Схватка за Родос - Старшов Евгений - Страница 9

Лео повернул пылающее лицо к Элен и с возгласом:

— Теперь! — рухнул перед магистром на колени. Де ла Тур поняла все и упала на колени рядом с ним, склонив голову перед великим магистром.

Лео же судорожно заговорил:

— Боюсь прогневать великого господина и отца нашего… Величайшую честь оказал ты мне, недостойному, но… Мыслил я иное, и только нападение нехристей остановило нас и воспрепятствовало принести к твоим стопам наше почтительное обоюдное желание — испросить позволения на брак. Мы понимаем, что сейчас не время, да и худородство мое может быть помехой… Но именно теперь, когда все мы в руке Божией, когда нет пред Ним ни лицеприятия, ни чинов, а только наши открытые души, ежечасно готовые предстать пред Ним с отчетом о грехах наших… — Лео не смог договорить, судорога железной рукой перехватила его горло, и тогда за него докончила Элен:

— В общем, каждый день может быть для нас последним, потому мы и просим разрешения на счастье…

Тронутый до глубины души магистр положил свои руки на головы молодых людей и промолвил:

— Не скрою, я сомневался в полезности подобного союза. Да, Элен, девочка моя, я помню ту давнюю беседу, которую ты когда-то завела со мной невзначай. Я полагал, что это блажь, которая пройдет. Но теперь, когда я вижу, что стремление двух душ к союзу осталось неизменным на протяжении долгого времени…

Торнвилль и де ла Тур подняли к магистру свои лица, окрыленные внезапной надеждой, а магистр продолжал:

— Давайте, пожалуй, так — ты, рыцарь, правильно сказал: все мы сейчас пред Богом ходим. Так пусть же Он решит, как быть. Возложим наше желание пред Ним, и Он устроит, как сочтет нужным для всех. Вы понимаете, о чем я говорю? Если кто из вас погибнет, второму тяжелее будет. Сохранит Господь тебя и тебя, и тогда я с радостью вас поженю. Как Всевышний усмотрит.

Отлично понимая, что большего им, пожалуй, не добиться, да и то, чего они достигли, и то великое благо сверх ожидания, молодые люди покорно склонили головы, и д’Обюссон поочередно перекрестил их, прошептав:

— Считайте себя помолвленными, детушки, и дай Бог вам уцелеть и жить счастливо долгие годы, ну и мне — на вас порадоваться да малюток ваших окрестить!

Да, все могло бы быть хорошо… Только у небесного Драматурга свои сценарии, постоянно переписываемые согласно авторской прихоти…

В тот день защитники Родоса впервые услышали апокалиптический гром небесный — заговорили первые из визиревых больших пушек. Если очевидцы не врут — а врать им никакого смысла не было — грохот их выстрелов достигал острова Кастеллоризо, что расположен в 70 милях от Родоса, у самого ликийского побережья. Каменные ядра диаметром 73–91 сантиметров и весом в полтонны раз в час извергались из огнедышащих жерл 8—10-метровых чудищ, и летели, неся смерть и разрушения.

Крепки были стены бастионов и башен, возведенных д’Обюссоном и его предшественниками — они не трескались от одного выстрела. Да и меткость турецких артиллеристов была ниже всякого порицания. Однако сразу стало ясно — никакой крепости не вынести столь губительного огня.

Особенно это было видно, когда попадание приходилось на кромку стены или венец башни: зубцы, столь долго служившие людям защитой, разлетались в стороны каменным дробом, не только не оберегая защитников, но, напротив, калеча и убивая их. Люди от попадания каменных ядер оставляли по себе лишь пресловутое кровавое "мокрое место", приспособления к отбитию штурма приходили в негодность, а орудия, размещенные на стенах батареями по 4–6 штук, сметались, словно сор, и гибли без толку и пользы.

Грому больших пушек вторили более мелкие (по сравнению с ними) орудия, полутораметровые в длину, посылавшие ядра диаметров в 9—11 дюймов[17]. Короткие бомбарды калибром 15 дюймов вели огонь навесной стрельбой внутрь крепости 160-фунтовыми[18] ядрами. "Чихание" изящных "серпентин", получивших свое название "змеи" — или "гады" — по характерному извилистому узору по всему дулу, уже не воспринималось как нечто грозное, хотя и они доставляли много бед. Д’Обюссон сразу понял, что именно после таких обстрелов османы идут на приступ — отбить их будет маловероятно, ибо некому, да и нечем. Однако пока что штурма не было — недруги предпочитали прежде хорошенько пострелять, чтоб подавить в осажденных всякий дух и инициативу. Лейтенант английского "столпа", в обязанности которого как "туркополиера" входило командование легкой кавалерией, собранной из местных жителей, предпринял дерзкую и неожиданную для врага конную вылазку. Словно молния из серой тучи, легкие конники — греки и латиняне — обрушились на головы османских артиллеристов, и причинили много неприятностей. Кого потоптали и порубили, кого пленили для дальнейших расспросов, а также захватили десятка полтора тяжелых ружей и, главное, "зелейного припасу", то есть пороха.

Несколько больших пушек, которые невозможно было увезти с собой, нападающие испортили, заклепав им жерла "ершами" — зазубренными затычками. А повалившее им навстречу азапское пешее воинство они обстреляли из луков и резво удалились внутрь крепостных стен.

Не всегда, впрочем, дела складывались для осажденных столь успешно — бывало, подразделение туркополиера попадало под удар акандие, пресловутых нищих "овчаров", видевших в христианах, их оружии, доспехах и лошадях лишь добычу. Этот инстинкт "добытчиков" творил не меньшие чудеса храбрости, нежели отчаяние христиан. Особенно когда впереди несущейся орды с диким улюлюканьем летели на конях с копьями наперевес полуголые курдянки в звериных шкурах с развевающимися черными космами, словно ведьмы.

Бывало, легких всадников вылетала брать под защиту броненосная французская конница, на нее налетали сипахи, и шла знатная рубка, пока одна сторона не гнала другую под защиту орудий. И снова "благородная война" уступала место пушечной пальбе, уравнивающей искусного бойца с неуклюжим недотепой. Против каменного ядра не действует ни храбрость, ни смелость, ни молитва — помогает только древний божок по имени Случай, циник и затейник с хохлом на постоянно крутящейся лысой голове. Успел ухватить его за хохол — твое счастье, пронесло на этот раз, а нет — значит, requiem etemalis, то есть вечный покой. Только вот пушек у иоаннитов было мало, а больших — еще меньше.

Это неравенство никакой божок не выровняет. Потому на первых порах османы и не вели против родосцев никаких саперных работ, легкомысленно полагая, что огонь артиллерии сделает свое дело, смешав крестоносцев с камнями их рухнувших укреплений.

Однако несколько дней постоянного обстрела, перемежающегося со стычками, не дали нужного результата: стены и башни начали крошиться, особенно там, где были более ветхими или менее защищенными иными укреплениями или орудийными батареями, однако стояли. Осажденные гибли, но каждый раз отражали приступы элитных частей, предпринявших пару попыток штурма после очередного ужасающего обстрела. Снова откуда-то брались и меткие аркебузиры, и котлы со смолой, воском, или даже с кипящим человеческим калом.

Прибывший из Фискоса флот высадил вторую часть осадной армии, выгрузил древесные материалы для изготовления палисадов и осадных орудий, а также сырец для отливки орудий (в виде бронзовых плит), и был отправлен для блокады Родоса.

Впрочем, и на море османов ждали неудачи: огонь портовых башен, в первую очередь ключевых — Найяка, Святого Николая и Ангелов — не давал ни замкнуть кольцо блокады, ни высадить десант для штурма довольно слабых (по сравнению с сухопутными) морских стен. Бравые орденские галеры, подобно жалящим осам, вылетали из гавани и жгли суда османов, после чего так же юрко возвращались под защиту огня морских башен. Бросались за ними турки — да куда тут, не успевали расправиться: сразу попадали под удар христианской артиллерии, да и цепь тут же перегораживала вход в заветную гавань.