он многозначительно посмотрел на неё.

— Десять минут, Мила. Моё лицо исчезнет через десять минут — может, присядешь.

— Боже мой. Ты всегда такой?

— Какой? Очаровательный? Забавный? Неотразимый?

— Странный? Извращённый? Приставучий?

— Эй, не нужно придираться.

Она удалилась, качая головой.

— Безнадёжно. Ты совершенно безнадёжен.

Мила понятия не имела, как он это делал. Правда. Как будто он обладал какой-то магической силой, которая позволяла ему очаровывать людей или что-то в этом роде. Валентине нравились очень немногие люди, но она быстро прониклась симпатией к Доминику — это было заметно по тому, как она постоянно подливала ему в тарелку и рассказывала о своём детстве.

Он явно нравился даже Джеймсу, а Джеймсу не нравился ни один мужчина, который имел виды на его единственную дочь. Все трое болтали так, словно были друзьями на всю жизнь, и Мила знала, что Доминика будут приглашать обедать за этим столом снова и снова — даже несмотря на то, что попытки её родителей найти ей пару ни к чему не приведут.

Она предположила, что отчасти причина, по которой люди быстро потеплели к нему, заключалась в том, что он был супер хорош в поддержании лёгкой беседы. Никаких назойливых вопросов, глубоких разговоров, никаких сложных тем вроде политики. Он просто шутил, льстил и очаровывал, успокаивая людей. Однако это не было притворством. Он не играл роль. С ним было просто легко находиться рядом. Но он также был не совсем самим собой.

Закинув руку на спинку стула, Доминик рассеянно рисовала маленькие круги у неё на плече. Что было действительно смело, учитывая, что её родители были рядом. Он не смягчал своего поведения в их присутствии. Он по-прежнему вторгался в личное пространство Милы. По-прежнему прикасался к ней, как и когда ему этого хотелось. По-прежнему поражал её пошлыми шуточками, хотя они, к счастью, не были грязными. Не то чтобы её родителей волновало, были ли они грязными — они находили их весёлыми.

Ей следовало бы оттолкнуть его, но он был прав в том, что было бы проще позволить её родителям поверить, что их маленький заговор сработал. Кроме того, ей нравилось, когда он прикасался к ней. Понравилось, что это успокоило её кошку, которая в настоящее время была совершенно расслаблена, наслаждаясь лёгкой атмосферой. Кошке тоже очень понравился GQ — в основном потому, что он заставлял Милу улыбаться.

Отложив столовые приборы, Валентина сделала глоток вина.

— Ты много говорил о своей стае, — сказала она Доминику. — Но не о своей семье.

Остановившись на рисовании узоров на плече Милы, Доминик пожал плечами.

— Моя стая — это моя семья.

— Я слышала, что когда-то ты был частью, — Валентина несколько раз щёлкнула пальцами, — Стаи Бьорна. В какой-то момент она разделилась, да?

— Это верно, — подтвердил Доминик.

— Твоя семья ушла с тобой, когда стая распалась? — спросил Джеймс, накалывая вилкой кусок говядины.

Доминик побарабанил пальцами по столу.

— Нет. Мои родители к тому времени умерли. Были только мои тётя и дядя, и они решили остаться.

Валентина опустила бокал, протрезвев.

— Мне жаль слышать, что они умерли.

— У тебя нет братьев и сестёр? — спросил его Джеймс.

— Брат, — сказал Доминик немного натянутым голосом. — Он умер до моего рождения.

Глаза Милы закрылись, желудок скрутило.

— Чёрт.

Доминик кивнул.

— Да.

Валентина погладила его по руке.

— Что случилось с мальчиком?

Да, женщине было настолько комфортно рядом с GQ, что она не испытывала угрызений совести, задавая ему подобный вопрос. Но прежде чем Мила успела сказать ему, что ему не нужно отвечать, он начал говорить.

— Моя мать заснула за рулём и врезалась в грузовик. Они с отцом выжили. Тобиас — нет.

Лицо Валентины смягчилось от сочувствия.

— Она винила себя?

Доминик посмотрел на Милу, и она почувствовала, что он подумывает солгать или, по крайней мере, дать только половину ответа. Наконец, он повернулся к Валентине и сказал:

— Я не знаю. Я не видел её долгое время, хотя полагаю, что она мертва.