Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 20

Я присвистнул про себя, оценивая масштабы катастрофы. Восстановление километровой прорехи требовало усилий десятков рук, штабеля стройматериалов и Бог весть каких временных затрат.

Объяснять все это Федяевскому, находящемуся в организационно-истерическом состоянии, на сей момент явно не стоило, ибо не сулило ничего, кроме нового мифического срока на гауптвахте, существующей как данность, лишь в воспаленном сознании капитана, как и у прежнего моего кровопийцы замполита. Надо заметить, что за все время моей службы под руководством капитана я получил от него, под козырек, по мелочам, сто восемьдесят пять суток этой самой гауптвахты, которой, по-моему, он постоянно бредил.

— Никакого дембеля, пока не приведешь в порядок разруху! — сообщил он мне, ныряя в «газик». Фраза была аранжирована непечатными излишествами, но я на капитана зла не держал: лучше иметь дело с искренним матерящимся человеком, нежели с учтивой воспитанной сволочью.

До дембеля оставалась пара месяцев, но затянуть с приказом Федяевский мог до упора, а потому вечером я наведался в зону, в барак к блатным, вступив со «смотрящим» авторитетом в доверительный разговор.

Зэки играли в самодельные карты при горящей на дощатом столике свече и попивали чифир. Отблески пламени освещали их лица, залоснившееся и почернелые, как лагерные бушлаты.

— Можно в ваш чайна-таун? — кивнув на банку с варевом, похожим на деготь, осведомился я.

— С чем пожаловал, командир? — вопросил главный жулик.

— Надо сделать забор за месяц, — сказал я.

— Хе, начальник, ты понимаешь, о чем базаришь? Столбы через каждые три метра вкопать на глубину могилы! И так — километр. А дальше наколотить тонны досок… Чего я скажу мужикам? Что беспредел учиняю по мусорскому указу? Да хрен вы что от меня получите! — И он показал мне увесистый кулак, где большой палец был зажат между средним и указательным.

Интересно: «Хрен получишь» и «Ни хрена не получишь» — в русском языке означает одно и то же.

— Ты скажешь, что столбы должны простоять до января, — невозмутимо произнес я. — А уж как они их будут вкапывать, по какой технологии… Важно, что наряды я им закрою по ГОСТу… С соответствующей оплатой труда.

— А вот это, — игриво покачал головой урка, — совершенно иной поворот сюжета…

Через месяц забор стоял на своем месте нерушимо и ровно. Как мне сообщили в письме сослуживцы, когда я уже пребывал в Москве в статусе гражданского лица, в вертикальном своем положении он простоял аккурат до окончания новогодних праздников. Рухнув же, потянул за собой оставшуюся часть ограждения. А следом, через месяц, та же история случилась и на жилой зоне со всей ее высокотехнологичной сигнализацией. Что поделаешь, время безжалостно и к людям, и к предметам неодушевленной материи…

В письме отмечалось, что, в связи с рецидивом очередного крушения инженерно-технического сооружения, капитан Федяевский отзывался обо мне не столько тепло, сколько горячо.

Он все-таки был неплохой служака, этот капитан. Всегда вспоминаю о нем не без симпатии…

Мой роман «Новый год в октябре» отлежал в портфеле «Юности» три года. И наконец — публикация. Аж в двух номерах! Успех у романа был серьезный, о такой острой прозе читатель мог ранее только мечтать, письма в редакцию приходили тысячами, критики не знали, поднимать ли меня на копья или восславлять за смелость, но тут на публикацию откликнулась главная газета страны «Правда», сквозь зубы похвалив автора за новаторство и честность. Этим были сняты все вопросы и ко мне, и к редакции, а потому разминочные вопли идеологически правильных обличителей в том, что герой романа — подлец, убийца и расхититель, не понесший наказания, является нонсенсом, тут же заглохли. К тому же, влиятельные литературные деятели Юрий Карякин и Олег Попцов, выступив на секретариате Союза писателей, отметили «Новый год» как прорыв в советской современной прозе, что учли в протоколе собрания, поставив на дальнейших дискуссиях точку и прихлопнув все критические флуктуации.

В реальность публикации «Нового года» из моих друзей, прочитавших его в рукописи, не верил никто и, помнится, Жора Вайнер, сидя со мной за столом в баре Дома литераторов, узнав, что его планирует напечатать «Юность», сказал:

— Морочат тебе мозги! Да члена-с два они на это сподобятся! Это все равно, что сейчас бы сюда, в сборище нашей пьяни писательской, вошел, скажем, Курт Воннегут!

Буквально через минуту дверь распахнулась, и в помещение, заполоненное творческой массой вечно поддатых завсегдатаев, вошел… Курт Воннегут со своим сопровождающим из литературного начальства. Видимо, американская знаменитость приехала в Москву за гонорарами. В СССР Воннегута печатали охотно и изобильно, ибо его критика заокеанской действительности была бальзамом для душ партийных функционеров.

Мы с Вайнером оторопели…

— Это, Андрюша, знак… — сказал он упавшим голосом.

Успех романа я отметил в ресторане того же ЦДЛ с Вовой Амлинским — моим художественным руководителем в Литинституте, членом редколлегии «Юности» и — Андреем Дементьевым, сменившим Бориса Полевого на посту главного редактора, при этом за стол и выпивку заплатил Дементьев, категорически не позволив рассчитаться мне, и, пояснив, что мой роман — это и его дебютный успех в качестве главнокомандующего журналом.

Дементьев, равно как и его заместитель Алексей Пьянов, настаивали: «Срочно дай хоть какую повестушку вдогонку, пока ты в лидерах». Они, бывшие комсомольские деятели-конъюнктурщики, теперь, после одобрения моего опуса в священной «Правде», делали на меня изрядную ставку. Но, да и ради Бога! Да и пожалуйста! Пока «Юность» три года мурыжила меня с публикацией, я ваял, не отчаивался. И тут же вдогонку выложил на редакционный стол рукопись повести «Перекресток для троих». Заодно забрал и очередной мешок читательских писем по поводу «Нового года». Мешок стоял в углу помещения отдела прозы.

Мизансцена же в отделе прозы годами оставалась неизменной: за центральным столом — мать-королева Мэри Лазаревна Озерова, по правую руку — серый кардинал Таня Бобрынина, воплощение эстетики и современной моды, по левую — безропотная миловидная Леночка Зотова в скромной вязаной кофточке рабочая лошадка отдела.

— Когда успел? — вопросила Мэри, небрежно перелистывая страницы.

Успел я уже три года назад, но ответил обтекаемо: дескать, перерабатывал, обдумывал, в общем, не с пылу с жару…

— Прочитаю сегодня же! — пообещала властительница, и я, обцеловав ручки дам, от которых зависел с потрохами, пошел покалякать по отделам, заглянув в отсек сатиры и юмора к его заведующему — Вите Славкину, уже набравшему изрядную известность своими пьесами, после к Пьянову, и далее, согласно иерархии — к Андрею Дементьеву, новостью о приносе для размножения моей повести чрезвычайно вдохновленному.

Попили с ним чайку с баранками.

— Будем представлять тебя на премию журнала, — сказал Дементьев. — Видишь, как политически верно мы угадали с твоей публикацией? — понизив голос, доверился: — Сам Андропов прочел… Очень понравилось. Так что все твои ожидания окупились сторицей. Дорого яичко к Христову дню…

Вот-те и вывод поэта-коммуниста…

Ничего я не понял из логики этих номенклатурщиков от печати и идеологии, но, выйдя из редакции на Маяковке, из здания, где располагался знаменитый ресторан «София», вдруг обнадежился, что повесть моя и впрямь проскользнет через цензурные сети, хотя писал я ее, что называется, «от вольного», без оглядок, и ее занозистость, конечно же, мной сознавалась… Но так, издалека…

Однако на тот момент, волоча к машине бумажный казенный мешок с письмами читателей, я был трепетно счастлив от своего маленького триумфа. Кстати, шикарному, много кабинетному помещению редакции, назначена была судьба печальная, но объективная. В последующие девяностые, когда практичный Дементьев, понимая, что эра СЛОВА закончилась, и пошли слова-слова, уехал корреспондентом телевидения в Израиль, бросив стремительно утрачивающий тиражи журнал, а начавшаяся эпоха коммерции принудила сдать часть комнат в аренду. Затем арендаторы сумели превратить эту недвижимость в свою собственность под жалкие вопли редакционной братии, но широкую общественность это уже не интересовало, как и распавшийся на два издания журнал «Юность», утративший какую-либо актуальность. Поведай мне кто-нибудь такое в момент нашего прощания с Мэри, я бы покрутил пальцем у виска…