Подпольная империя рода Амато (СИ) - Риддер Аристарх - Страница 21

Князь замолчал. Его речь как минимум на половину слушателей подействовала нужным для нас образом. Но всё-таки они сомневались. Во взглядах мафиозных глав читались вопросы.

В комнате стало невыносимо душно из-за раскуренных гостями трубок. За дверью слышались звуки безудержного веселья.

Как странно, что всё так тесно соприкасается в мире. Вот смех, и танцы, и музыка, и пир горой, а вот буквально за стеной решается, можно сказать, судьба целой империи. А, может, и мира.

— Мы обдумаем твои слова, Андрей, — первым заговорил Шереметьев.

— Верно, нам нужно время, — согласился Трубецкой.

— Конечно, господа. Обдумайте всё хорошо. Поймите, я лишь хочу сохранения баланса сил среди нас, как было раньше. Вадим слишком честолюбив, если у него появится возможность забрать всю власть, он непременно ею воспользуется. Это тот человек, который понимает лишь язык силы. Позвольте мне восстановить баланс, который он успешно начал нарушать, и я всё сделаю. Мне лишь нужно знать, что вы солидарны с моими действиями.

— Мы дадим вам знать, когда решим, Андрей Николаевич, — повторил Трубецкой.

А затем открыл дверь, и в комнату ворвался шум — шум жизни, веселья и не потревоженной никем радости.

Странная атмосфера установилась в доме после свадьбы и последующего переезда Анны теперь уже к мужу. Бывало, что сестра ворвётся ко мне беспечным вихрем, протараторит что-то, после чего так же умчится обратно по своим девичьим делам. Её легкомысленные, совершенно не вяжущиеся с образом благородной леди, манеры и раздражали, и умиляли одновременно. Но больше раздражать и умилять меня было некому. Пожалуй, я успел слегка привязаться к сестре. Даже тот факт, что я начал считать её действительно сестрой, говорит о многом.

Но тяжелее всего переживали переезд сестры бабушка и мать. Первая всё хмурилась и время от времени пророчила, что «мы все ещё пожалеем, что отпустили нашу девочку в логово врага, этот вымесок замарает её честь и честь всей нашей благородной семьи, заставит нашу Аннушку рыдать кровью!».

Мать же, с одной стороны, радовалась: «Наконец, дочь устроена. Уверена, её жизнь станет воплощением сказки рядом с таким обходительным и элегантным молодым человеком. Сальваторе всё делает элегантно — пожалуй, это лучшее слово для характеристики всей его сущности».

Я лишь закатывал глаза от восторгов Ольги Владимировны.

Однако её радость граничила с тоской, какая овладевает, наверное, большинством матерей, когда их дети упорхают из семейного гнезда. Ольга Владимировна потеряла троих сыновей, в чём отчасти винила себя; эта женщина получила серьёзную душевную рану, и тот кровоточащий кусок, что остался на месте её сердца, заболел сильнее с потерей ещё одного ребёнка, пусть эта потеря и не равнялась смерти. Да, матери семейства Амато было одиноко, очень одиноко. Она напоминала мне человеческий обломок, который терпел поломки с каждым горем, произошедшим в семье, и теперь ожидает, когда же очередное жизненное крушение станет последним для него.

Спустя несколько дней после свадебного торжества я с удивлением получил письмо от командира полка, в котором служил. Я бы ещё больше удивился, если бы оно было от того, с которым у меня едва не вышла дуэль, но командир был новый. Я выяснил, что старый полёг на поле брани: Российская империя вела в течение нескольких лет патагонскую кампанию, время от времени неся потери в ней. Одной из таких потерь и стал мой бывший командир: гроб с его телом прибыл позавчера, вчера состоялись пышные похороны, и буквально спустя день я получил приглашение посетить нового командира полка — весьма любопытно развивается история отношений Андрея Амато с военной службой, которую он оставил не по своей воле.

Держа путь в штаб полка, я мысленно прокручивал калейдоскоп воспоминаний Андрея о его службе.

А служба у него шла в Уланском Его Величества лейб-гвардии полку. Уланы были и в моём мире, конечно, только назывались иначе. А так, я имел прекрасное представление, что это за ребята и как они сражаются. Только вот этот мир сделал огромный прыжок вперёд, став технологичным и совершенствуя эти технологии всё больше и больше.

Уланский полк остался, но сама его сущность трансформировалась: почти полвека назад они, как и вся остальная кавалерия Его Императорского Величества, сменили седла своих коней и сабли на рычаги танков, бронетранспортеров и боевых машин пехоты. Да, войны теперь ведутся иначе, люди научились убивать друг друга куда эффективнее и быстрее. Машина смерти может отличаться в разных мирах, менять свой облик, но она не останавливается никогда — это ненасытное чудовище, которое постоянно нуждается в кормёжке.

Мотострелковое подразделение, в котором служил Андрей, было самым элитным в императорской армии. Не всякий уважаемый господин мог попасть в него — лишь верхушка знати.

Добравшись до штаба и ступив в кабинет нового командира, я увидел перед собой человека с величавой осанкой, подтянутой фигурой, приятным лицом и проницательным взглядом.

— Тимофей Евграфович Сафронов, — протянул он руку.

Я пожал её, говоря:

— Рад знакомству. Моё имя вы уже знаете.

Память Андрея подсказала мне, что новый командир — человек весьма знатного происхождения.

— Да, и я знаю вашу историю, Андрей Андреевич.

Мы уселись друг напротив друга.

— История ваша печальна. Молодой человек, подававший большие надежды, добившийся блестящих успехов, с прекрасно проявленными качествами на службе… и такой финал. Досадно, очень досадно.

— Было неприятно, признаюсь, — ответил я, — но я нашёл своё место в семейном бизнесе. Быть может, оно и к лучшему, что так получилось.

— Догадываетесь ли вы, почему я пригласил вас, господин Амато?

— У меня есть предположение. Со старым командиром, о гибели которого я весьма сожалею, у нас не сложились отношения, но с вами меня не связывает ничего плохого. Вы хотите, чтобы я вернулся в строй?

— Да. — Сафронов кивнул. — Такие люди, как вы, всегда нужны империи для защиты её интересов.

— Для меня большая честь ваше предложение, Тимофей Евграфович, но я не могу его принять. Все мои старшие братья мертвы, отец остался один на один с делами семьи. И мой долг — быть верным его помощником, а когда придёт время — встать на его место. Моя главная задача сейчас — защита чести и интересов моей семьи.

— Прекрасно понимаю вас, Андрей Андреевич. Собственно, на другой ответ я и не рассчитывал, но попытаться стоило. — Тимофей Евграфович вздохнул. — Но, полагаю, семейные дела не помешают вам вступить в офицерский суд чести полка? Членство в нём не обязательно подразумевает действующую службу в армии, в суд входят в том числе и заслуженные ветераны.

— О! Я почту за честь состоять в этом суде, Тимофей Евграфович, — с искренней благодарностью отозвался я, прекрасно понимавший, какое выгодное предложение только что получил.

В офицерском суде чести могла состоять лишь элита элит. Могущество его членов невозможно переоценить. Можно сказать, что этот суд представлял собой закрытый клуб узкого круга людей, в котором обсуждались и решались важнейшие вопросы, порой судьбоносные и поворотные для всей империи. Просто со двора попасть в суд, разумеется, не было ни единого шанса. Более того, даже знатное происхождение не всегда было проходным билетом в него. В самом этом полку служили лишь столбовые дворяне, корни которых уходили в глубокую древность — люди, стоящие на самой вершине могучего древа аристократии империи. А уж членство в суде чести и вовсе было уделом лишь избранных. Из воспоминаний Андрея я понял, что все состоящие там офицеры имели в родословной своего рода как минимум несколько имён предков, павших героической смертью на поле боя. Род Амато тоже имел своих героев.

Ведя приятную беседу с Тимофеем Евграфовичем, я думал о том, что он наверняка в курсе того, что происходит между Амато и Глинскими. Да и о делах нашей семьи столь влиятельный человек должен знать куда больше, чем есть в официальной истории рода. Забавно, что, прекрасно зная мой ответ, командир всё же задал свой вопрос.