Схватка за Родос - Старшов Евгений - Страница 25

В целом эти меры были одобрены, а затем Али-бей предложил даже закупорить гавани крестоносцев брандерами:

— Они же сами, я так понял, большую часть работы за нас сделали! Перекрыть им их лазейку — это мысль неплохая…

Потом, в новой беседе наедине, визирь Мизак поведал ему о Фрапане, что, впрочем, не вызвало у Али какого-либо особого восторга, ибо он осудил поступок визиря:

— Я знаю Георга-бея. Этим человеком нельзя было так безрассудно распоряжаться. Более полезным он был бы сейчас здесь, а не там.

— Как сказать, достопочтенный. Ведь это по его задумке мы осрамились у портовой башни!

— Не скажи, — потряс жирным подбородком Али-бей. — Будь он при этом деле, может, хорошим советом он добыл бы нам победу. А так что толку? Представь, что опытный оружейник велит своему ученику сделать бомбарду, дает все указания, чертежи и прочее — но сам до дела не касается и даже не проверяет, как исполняется работа. Что доброго сотворит ученик без мастера? Мастер все хитрости ремесла знает, поэтому поправит тут же, если что не так пойдет, так что зря ты отослал Георга… Впрочем, по возможности дай ему знать, чтобы он возвращался назад. Это было бы хорошо. А стены быстро трещинами идут, я доволен. Как думаешь, еще день-два?

— Да, не больше.

— Хорошо. Я буду сам смотреть на приступ!

А родосцы тем временем работали и днем, и ночью, и следующим днем. Они сами не верили, глядя, как их же усилиями ширится и углубляется ров позади итальянской стены и еврейского квартала, и как над ним возносится каменно-кирпичная стена, усиленная большими валунами, мраморными останками античных зданий, а также скрепленная бревнами и известковым раствором.

Ее попирал сзади мощный земляной вал, на котором были расставлены орудия и котлы с маслом и смолой. Были приготовлены сера, известь и "чеснок" — спаянные вместе четыре шипа под таким углом, что, как его ни брось, он будет стоять на трех шипах, вздымая вверх четвертый. Врага ждали и раскаленный песок, и воск, перемешанный с горохом — всего и не перечислить.

А ров был, хоть и земляной, не шибко великий, но достаточный, чтобы в нем завязли атаковавшие, и его еще вдобавок держали под прицелом множество мелких и средних орудий на стенах крепости.

В общем, когда через пару дней поползли брешами старые стены и Мизак-паша уже держал наготове корпус янычар для прорыва внутрь крепости после обстрела, для османов стало пренеприятным сюрпризом узреть за старой кладкой новый ров и ощетинившийся орудиями длинный бастион, над которым гордо реял штандарт великого магистра Пьера д’Обюссона.

И Мизак, и все его сподручные, включая Али-бея, только славили Аллаха за то, что не угробили свои лучшие части и прежде все разведали. Остался бы от султановых янычар один мелко нарубленный кебаб… Но не только этим удивил в эти дни нехристей д’Обюссон.

Однако обо всем по порядку: пока что османские войска по совету анатолийского бейлербея и при полном одобрении со стороны Али-бея начали саперные работы. Цель заключалась в следующем: незаметно прорыться под ров и либо, внезапно выйдя на поверхность внутри крепости, захватить ее, либо, по классической схеме, подвести под укрепления хорошую мину. Также как вариант рассматривалась возможность засыпать участок рва и подвести к стенам тараны и буравы, чтобы взять крепость "по старинке".

Меж тем большие пушки продолжали крошить старые стены, а перекидной огонь губил дома жителей. Людей спасало то, что изрядная их часть теперь, по возведении внутренних рва и стены, переселилась в более безопасные районы города-крепости — в оборудованные по приказу великого магистра убежища.

Османы, впрочем, пока что, до получения известий от изменников, считали, что все делают хорошо и правильно. Вот почему обильно угощаемый и одариваемый Али-бей отписал Мехмеду послание, полное похвал в отношении Мизака, и даже за отдельный ценный подарок дал визирю прочитать до отправки.

Внутри христианского лагеря настроение было куца менее радостное: дурные вести о Мехмеде с его пятнадцатью сотнями пушек распространились быстро. Конечно, великий магистр объявил это все вражеской ложью, ну да оптимизма от этого ни у кого не прибавилось. Все отлично знали, что турецкая империя неисчерпаема в своих запасах в отличие от склочных европейских государств, которые могли бы противостоять османам, лишь объединившись — как здесь, на Родосе. Как же втолковать правителям эту простейшую истину?..

Вот над чем ломал голову в своем дворце д’Обюссон, когда ему доложили, что его желает видеть какой-то старый грек с ворохом бумаг. Обессиленный трудами, заботами и бессонными ночами магистр в приступе отчаяния воскликнул Филельфусу и Каурсэну:

— Определенно, мне суждено умереть от переутомления!

— Ну и прогони его, — мрачно посоветовал секретарь Филельфус. — Или вон, пусть Гийом с ним разберется.

— И речи быть не может! Если ему нужен я, зачем ему кто-то другой? Введите немедленно!

Старик вошел, конвоируемый обеспокоенными псами д’Обюссона, после чего низко поклонился магистру и его советникам. Он небезызвестен читателю — это был тот самый живописец, что рисовал Элен для Торнвилля.

Старик был полон какой-то мрачной решимости и сосредоточенности, поэтому д’Обюссон без лишних предисловий жестом велел ему говорить. Грек смущенно кашлянул, а затем, преодолев робость, произнес деловито и сухо:

— Я бы, право, не осмелился тревожить господина магистра, но… Иной раз и мышь может помочь льву. А я это сделаю для всех. Для всех, кто еще жив, и в память тех, кто погиб. Надо было раньше, наверное, но память моя не столь крепка, как прежде, и потребовалось время. В общем… Я ведь не всегда был иконописцем, художником и церковным зодчим. Смыслил я когда-то и в военной архитектуре, и по молодости приходилось мне делать пару таких вещиц, как требушет. Большой требушет. Первый действовал еще на людской тяге, требовался рывок полутора-двух десятков людей, да… А на втором я заменил силу людей подвешенным грузом — камнями в тридцать тысяч фунтов по вашему исчислению, за что греческий деспот пожаловал мне сто шестьдесят золотых за оба аппарата. Ай, простите старого олуха, что заболтался. Я ж это не для того сказал, чтобы что-то получить, просто обстоятельства вспомнились. Сейчас другое дело. Тогда я этим жил, по молодости, а теперь, на краю гроба, я что же — Иуда, деньги за этакое дело брать? Нет-нет, не возьму. Это мой дар городу — если, конечно, соизволите рассмотреть…

Магистр, секретарь и вице-канцлер чуть не бегом бросились к старику, стали рассматривать его чертежи, переговариваясь вполголоса:

— Значит, за счет груза как противовеса метнет ярдов[26]на триста, не меньше!

— Расчет веса снаряда каков?

— Не менее ста фунтов и не более двухсот, полагаю.

— "Рука" должна в этом случае достигать длины ярдов в двадцать… Не меньше.

— Меньше на пятую часть.

— Откуда ж?! Давай пересчитаем вместе — вот, двадцать, никак не меньше, если делать такую огромину…

— Старик, а за счет чего подгоняется прицельность стрельбы?

Расцветший старик подошел к латинянам, быстро выдернул из кипы разноцветных и разноразмерных листов нужный и показал им:

— Вот, путем этого механического узла. Еще длиной пращи, накладок на крюк… Можно пристреляться быстро, за несколько выстрелов. А дальше — полетят на турок их же гостинцы! Если действовать слаженно да отработанно, можно делать до шести выстрелов в час. Одна у нас будет машина, да за несколько Мехмедовых больших пушек работать будет!

— Сколько потребуется людей? — спросил магистр.

— Не менее пятидесяти плотников, да пять техников, да древесина чтоб хорошая была, и кузнецы чтоб умелые были — тогда в два-три дня сладим.

— С Богом! — Д’Обюссон обнял старого грека за плечи и расчувствованно сказал: — Славный грек! Ты не просишь награды — но ты ее получишь, и семья твоя, если что, не будет забыта. Тебе же — вот, что останется с тобой навсегда, и никто не в силах будет отнять у тебя эту награду! — И магистр троекратно поцеловал старика.