Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/100
• Следующая

Сдался старик, перевёз её на ту сторону. Перевёз, а потом сам же и поражался: «Как это я её перевёз!»

Дежурные офицеры остолбенели, увидя Полину Гебль. Разрешили они ей второе свидание с женихом. Разрешили, а потом сами же и поражались: «Как это мы ей опять разрешили?!»

После объявления Анненкову приговора Полина Гебль решила ехать за ним в Сибирь. Но для этого нужно было получить согласие царя. Узнав, что Николай I будет на военных манёврах под городом Вязьмой, Полина Гебль помчалась под Вязьму. В день манёвров ей удалось подойти к царю. Николай I нахмурился:

— Что вам угодно? Кто вы, жена?

Раздражённо поморщился: «Свои надоели. Так вот тебе на, тягайся теперь с француженкой».

И всё же разрешил Николай I Полине Гебль поездку в Сибирь. Разрешил, а потом сам же и поражался: «Как это я ей разрешил?!» Хотел отменить согласие. Да оказалось — поздно.

И вот Чита. Читинская церковь. Священник. Алтарь. Кадило.

Стоят рядом Полина Гебль и Иван Анненков.

— Да соединит вас господь на веки веков, — выводит батюшка и машет кадилом.

— На веки веков… — тянут певчие.

В Сибири закончилась история француженки Полины Гебль. Она стала Прасковьей Егоровной Анненковой.

Прямо из церкви, заковав в кандалы, Ивана Анненкова вновь увезли в острог.

По Петербургу ходили слухи:

— Вы слышали, тюрьма-то без окон.

— Без окон?!

— Без окон, без окон. Как гроб!

За Байкалом на Петровском заводе для декабристов построили специальную тюрьму. Привезли заключённых, смотрят они на тюрьму — нет окон. Даже хотя бы самых маленьких, даже с решётками, хотя бы у самого потолка…

— Как — без окон?! — возмутились декабристы.

Но не заключённым тюрьму выбирать по вкусу.

— Как — без окон?! — негодовали жёны.

Окружили они со всех сторон генерала Лепарского:

— Фельдфебель!

— Жандарм!

— Палач!

— Будьте благоразумны. Будьте благоразумны, — повторял генерал Лепарский и отступал под защиту тюремных стен. Уж больно грозным был вид у женщин.

Вечером Лепарский вызвал к себе Трубецкую. Из всех жён была она самой решительной.

— Вот посмотрите.

Лепарский показал Трубецкой план Петровской тюрьмы. По плану окна не полагались. Снизу стояла подпись: «Быть по сему. Николай».

— Вот так, Екатерина Ивановна, — сказал генерал Лепарский. — Тут всё выше моей генеральской власти. Только об этом, о том, что видели, очень прошу — молчок.

Не выдали женщины генерала Лепарского. Однако в тот же день в Петербург помчались десятки писем. Жёны декабристов писали родным, знакомым, друзьям, подругам, соседям близким, соседям дальним, друзьям родных, друзьям знакомых и даже тем, кого вовсе почти не знали. И в каждом письме об одном: о Петровском заводе — тюрьме без окон.

Вскоре весь Петербург уже говорил об этом.

Поражался царь Николай. Со всех сторон слышит он об одном и том же. И даже жена царя царица Александра Фёдоровна:

— Николя! Это верно — тюрьма без окон?! Кто это сделал? Фи!

Пришлось отступить царю.

— Да это не я. Вовсе не я. Я ничего не знал. Это же всё генерал Лепарский, — свалил он вину на сибирского коменданта.

Отдал царь Николай I приказ прорубить на Петровском заводе окна.

Что касается генерала Лепарского, то тюремщиком он был терпимым. И там, где мог, содействовал декабристам. Уважали его декабристы.

Пребывая в настроении добром, Лепарский любил говорить:

— Лучше иметь дело с тремястами государственными преступниками, чем с десятью их жёнами. Да где с десятью, — генерал лукаво посматривал на Трубецкую, — тут и одной достаточно.

В далёкой Сибири среди многих могил — могила. Часовня стоит над ней.

Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Русской женщине поклонись.

Александра Григорьевна Муравьёва — жена декабриста Никиты Муравьёва общей была любимицей. Редкой она красоты, редкой она доброты.

Грязь, непогода стоит на дворе, мороз три шкуры с тебя сдирает, пурга ли сбивает с ног, — спешит Муравьёва к тюремной ограде, то мужу еду несёт, то просто взглянуть идёт.

Любому поможет Александра Григорьевна — покормит, напоит, словом утешит, рубаху зашьёт.

Завидуют все Муравьёву.

В Сибири у Муравьёвых родилась дочь. Назвали девочку Нонушкой. Обожала Александра Григорьевна Нонушку.

— Нонушка — солнышко!

— Красавица наша Нонушка!

— Нонушка самая, самая умная!

А Нонушке только год.

Счастлива была Муравьёва. Не замечала сибирской каторги. Но вот подошла беда.

Возвращалась она как-то в непогоду домой из тюрьмы от мужа. Застудилась в пути. Слегла. Не встала больше Александра Григорьевна.

Донесли царю, что в Сибири скончалась жена Муравьёва.

— Все мы смертные, все, — ответил Николай I. — Говорил, не езжайте! Господь покарал. Ну что же, пусть царство ей будет небесное.

Умирая, просила Муравьёва похоронить её в Орловской губернии, в родовом склепе, рядом с отцом.

Доложили царю и об этом. Не соглашается Николай I.

— Ваше величество, просят родные.

— Воля усопшей.

— Нас не поймут.

— Вновь зашумят на улицах.

Непреклонен Николай I:

— Пошумят, пошумят — забудут. Пусть будет другим наука…

Но не забыта жена декабриста.

Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Ниже, ниже ещё поклонись.

У декабриста князя Евгения Оболенского была шапка. Меховая, с ушами, тёплая. Из медвежьей дублёной шкуры. С тёмной крапинкой впереди.

И вдруг исчезла куда-то шапка.

Ходит Оболенский, прикрывает затылок ладошкой. А на улице вот-вот ударит вовсю мороз.

Были у Екатерины Ивановны Трубецкой сапожки. Красивые, с меховым верхом. Из оленьей пошиты шкуры. Хранились они в сундуке, ждали трескучих морозов.

Жалко Трубецкой Оболенского. Достала она меховые сапожки. Стала кроить для Оболенского шапку. Сама мёрзнет, в каких-то старых ботинках ходит.

Приближалось рождество — один из зимних церковных праздников. К рождеству и старалась управиться Трубецкая. Торопится, готовит подарок для Оболенского.

Успела. Получилась отличная шапка. С козырьком, с ушами, с завязками. Не хуже, а даже, скорее, лучше той, что была у Евгения Оболенского.

Завернула Трубецкая шапку в тряпицу, перевязала. Пошла к острогу, к охранникам. Просит, чтобы те передали свёрток Оболенскому. Согласились охранники. Уважали они Трубецкую.

— С праздником вас, Екатерина Ивановна!

Бежит Трубецкая домой. Лютая стужа стоит на улице. Греется Трубецкая, ударяет ногой о ногу. Довольна, что с шапкой к самым морозам управилась. Будет князь Оболенский ходить в тепле.

Подходит княгиня к дому, видит, у дома стоит надзиратель Сёмушкин.

— С праздником, Сёмушкин! — кричит Трубецкая.

— И вас, — отвечает Сёмушкин. — С поручением я к вам, Екатерина Ивановна.

— Вот как?!

— От князя Оболенского. Уж очень просил вручить, — и протягивает Трубецкой свёрток.

«Что бы такое?» — гадает Трубецкая. Развернула, глянула — сапожки! Меховые, тёплые. Из медвежьей дублёной шкуры. На одном тёмная крапинка впереди.

Мало что изменилось в доме Екатерины Фёдоровны Муравьёвой после ареста сыновей. Всё так же приезжали к ней разные знаменитости: поэты, музыканты, художники. Всё так же устраивались богатые званые вечера.

Разве только то новое, что переехала Екатерина Фёдоровна из Петербурга в Москву.

Впрочем, надо начать с другого. Заметили сибирские начальники, что у декабристов стали появляться то запрещённые книги, то деньги, то вдруг вещи, которые заключённым ни при каких условиях не полагались.

Донесли об этом из Сибири в Петербург. Стали искать петербургские жандармы, через кого попадают в Сибирь запрещённые вещи. Не нашли. Тут и вспомнили про Екатерину Фёдоровну Муравьёву. «Не зря, не зря в Москву переехала, — рассуждали они. — И к Сибири поближе, и от нас, от нашего ока подальше».

• Предыдущая
• 24/100
• Следующая