Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 24

Вечером берег заполонила галдящая молодежь, загремел джаз и вспыхнули языческие костры, уносясь тысячами искр в отороченное шафрановой полосой заката, небо.

В заранее приготовленную яму поместили пивную бочку для придания необходимого давления в кране, выведенном наверх; теснившиеся на раскладных столах ряды граненых кружек стремительно поредели, и — понеслось веселье до рассвета, пока разливавший пиво за кроны бармен не стал раздавать его всем желающим бесплатно, а после, качнувшись, свалился в яму, где, в обнимку с бочкой, беспробудно уснул.

В предутренних фиолетовых сумерках, в темной зелени аллей, где белели цветы магнолий, мы возвращались домой, дабы прикорнуть часок-другой, ибо вечером у Йозефа собиралась большая компания.

— Поспим, затем выпьем сливянки и взбодримся, — говорил он.

— Точно взбодримся?

— С гарантией! Напиток из своих слив. Мы по осени всей общиной урожай из садов сдаем на местный завод. И — получаем продукт на целый год.

Вот как надо жить, наши жалкие российские самогонщики с партизанщиной перегонки мутного дрожжевого сусла в заготовительные трехлитровые банки! Кто только вам такие удобства предоставит?..

Общение с друзьями Йозефа, поголовно изучавшими русский язык в школе, как обязательный предмет, труда не составило, здесь собрались и местные работяги, и художники, известные поэты, семейная пара соседей: он — летчик, она — стюардесса, только что прилетевшие из Канады с закупленным там барахлом, мгновенно распроданным среди гостей (та же советская тема!); но главным персонажем был скромный и даже застенчивый друг Йозефа — Вацлав Гавел, как мне объяснили, драматург, преследуемый властями. Кто бы знал, что я бок о бок сижу с будущим президентом страны. Впрочем, не знали об этом ни присутствующие, ни он сам.

Погуляли мы славно, я, вспомнив свое таганское прошлое, взял гитару и этим, возможно, допустил ошибку, ибо, спев пару песен из репертуара Высоцкого и Галича, превратил для себя застолье в долгий концерт: народ, зачарованный текстами, столь созвучными с его настроениями, не давал мне передышки, требуя петь еще и еще… А какими глазами смотрели на меня чешские девушки!

Я вернулся в Прагу в особняк АПН, усталый и счастливый. Через пару дней столкнулся в коридоре с представителем «конторы».

— Интересно проводите время, Андрей, — заметил он мне сквозь зубы.

— Не жалуюсь…

— Песенки поете…

Везде стукачи… Впрочем, чему удивляться? Из одной клетки я переместился в другую, более сытную и комфортабельную, да и только. В отдельный сектор социалистического лагеря. К слову сказать, хорошее место лагерем не назовут…

— Так для того и песенки, чтобы их петь…

— Авторы у них разные, — он кивнул вдумчиво. — Вы поаккуратнее. Здесь не все такие, как я… А вы что, лично знали Высоцкого?

— Да. И даже пел вместе с ним на сцене. В спектаклях.

— М-да, мне бы с ним рядом постоять…

Этот парень, как я понял, находился здесь не зря, в четырех стенах не замыкался, активно общался с представителями различных прослоек и ведал страхи московского начальства, с досадой сознававшего, что в большинстве своем, простые чехи, отстоящие от партийно-административных кормушек, страстно желали независимости. И — возрождения частного предпринимательства, от которого их отлучили коммунистические уложения. Частное, как считали они, гораздо качественнее и чище, чем ничье и общественное. Их не привлекали ни нефтяные и газовые подачки из СССР, ни дешевизна бытовых благ, ни воззвания к вечной дружбе и единству народов социалистического конгломерата. Они сознавали себя буферной зоной иностранного государства, чьи идеи, уклад жизни, засилье политической полиции и номенклатурные пасьянсы были чужды и противны самой их европейской природе. И достаточно было зайти в любую пивную, с часок перемолвившись на дружеской волне с народом, чтобы понять общие настроения в обществе. Да и только ли в обществе чешском? А поляки, немцы, венгры?.. Всюду витало это подспудное неприятие своей попранной армейским советским сапогом независимости и свободы выбора. Бывшие освободители от фашистского ига превратились пусть в дружелюбных, но — оккупантов, соблюдающих в первую очередь стратегические интересы своей, чужеродной им во всех отношениях, страны. К тому же мы затаскивали на их территорию и вовсе уж нежеланных гостей и соратников: под Прагой находились учебные лагеря боевиков-палестинцев, свободно шатающихся по городу и питейным заведениям. Наглые, галдящие за ресторанными столами, как вороны на помойке, переполненные нерастраченной агрессией и неприятием сдержанной европейской среды, беспардонно цепляющиеся к женщинам и оскорбляющиеся на любой косой взгляд, они вызывали только одно чувство: отвращение. Вопрос: откуда эта нечисть появилась в Праге? Ответ: по волеизъявлению Москвы, ибо отправить эту публику в учебные заснеженные лагеря под Балашихой с кормежкой из алюминиевой посуды и времяпрепровождением в местных разоренных деревнях с печным отоплением, было бы политической ошибкой, наверняка привившей будущим сподвижникам-террористам стойкое отрицание коммунистических ценностей. Однако высокоидейные поклонники этих ценностей в Чехословакии существовали, и, что следует признать, некоторые из них относились к категории подвижников и интеллектуалов. Одним из таких был Павел Минаржек, с кем я столкнулся на одном из приемов, то и дело устраиваемых в АПН.

Минаржек, кадровый офицер чехословацкой разведки, был внедрен в диссидентское движение как ярый его активист, еще до событий 1968 года, когда, подавляя антиправительственный мятеж, в Прагу вошли советские танки. Далее «бежал» на Запад, возглавив там целое пропагандистское ответвление находившейся в изгнании оппозиции; тесно сотрудничал с ЦРУ, но, в итоге, прихватив чемодан секретных документов, с триумфом возвратился на родину, где был, как герой-разведчик, всячески обласкан властями.

Мы гуляли с ним по городу, среди пражан, вожделенно разглядывающих «Мерседесы» и «БМВ» заезжей публики из ФРГ и Австрии; он рассказывал о своей жизни и работе в Мюнхене, клял Америку, полагая, что Вашингтон не успокоится в своей разрушительной деятельности против СССР и социализма, он был уверен в сакральной ненависти англосаксов по отношению к славянам, которых ждала дальнейшая роль рабов на угодьях Запада, а французов, итальянцев, испанцев и немцев считал абсолютно подчиненными США нациями лишь с иллюзией самостоятельности. Я слушал его вполуха, не веря. А верил в незыблемость советского исполина, равновесие политических систем и невозможность каких-либо перемен в обозримом будущем.

А в будущем Пашу Минаржека ожидала горькая расплата за его прошлые выдающиеся подвиги: уголовный суд за деятельность на шпионской стезе, причисление к антисоциальным элементам и — презрительное забвение со стороны нового демократического общества, победившего коммунистическую гидру.

Как только повеяло столь желанной для чехов национальной свободой, издательство «Лидове накладательство» со скорбью известило меня, что все мои планируемые к выпуску книги аннулированы, ибо отныне даже прогрессивные советские авторы не в чести, имеются свои, десятками вылезшие из подполья, а потому, выплатив мне отступные, новый редакционный состав благодарит меня за плодотворное сотрудничество и впредь рекомендует его своими творениями не утомлять. И на том — спасибо!

Вскоре АПН почило в бозе, как отрыжка советского режима, уехали, побросав имущество, оккупационные части, сгинула в свои палестины перхоть арабских диверсантов, виллу АПН срочным порядком оттяпали в свое владение пражские власти, и мой сын Слава, впоследствии в Праге часто бывавший, уже через ограду сфотографировал эту виллу, в которой он вырос и жил, перекрашенную, с вырубленным садом, снесенными цветниками, навек отчужденную от тех времен, что теперь казались беспечной красочной сказкой…

С Юрием Чурбановым, зятем Брежнева, заместителем министра внутренних дел, я познакомился в том же пражском представительстве АПН, куда он заехал в компании вездесущего Юлиана Семенова. Держался он сановно, на приветствия сотрудников отвечал сдержанными кивками, смотря поверх их голов, но я, представленный ему Семеновым, как перспективный писатель, был выделен им в отдельную категорию лиц, способных удостоиться внимания. Более того, вечер мы провели в кабаке вместе с чешскими полицейскими функционерами, где мной уяснилось: по части выпивки до заместителя министра и автора приключений Штирлица мне, ой, как далеко! И — слава Богу!