Как приручить дракона 3 (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 7

Ага, дружелюбный сосед — человек-дракон. Если не откусит вам верхнюю часть тела, именуемую головой, то поможет донести тяжелые сумки до дверей квартиры.

— Подпиши здесь и здесь, — сказал Криштопов, протягивая мне планшетник с зажатыми в держателе бумагами. — Но вообще — тебе повезло, что ты все-таки какой-никакой сотрудник Сыскного приказа. Хоть и консультант — а пройти мимо совершаемого преступления права не имеешь. Но в следующий раз…

— М? — вздернул бровь я. — Что — в следующий раз? Думаешь, я не знаю, кто у Кацуры папа?

Папа у Кацуры занимал должность начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями. И ничего Криштопов бы ему не сделал. Поэтому я додавил:

— Это вы — люди при должностях, с чувством ответственности. А мне нечего терять, кроме своих оков. Что они сделают — уволят меня из школы? Не смешите. Ну, может, удавить попробуют. Ну, пусть пробуют. Кстати, что с дядечкой в полосочку-то будет?

— На кол, наверное, — пожал плечами Рикович. — Может — батогами запорют до смерти, если опричный судья будет судить, а не искин приговор установит. Магические преступления — самые серьезные. А этих — сообщников, их в Васюганскую Хтонь, на поселение. Пожизненное. И не отвертятся. Не использовали бы эликсиров и магию — их бы в земщине судили, ну, там — за незаконную букмекерскую деятельность и вот это вот все по поводу несоответствия профессии и вовлечения малолетних в преступную группу. Там по три-пять лет дали бы. А тут все, привет-приехали, опричная юрисдикция.

— Ого! — только и смог сказать я.

В голове моей в это время склеился один очень важный пазл: почему Жевуский ничего не предъявил мне после того, как я вышвырнул его с лестницы. Приехали бы криминалисты, считали бы эманации, и в жирном афедроне радзивилловского прихвостня оказалась бы деревяшка. Фу! Даже врагу такого не пожелаю.

— Так что — я пойду? — спросил я.

Из «Рассвета» как раз выводили… Выволакивали «банду четырех» — Лазарева, Стельмаха, Кацуру и Сивуху. Газетчики — да тот же Зборовский — точно придумают какой-нибудь броский заголовок. Например — «Дело физруков» или что-то в этом духе. Да и плевать. Пусть хоть матами их ругают. Я — тот мавр, который сделал свое дело.

— Давай подвезу, — предложил Рикович.

— У меня «Урса» неподалеку припаркована, сам доеду…

— Это где — у орков твоих? — поинтересовался рыжий сыскарь.

— Они такие же мои, как и твои, — парировал я. — Вождь и его команда. Бабаевцы! Мечтают присоединиться к Орде.

— Вождь, Вождь… Да, краем уха слыхал. Иди, Бог с тобой. А мы с Валентином Петровичем будем разгребать дерьмо за тобой…

— Я — за вами, вы — за мной, — улыбнулся ему я. — Так — победим!

Черта с два я бы выкрутился, если бы сразу не пошел на сотрудничество с местными фэбээровцами. Пошел бы по какой-нибудь статье типа нападения из хулиганских побуждений… Наверное.

Зборовский впервые за месяц сидел на лестнице в подъезде и пил кофе. Давненько я его тут не видел, похоже — журналист пребывал в состоянии своей внезапно накатывающей задумчивости. От кофе ощутимо пахло рижским бальзамом — так сильно, что сложно было понять, это кофе с бальзамом или бальзам — с кофе.

— Привет, Пепеляев. Будешь кофе? А бальзам? — спросил он. — О! Ты как будто только что с передовой вернулся… Подожди-ка! Это там на милицейской частоте про «Рассвет» орали — это что же, твоих рук дело?

Я сел рядом с ним и глубоко вздохнул:

— Моих. Понимаешь, эти подонки науськивали своих учеников друг на друга и делали ставки — кто победит. А еще — играли нечестно. Целитель, эликсиры…

— И…

— И я подрался с ними со всеми, а потом натравил на них Сыскной приказ и милицию. Теперь целителю загонят кол в задницу, а банду четырех отправят в Васюган.

— Банду четырех? — удивился Женя.

— Сивуха, Кацура, Лазарев и Стельмах, — пояснил я.

В конце концов, какая разница, когда он узнает? Я ему это солью или тот же Криштопов? И вообще — он журналюга что надо, честный. Потому лучше играть на упреждение и рассказать ему всё как есть. И гонорар заработает, и напишет то, что доктор прописал.

— Ч-ч-черт… Классный заголовок! — он почесал бороду. — Кто-то даст комментарий, как думаешь?

— Можешь сразу завтра к Валентину нашему Петровичу идти, он ничего с утра соображать не будет и накомментирует тебе как положено. И прямо сейчас со мной можешь пообщаться, сыскари и милиция обещали дать мне грамоту и премию за помощь в задержании особо опасного магического преступника, так что инкогнито сохранить не получится…

Я и не собирался его сохранять — в этот раз. Я решил всерьез начать драться за Вышемир, меня уже достали прорывы на канализации, гопстопы в подворотнях, потеки от насвая на асфальте и подростковые суициды. Настало время вывесить флаг и показать, кто я и в какую сторону воюю… Почему сейчас? Да потому, что я освоился. Я теперь тут — свой. Это мой мир, мой город, моя Родина и мои дети, вот и всё.

— Ого! — сказал Зборовский. — Подожди, я за диктофоном сгоняю.

И он сгонял, и принес еще две чашки кофе и диктофон: компактный, величиной с палец. И устроил мне допрос с пристрастием: кто, что, куда, когда и зачем. Мы сидели на лестнице что-то около получаса, пока он не закончил вытягивать из меня подробности.

— Я поправлю и потом тебе на почту скину, проверишь, ага? — предложил сосед. — Ну, чтобы я ничего не сбрехал. Но углы сглажу — это точно. И без фамилий будет.

— Ага, — согласился я. — Только давай там без лишней героизации, ладно? Из меня герой как из дерьма -пуля

— Ладно…

Мы посидели еще некоторое время, а потом из-за двери показалась его симпатичная жена в махровом халатике и спросила:

— Ну что, спать идешь?

— Пять минут, дорогая, — сказал он. — Тут материал с Пепеляевым отличный получается…

— Ну, раз материа-а-а-л… — протянула она и закрыла дверь.

— Что, нахлобучка будет? -не удержался я.

— Да не, чего? Она понимающая, — и мечтательно вздохнул.

Он действительно был влюблен в свою жену, ну, надо же! Сколько они там в браке — десять лет? Пятнадцать? Я тоже так хочу! Но вслух спросил другое:

— А как сам вообще? Что там это… Общественная жизнь? Выборы эти наши, дерьмовые, когда уже, наконец?

— Я баллотируюсь, — признался вдруг Зборовский. А потом его прорвало: — Меня все задолбало, понимаешь? Я сижу в нашей дорогой редакции, принимаю звонки… «Дорогая редакция, подтопление!», «Дорогая редакция, сфоткайте — мусор четыре месяца не вывозят!», «Дорогая редакция, повлияйте как-то на них, вы же четвертая власть, сил нет уже, змеи в подвале, алкаши под окнами, бюрократы задушили, соседи заливают…» И что я могу сделать? Я могу взять — и позвонить, да. Позвонить в водоканал, в участок санитарной очистки, участковому или в ЖЭУ, но… Нет такого закона, который запрещал бы им послать нахрен журналиста. Мой единственный инструмент — это слова «хотите — сделаем было-стало, какие вы молодцы все исправили, или — будет критический материал…» Охренительный кнут и пряник, а? В большинстве случаев им пофиг! Да там даже звонить порой некому… Один спился, второй — повесился, третий делает вид, что на больничном!

Зборовский аж вскочил со ступеньки и теперь метался по лестничной клетке, как раненый лев.

— И меня задолбало! Задолбало, что я ною и переживаю, и думаю, что ни-че-го не могу сделать! — его жесты были очень экспрессивными, почти как у Адольфа Алоизовича. — А я не тот человек, который любит ныть. Я возьму — и баллотируюсь в земское собрание Вышемира, и меня выберут, от нашего округа, я тебе точно говорю! И я им, гадам, хвосты накручу, затошнит! Ты вот подпись поставишь за меня?

— Конечно, — не думая ответил я. — Давай, распечатай табличку для списка, завтра пройдемся по дому, сто подписей за полчаса насобираем! Тебя ж все знают, ты — мужик что надо. И плакаты с твоей мордой распечатаем, на каждой доске объявлений повесим, у подъездов. Я абсолютно уверен: наш райончик будет за тебя!